Коридор - Каледин Сергей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
…Ромка шел к Синяку. И метрах в десяти от подвала Синяка он обомлел: навстречу ему шел Травников с товарищем, таким же высоким и здоровым, как и сам Травников. А между ними шла… не Юля, а совсем другая девушка, очень красивая. Это значит, что Травников менял Юле, и поэтому Юля была последнее время такой грустной.
У Ромки от жалости к Юле сжалось сердце, он не мог оторвать глаз от двигающейся на него мены. Трое прошли мимо, ушли вн по Басманному, потом остановились. Девушка так и осталась стоять, а Травников с товарищем, не торопясь, подошли к остолбеневшему Ромке, и Травников, а затем и второй по разу ударили его по фиономии: с одной стороны и с другой. Ударили лениво, как бы нехотя, без слов и возбуждения, даже немножко с улыбкой, и медленно пошли вн к девушке. Ромка щупал фиономию, удерживая трясучку в ногах.
И тут подвала вылетело огромное усатое существо в просторном халате Татьяны Ивановны. Халат распахнулся: Вовка был в длинных синих трусах. Он летел, шаркая по мокрому асфальту спадающими тапочками.
Вовка подбежал к Ромке, похлопал его по плечу и побежал дальше вн. Один тапок по дороге слетел, и к Травникову он подбежал уже наполовину босой, на ходу прихватив халат поясом, чтоб не мешал.
– Этот? – весело крикнул он Ромйе, положив бревно-подобную руку на плечо Травникова.
– Ага! – вгливым голосом откликнулся Ромка. Травников упал.
– Следующий, кричит заведующий! – заорал весело Вовка, придерживая второго парня. – Этого мочить?
Пока Ромка кивал и кричал, что «да», перекрикивая верещанье девушки, второй парень красиво ударил Вовку под дых. Вовка опешил, немного накренился вперед, парень так же красиво вторым ударом по зубам, как в кино, выпрямил его в исходное положение.
Вовка затряс башкой, продыхнул задержавшийся от удара воздух, разбрызгивая кровавые сопли, еще дыхнул, поймал парня за ускользающие уши двумя руками и, придерживая, чтобы не дрыгался, боднул его патлатой башкой в окаменевшее от ужаса лицо. Затем громко высморкался, нагнулся к чистой луже в выбоине мостовой и помыл фиономию.
Травников, поддерживаемый девушкой, спотыкаясь, брел по Басманному, второй помыкивал на тротуаре. Вовка озирался по сторонам – искал потерянный тапок. Ромка поднял тапок, запрудивший возле бордюра ручеек от недавнего дождя, подал другу.
Вовка вбил ногу в тапок, на секунду задумался, все ли в порядке.
– Бубен выпишу! Бабаху отоварю!.. – запоздало заорал он вслед недобитому Травникову. – Макитру раздолблю!..
– Да хватит тебе, – с завистью вздохнул Ромка.
Накануне отъезда Ромка, превозмогая стыд, пошел на улицу Горького в косметический кабинет, где ему сделали чистку лица, то есть, распарив фиономию в трубе с горячим паром, выдавили все угри, мешающие свиданию. В конце процедуры очищенное лицо намазали белым застывающим месивом, которое через двадцать минут косметичка соскребла специальным скребком. «Ну что ж, сегодня у нас значительно лучше», – сказала косметичка, хотя Ромка был здесь впервые. В последнюю ночь Ромка спал с сеточкой на голове, чтобы волосы завтра загибались назад, как у недавно погибшего польского киноактера Збигнева Цибульского в фильме «Поезд», который Ромка недавно смотрел вместе с Юлей. Цибульский очень нравился Юле, хотя и был немного полноват, что успокаивало Ромку. Темные очки, как у Цибульского, Ромка купил в табачном ларьке, рубашку с погонами и карманами на груди, как у Цибульского, недавно прислала с Сахалина мать.
В темных очках, в рубашке, в белых кедах, с сумкой через плечо, без билета, – все как у Цибульского, Ромка примчался на Курский вокзал, чтобы, как Цибульский, ехать в одном поезде с любимой, но проводница без билета его не пустила. Поезд уехал в ночь, увозя в третьем вагоне Юлю.
Ромка снял темные очки, в которых плохо было видно даже днем, и пошел в кассу покупать билет до Адлера. Билет он купил с трудом, с рук, на боковое место. До утра, когда отходил поезд, он прокантовался на Курском вокзале, а севши в поезд, тут же заснул на своей боковой полке, не дождавшись постельного белья.
