Ящик водки. Том 1 - Кох Альфред Рейнгольдович (онлайн книга без txt) 📗
И, самое, на мой взгляд, главное, этот самиздат в значительной степени будет не оппозиционно-политический (хотя и такой тоже), а это будет такая абракадабра в духе «Аум сенрикё» плюс «все чиновники-пидорасы».
Мне — страшно. А вам?
Свинаренко: Да любой начальник думает, что добился народной любви.
— Нет, мне кажется, Ельцин такого про себя не думал. Он понимал, он эту трагедию осознавал. Посмотрел рейтинги свои перед выборами 96-го года — и все понял. Тогда и поднялся… Кстати, а что на международной арене было в 84-м?
— Как что? Да Олимпиада же! В Лос-Анджелесе.
— Точно! Как сейчас помню, мне принесли майку с символикой лос-анджелесской Олимпиады, хорошую майку, американскую и по достаточно сходной цене… И я типа зассал ее покупать — ну как я ее надену? Как? Надену, пойду — и тут же мне ласты скрутят… Что ж, скажут, вы себе такое позволяете…
— Там какая-то интрига была, с этими Олимпиадами.
— Ну, они не поехали в Москву из-за Афгана, а мы, типа в отмазку, к ним не поехали.
— Мы что-то с этого поимели?
— Ничего не поимели. Они там отбегали свое, отпрыгали, а потом в 86-м Тернер с Горбачевым смастырили Игры доброй воли, чтоб их опять соединить, этих спортсменов.
— То есть это была такая последняя реальная попытка удавить Соединенные Штаты.
— Абсолютно беспомощная. Но и их попытка удавить Совок в 80-м году была тоже беспомощная. Потому что атлеты из многих стран приехали, просто ходили под белым олимпийским флагом, а не под флагом страны. А спортсмены США потеряли олимпийский цикл… Ну, Рейган! Он же тоже был ортодокс из ортодоксов…
— Сказал, что сломает империю зла — и сломал! Видимо, он посмотрел на наших сонных, полумертвых начальников и сказал — эту публику я сделаю одной левой.
— Но и, как мы уже обсудили, с нефтью случилось непредвиденное.
Комментарий
Самый конец 84-го года я провел на курсах в ВКШ — так называемой Высшей комсомольской школе, это напротив усадьбы «Кусково». Я туда поехал с радостью, на работу ж не ходить. А на лекциях я иногда бывал. Как сейчас помню, нам рассказывали, что в СССР появились индианисты — такие фэны краснокожего образа жизни, которые отпуска проводили в вигвамах под кличками типа Бешеный Бизон (вот вам, пожалуйста, и еще одно направление альтернативной культуры). Из этого вытекало, что надо усилить воспитательную работу среди молодежи. Помню, выступал перед нами один телефункционер, впоследствии, как водится, большой демократ. Его спрашивают: а что вы станете делать, если американцы, как обещают, начнут через спутник транслировать свои телепередачи на наши комнатные антенны? Ответ был такой: а мы этот спутник собьем ракетой.
Заявление громкое, но голословное. Общий же тон этих курсов подтверждал, — правда, я это только задним числом сообразил, — что Совок сдувается. Нам там много рассказывали про психологию, про то, что беседы с подчиненными иногда лучше проводить за журнальным столиком в углу кабинета, сидя в креслах — как бы на одном уровне. То есть партия уже не приказывала, а уговаривала. Сюда же и история про моего знакомого Колю, комсомольского функционера: ему объявили, чтоб собирался на работу в глухой Износковский (красивое название) район, с формальным повышением в должности, и он вынужден был согласиться. А на другой день объявил, что не поедет — типа жена против, не хочет детей сдергивать. Так функционеру за это ничего не было! И жене ничего не было. Теперь, наверно, они часто про ту ситуацию вспоминают.
