Гинекологическая проза - Бялко Анна (книга регистрации TXT) 📗
Собственно говоря, против отделения патологии серьезных аргументов не было, разве что Машино негативное отношение к больницам вообще да необходимость прорываться с боем через родилку, все это было несерьезно, а польза получалась вроде немаленькая, но тут такое дело, что никогда нельзя знать наперед...
В любом случае было ясно, что если и ложиться, то не сегодня, и таким образом впереди есть как минимум три дня. Дома Маша постаралась отвлечься, вытащила люльку из пакета, поставила на детский стол. Та сияла своей небесной красотой, и Маша возрадовалась.
Немного погодя, мама, убедившись, что Маша более-менее в порядке, засобиралась съездить к себе домой, приготовить папе обед. Маша попутно поручила ей докупить еще кое-каких мелочей из детского списка и, закрыв за мамой дверь, схватилась за телефон – звонить мужу.
Саша неожиданно оказался против больницы, причем основным его аргументом была какая-то нелепость вроде:
– Ну да, и будешь там две недели недосягаемая без телефона, а я про тебя ничего знать не буду и буду с ума сходить. Я и так работать уже почти не могу.
– Вот и хорошо, – парировала Маша. – Может, в таком случае тебе стоит приехать побыстрее?
– Машка, прекрати. Я тебе миллион раз объяснял, я приеду двадцатого.
– До двадцатого я двадцать раз рожу. Мне с этим делом надо вообще до пятнадцатого успеть.
– Гусеница зловредная! Не смей без меня рожать!
– Тогда, милый, тебе придется поторопиться. В крайнем случае, можешь освоить курс родовспоможения, будешь двадцатого принимать роды сам.
Хотя переругивались больше в шутку – всерьез они почти никогда не ругались – разговор все равно Машу расстроил. Снова зашевелились в голове разные сомнения.
Тут еще позвонила подруга Леля, они протрепались минут пятнадцать ни о чем, но Маше снова вспомнился сон, с которого начались болячки, она расстроилась еще больше, и даже вернувшаяся к вечеру мама не могла ее успокоить.
Спала Маша плохо, всю ночь вертелась с боку на бок, везде было неудобно и трудно дышать. Утром встала помятая, голова гудела, настроение было неважным. В довершение опять заболела спина, и Маша начала всерьез жалеть, что не воспользовалась Татьяниным предложением еще вчера.
– Ну и ладно, – мрачно сказала она в конце концов маме, – по крайней мере, последние сомнения отпали. Пятого точно пойду ложиться, если вообще доживу.
Но ребенок и тут себя проявил. С утра не захотел шевелиться, ни на какие уговоры и постукивания не отзываясь, пятку найти тоже не удавалось. До пятого было еще больше полутора суток, и Маша распсиховалась окончательно. Спина ныла, не переставая, а вечером к этой боли добавилось еще и неприятное ощущение, что кости таза сами собой начинают раздвигаться в стороны. Одновременно с этим начались густые белые, как вазелин, выделения. Но это-то как раз было Маше знакомо, такое уже было перед первыми родами, примерно за сутки. Восприняв этот сигнал организма, как руководство к действию, Маша решила больше ничего не ждать, и ехать в роддом немедленно.
– Ничего, – говорила она маме, судорожно собирая в сумку необходимые в больнице мелочи, – положат, никуда не денутся, полежу лучше там денек, а потом Татьяна придет, а то сейчас прихватит как следует, второй раз, наверное, это быстрее, чем первый, вообще доехать не сможем. Сегодня третье, вечер, Татьяна дежурит пятого, уж сутки пережду как-нибудь.
Поймав такси, они быстро доехали до больницы. Несмотря на довольно позднее время, по-летнему еще только смеркалось, и в синеве сумерек длинное здание Центра казалось загадочным кораблем, на котором Маше предстояло отправиться в нелегкое плаванье.
Но сначала им предстояло найти вход. Тот, через который они обычно заходили в поликлинику, был закрыт, кругом – ни души, так что спросить было не у кого.
Маша с мамой медленно пошли вдоль здания, дергая поочередно все попадающиеся двери, но тщетно. От волнения у Маши даже прошли все боли, и в глубине души зародилась мысль, не плюнуть ли и не вернуться ли домой, подождать нового дня.