…В Адлере Юли не было. Ромка прослонялся весь день по душному городу среди жирных распаренных пальм и, поужинав в столовой, заснул на топчане прямо возле моря под убаюкивающий шум прибоя.
Через два дня в Адлер прибыл Вовка, как они договаривались и о чем Ромка старался не думать, так как это противоречило сюжету «Поезда»: в фильме Цибульский был одинок.
Юли по-прежнему не было, вычищенная в косметическом кабинете фиономия снова зашершавилась. Они пошли искать жилье.
Вовка прорвался на море тоже сквозь запрет, поэтому денег ему Татьяна Ивановна, разумеется, не дала, но Вовка и не просил. Он упорно сидел вечерами с мужиками во дворе за доминошным дощатым столом, сражаясь в «буру». Вовка зарабатывал им двоим «на Кавказ». За тем самым столом, возле которого в детстве прыгал с прочими через Ромку во время «отмерного», с теми же мужиками, только постаревшими, которые не принимали его раньше по малолетству играть даже в домино. «Бурой» Вовка под руководством Пимена овладел в совершенстве, в своей ремеслухе он был первый; для беспроигрышной игры у него имелось даже несколько особых колод.
Юли не было. На один паспорт сдать две койки им никто не хотел, а паспорт был только у Вовки, потому что когда-то Вовка остался на второй год. Наконец одна русская бабка, сторожиха автобазы, согласилась сдать одну койку в курятнике, переселив кур в другое помещение. За незаконность сделки она взяла с них за сутки не по рублю, как обычно, а – по полтора. Но зато койка была широкая и удобная, если спать валетом.
Пляж был завален разноцветными телами. Они залезли в море, Вовка уплыл за буйки «в Турцию», а Ромка срочно решил загорать (в косметическом кабинете ему обещали полное освобождение от угрей на лице и стыдных прыщей на груди под воздействием ультрафиолетовых лучей солнца).
У Вовки, вернувшегося «Турции», прыщей не было, он накинул на плечи прихваченное чужое полотенце, сушившееся на веревке возле курятника, и достал книжку. Он еще несколько раз плавал и когда последний раз вернулся, то, глядя на друга, доходящего под полезным для чистоты кожи кавказским солнцем, ошалело ахнул: Ромка сгорел. Напрочь.
За ночь его спина и ноги набухли мокрым пузырем. Утром Ромка лежал на животе без движений, раскинув руки крестом. Вовка ушел на море.
В курятник зашла бабка, поинтересоваться насчет полотенца, и, увидев постояльца, ахнула. Потом принесла с огорода толстые перезревшие огурцы и, матерясь и причитая, стала обкладывать обгоревшего кругами.
Ромка прогорел чуть не до костей, две недели Вовка перед пляжем резал скисшие огурцы и подтекающими вонючими колечками обкладывал друга. Через час Вовка прибегал сменить огурцы, если он запаздывал, Ромка жалобно, как в бреду, звал его:
– Вова-ан… поменяй…
Если огурцы присыхали к телу, а Вовка задерживался, Ромка, позабыв про стыд, вызывал с огорода бабку:
– Бабуш-ка-а!..
Вовка с каждым днем становился все чернее и, когда его загар достиг предела, стал больше времени проводить в курятнике. Тем более что бабка назначила новое лечение– простоквашей. Спал Вовка теперь на полу, бабка выделила дополнительный тюфяк, жалости не повысив таксу.
Вовка сидел возле открытой двери курятника на солнце и читал, иногда он читал вслух, когда Ромка уж совсем доходил от бесполезного лежания. Единственно, чему он радовался, – отощал: пил Ромка только томатный сок, который Вовка приносил шоферского буфета в трехлитровых банках, в одну банку наливали сок, а во вторую– куриную лапшу потрохов необыкновенного вкуса и цены – девять копеек за порцию. Хлеб в буфете шоферам давали бесплатно.
Тело уже отболело, но двигаться Ромка все равно еще не мог – мешала короста, панцирем облепившая спину, и от малейшего движения отрывающаяся от живого мяса. Вовка кормил друга с ложки и посмеивался:
– Жрать повело, – значит, выживешь. Однажды, поев куриной лапши, Ромка попросил:
