Беда - Шмидт Гэри (серия книг .TXT) 📗
Пикап медленно покатил на север. И мальцы еще долго махали ему вслед.
Санборн заснул практически сразу же – голова закинута назад, из широко разинутого рта несется молодецкий храп.
– Он умеет включаться и отключаться, когда захочет, – сказал Генри.
Чэй пожал плечами.
Чернуха не заснула. Она сидела в пикапе выпрямившись, поставив уши торчком и глядя на запад. Время от времени она роняла уши и скулила так громко, что было слышно в кабине, а когда Генри протягивал в окошко руку, чтобы ее погладить, начинала суетиться, демонстрируя крайнюю встревоженность – вот только Генри никак не мог понять чем.
– Что-то ее беспокоит, – сказал он.
Чэй быстро оглянулся на нее.
– Она слышит гром.
– Я не слышу никакого грома, – сказал Генри.
Чэй снова пожал плечами.
Генри обмяк на сиденье. После целого дня возни с дровами у него ныло все тело, и он подумал, как здорово сейчас было бы принять горячий душ, но потом напомнил себе, что такая возможность представится еще не скоро. Сосны вдоль дороги становились всё выше, толще и темнее. Сначала Генри смотрел на них, потом перевел глаза на Чэя – на его щеку, плотно заклеенную пластырем. Из-под него проступило только одно крошечное пятнышко крови.
– Как твоя щека? – спросил он.
– Нормально.
– Зря я на тебя накинулся. Этим ничего не изменишь.
– Тебе надо было как-то разрядиться, – сказал он.
– А что бы сделал ты, если бы тебе надо было как-то разрядиться?
Чэй потер пальцами руль.
– Драться бы ты не стал. Но что бы ты сделал?
– Сжег бы «Мертонские строительные работы», – сказал Чэй.
Генри чуть не подскочил на месте.
– Так это ты поджег «Мертонские строительные работы»?
Пальцы Чэя снова затеребили руль.
– Ты?
Чэй кивнул. Генри ошеломленно уставился на него.
– Ты поджег фирму своих родителей?
– Она была немножко и моя.
– Между прочим, все восточное побережье Массачусетса уверено, что это сделал кто-то из Блайтбери!
– Они ошибаются.
– Ты мог бы им это объяснить.
– Зачем?
– Затем, что люди должны знать.
– Какие люди?
– Вообще люди.
– Это не их дело.
– По крайней мере, мог бы сказать об этом родителям, чтобы они не обвиняли других понапрасну.
Чэй покосился на него.
– А они никогда и не обвиняли других, – сказал он.
На западе, у самого горизонта, пролегла темная клубящаяся фиолетовая полоска. Она постепенно распухала, и вдруг в ее клубящейся толще блеснула молния. Генри принялся считать секунды – семь, восемь, девять, десять, – и на одиннадцати послышался низкий глухой раскат грома.
– Ты поджег «Мертонские строительные работы», – снова повторил Генри. И присвистнул.
Чэй молчал.
– Но почему?
Молчание.
– Почему, Чэй?
Чэй обогнал медленно ползущий по дороге мусоровоз.
– Это связано с моей семьей, – сказал он.
– Я догадался, поскольку ты поджег семейную фирму.
Чэй кивнул.
– Вряд ли из-за того, что им не нравилась музыка, которую ты слушаешь.
Чэй покачал головой.
– Или из-за того, что тебе запрещали поздно приходить по вечерам.
Опять то же движение.
– Из-за девушки?
Руки Чэя стиснули руль.
– Хватит, – сказал он.
Еще одна вспышка, а затем низкий глухой рокот. На этот раз Генри досчитал до десяти.
Чернуха заскулила. Чэй остановился на обочине, чтобы Генри вышел, отвязал ее и привел в кабину. Как только он открыл перед ней дверцу, она вспрыгнула на сиденье и попыталась забраться на колени к Чэю, но тот отпихнул ее обратно к Генри, и ей пришлось удовольствоваться этим, хотя она наверняка заметила, что Генри ее поведение слегка покоробило.
Санборн, конечно, и не подумал проснуться.
Генри почесал Чернуху за ушами, но она никак не хотела успокаиваться. Она ерзала у него на коленях, выглядывала в окно, скулила и то поднимала, то опускала уши.
– У тебя когда-нибудь была собака? – спросил Генри.
Чэй вздохнул.