Но, дойдя почти до самого конца здания, они обнаружили искомое. На полуподвальной двери, обитой цинком, красовалась небольшая табличка: «Родильное отделение. Приемная», и тут же, пониже, белел листочек с суровой рукописной надписью: «Не стучать!»
Слегка озадаченная этим запретом, Маша толкнула дверь. Она не поддалась, явно будучи запертой. Маша с мамой переглянулись. Может, конечно, это и не та дверь, которая им нужна, но на ней хотя бы табличка правильная. Тут Маша заметила на косяке кнопку звонка. Нажала. Звонок отозвался где-то внутри резким звоном, но ничего более не последовало. Маша повторила попытку, на сей раз задержав руку подольше.
– Чего трезвоните? – раздался неожиданно из-за двери сердитый голос. – Иду, не ясно?
Дверь со скрипом и скрежетом открылась, и Маше с мамой предстала низенькая, полуседая и страшно сердитая тетка в белом халате.
– Ну, чего надо? – накинулась она на них. – Чего раззвонились, потерпеть не могут, сказано же – не стучать.
– Я, вообще-то, рожать сюда пришла, – огрызнулась Маша, решив, что тетка – больничная нянечка или санитарка, которые грубят только безответным, а от решительного тона пасуют. – Не можете открыть вовремя – не запирайте.
– Учить она нас тут будет, – проворчала тетка, но уже менее злобно, – документы давай, роженица.
Маша протянула ей паспорт и обменную карту с выпиской. Тетка схватила бумажки, споро пролистала и обрушилась на Машу с новой силой.
– Роженица, тоже мне, – заверещала она. – Да у тебя сроку тридцать шесть недель, тебе еще месяц ходить, знаю я вас таких, вы в патологию лезете, не буду класть!
Может, в какой-то другой момент Маша и испугалась бы, тем более что в словах тетки про патологию была доля истины, но сейчас она и без этого была достаточно взвинчена, а хамский выпад окончательно ее разозлил. Приняв, как ей казалось, надменный вид, Маша самым своим барственным тоном изрекла:
– Вы-то, конечно же, меня класть не будете, это не в вашей компетенции находится, а вот врача позовите и побыстрее, он сам решит.
– Не стану я никого звать, – не сдавалась нянька. – Нечего тебе тут. Домой езжай, через месяц придешь.
Маша собрала в кулак все силы, чтобы не разреветься. Звенящим от обиды голосом она, стараясь казаться спокойной, отрезала:
– Не станешь – не надо, не зови. Но чтоб вы знали, у меня идут схватки, никуда уходить я не собираюсь, выгнать меня вы не имеете права, а если со мной что случится – пойдете под суд!
То ли этот аргумент возымел свое действие, то ли нянька поняла, что Машу не напугаешь, но она молча развернулась и исчезла в глубине коридора, унося бумажки и бормоча в Машин адрес что-то нелестное. Мама ободряюще подмигнула Маше – мол, наша взяла, не тушуйся.
Маша перевела дух и огляделась. Вожделенный приемный покой оказался на поверку темноватым помещением с кафельным нечистым полом и мутно-голубыми крашеными стенами, возле которых стояла пара низких больничных дерматином обтянутых скамеечек. Из него уходил вдаль и сворачивал где-то там за угол совсем уже темный коридор, в самом начале которого была неплотно прикрытая дверь. Из-под нее пробивался яркий, но неестественный люминесцентный свет. Мама, присев, позвала и Машу, но той не сиделось, и она продолжала нервно прохаживаться туда и сюда, хотя ожидание обещало быть долгим.
В подобном неласковом приеме не было ничего необычного – привычная практика московских роддомов, Маша уже сталкивалась с ней во время первых родов (и тогда впечатление было гораздо более ярким). Непонятно, на что рассчитывает в подобных случаях персонал – что женщина передумает рожать? Или что уйдет из выбранного, часто по блату, роддома? Или что, сломавшись, заплатит еще и здесь? Скорее же всего это просто неистребимое желание безнаказанно утвердиться за счет слабого, столь присущее, увы, «нижним чинам», помноженное на естественную усталость ночной смены. Беременная женщина, да еще с начинающимися схватками – где уж тут взять сил на то, чтоб постоять за себя перед нянькой приемного покоя, да и страшно, да и времени жаль, что говорить...