– Тебе все надо знать?
– Нет, не все. Так была или нет?
Чэй взглянул на Чернуху, потом снова перевел глаза на шоссе.
– Была, – сказал он.
– Что с ней случилось?
– Камбоджийским детям собаки ни к чему. Собаки – это для американских бездельников, которым не надо помогать родителям своим трудом.
Он снова посмотрел на Чернуху.
– Прямо как на митинге, – сказал Генри. – Камбоджийские дети хорошие, американские – плохие. Камбоджийским детям собаки не нужны, пусть их держат американские.
Чэй кивнул.
– Так что с ней случилось? – спросил Генри.
Наступила долгая пауза. Асфальт уносился под колеса со свистящим шорохом.
– Отец ее запер. Не давал еды. Бил, а меня заставлял смотреть – чтобы я научился быть сильным и независимым. А потом отвел куда-то и утопил.
На западе опять блеснуло, и Генри успел отсчитать только три секунды. Облака растолстели еще больше, и их фиолетовая масса заняла половину неба. Посмотрев на восток, Генри увидел, что желтизна июльского дня стала похожа на цвет лица больного, которого треплет лихорадка.
Чэй протянул руку к Чернухе, так что его ладонь оказалась у нее над головой. Чернуха подняла морду, и он медленно опустил руку, чтобы она могла ее лизнуть. Потом опустил еще ниже и положил ладонь ей на макушку. Чернуха прижала уши к голове, и Чэй почесал ее. Чернуха закрыла глаза от удовольствия.
Очередная яркая вспышка молнии; на этот раз гром шарахнул почти сразу. И тут же хлынул дождь – такой сильный и внезапный, что Санборн проснулся. Дождевые струи хлестали в окна пикапа, а по ветровому стеклу низвергался целый пенистый водопад. Чэй сбросил скорость, включил дворники и наклонился вперед, чтобы разглядеть дорогу.
– Кажется, там сыровато, – сказал Санборн.
– Хорошо спалось? – спросил Генри.
– Мне всегда хорошо спится. Мы еще на шоссе или зарулили в океан?
Примерно так это и выглядело. Дворники метались по стеклу, тщетно пытаясь очистить его от потоков воды и справляясь лишь с малой ее толикой. По крыше и бокам пикапа лупило с такой яростью, словно кто-то охаживал его железными цепями. Чернуха на коленях у Генри постаралась стать как можно меньше – видимо, в надежде спрятаться от молний, которые с треском раскалывали темноту одна за другой. Казалось, что с гор Нью-Гемпшира сползла целая лавина фиолетовых туч, а теперь, набрав ход, они ворвались в Мэн и с грохотом катят дальше, к прибрежным низинам.
В конце концов Чэй остановился на обочине, включил аварийную сигнализацию, потому что ничего не видел в кромешной грозовой тьме, и они стали ждать – молча, чувствуя, как пикап раскачивает ветром, который все крепчал. Дождь по-прежнему оглушительно барабанил по машине, и у Чернухи был такой вид, словно она хочет закрыть уши лапами – что Генри и помог ей сделать.
– Любая гроза когда-нибудь кончается, – сказал он. И был прав. Любая гроза когда-нибудь да кончается. И вот молнии начали сверкать немного реже, и гром – рокотать немного дальше, и ветер больше не старался перевернуть пикап и дышал так, как будто он слегка запыхался, хотя дождь еще и не думал слабеть. Но вскоре небо на западе чуточку побледнело, а затем стало бледнеть все быстрее и быстрее. Чэй снова выехал на дорогу и снова повернул на север, и из облаков выглянуло предвечернее солнце – оно уже заметно спустилось к горизонту, – и под его лучами заблестели деревья, трава, каждый листочек и каждая частичка воздуха.
Генри повернулся и посмотрел на Чэя.
Его руки – обе – сжимали баранку так, что побелели костяшки.
И он плакал.
Одна тоненькая, блестящая полоска пересекала его лицо и заканчивалась крошечной капелькой на подбородке. Больше ничто его не выдавало. Губы были плотно сомкнуты, глаза не мигая смотрели вперед. Но была одна-единственная слезинка – и на ней зажегся солнечный лучик выглянувшего из-за туч солнца, лучик, который преодолел миллионы и миллионы миль темного, холодного, безжизненного пространства только ради того, чтобы заставить засиять эту крохотную слезинку на подбородке у Чэй Чуана.