Свинаренко: А мне, не поверишь, выпадали дежурства по всем номерам, как хоронили генсеков. И система постепенно отладилась! Навели порядок… Вот смотри. С Брежневым я в пять утра номер подписал. С Андроповым — в двенадцать ночи. А с Черненко — в 21.00, строго по графику. Поскольку уже все болванки были готовы, все написано — что типа партия еще тесней сплотилась вокруг ленинского ЦК. Уже лежал готовый отклик передового кузнеца на смерть генсека — откуда он, кстати, знал, гад, что Черненко помрет? У меня был морально-нравственный облик неважный, и как-то некрасиво получалось, что именно я на такие дежурства попадаю… Я ходил по редакции такой пьяный, счастливый, гордый… Хотя — что же это мы вперед забегаем? В 84-м Черненко же был практически жив…
80-е. Свинаренко был стройным, кудрявым, счастливым и гордым
Коммунисты вырубают по всей стране виноградники. Несмотря на это, Кох, встретившись с Горбачевым в Ленинграде, испытывает «монарший восторг».
Михаил Сергеич поднимает свой рейтинг, выбросив на рынок новые товары — «ускорение и перестройку».
Провинциальный партаппаратчик Ельцин переезжает в Москву и, готовясь к борьбе с фаворитом, проводит маркетинговые исследования и задумывает рекламные поездки на троллейбусах. Но Совок по-прежнему казался вечным.
Размышления о природе и особенностях русского бунта и отличие его от бунта, к примеру, американского.
Бутылка четвертая 1985
— Итак, Алик, поехали. Значит, перво-наперво, чтоб началась так называемая перестройка и все такое прочее, надо было помереть лично Константину Устинычу Черненко.
— Это случилось 10 марта 1985 года.
— А тебе и его тоже было жалко, как и предыдущих персонажей?
— Да, жалко. А что, мне поэтому должно быть стыдно?
— Ладно, ладно… А сам ты чем в то время занимался?
— Я в аспирантуре учился. Мне наконец дали нормального руководителя. А то я целый год ведь болтался как говно в проруби — у меня был такой полупартийный ученый, который без конца занимался докладами то в обком, то в горисполком. И вот нормальный ученый из института социально-экономических проблем. Звали его Борис Львович Овсиевич. Он еще на полставочки работал в Ленинградском филиале математического института им. Стеклова и у нас в финэке на полставочки — профессором. Он уже помер, царство ему небесное. И вот для отработки этой полставочки ему дали двух аспирантов — меня и Леню Лимонова. Собственно, тогда-то я и начал писать диссертацию. Потому что в 84-м году занимался дурью какой-то.
— Как и весь советский народ. Но тут Горбачев пришел. Его назначили начальником похоронной команды, когда Черненко помер, и все поняли: он! Выбор сделан…
— Я помню, как он всех удивил тем, что на трибуну демонстративно ставил стакан молока.
— Не помню молока. И потом, почему обязательно молоко? А может, это был тройной одеколон разбавленный? Цвет тот же… Непрозрачная белая жидкость. Если куском сахара закусить, то и ничего. Потом, правда, отрыжка сильная, такая цитрусовая. Послевкусие.
— А помнишь, слухи ходили, что он по-английски умеет говорить? Что он весь из себя такой западный? И баба у него была не толстая, как у всех, а изящная…
— Ну. И она его и всех прочих пыталась отвратить от пьянства — как всякая жена в России.
— Сизифов труд!
— У всех Сизифов, а Раисе Максимовне, царство ей небесное, эта борьба удавалась. Не только своему не дала пить, а и всем прочим — за компанию.
— Да он, говорят, вообще не склонен…
— А я читал, что привык там у себя на юге пить красное, и потому водка ему не казалась такой уж жизненно важной.
— У меня папаша тоже с юга, из Краснодарского края, и он в Тольятти тоже пытается выращивать виноград — с упорством маньяка. Сахара виноград не набирает, получается кислятина, которая прокисает тут же.
— А ты скажи, пусть перегоняет. Будет нормальная чача. Да. Так, значит, вступает в должность Горбач, и в апреле он в первый раз делает программное заявление — на пленуме, что ли. Он начал что-то такое говорить…
— Типа так дальше жить нельзя.
— Ну. У Андропова интонации были живые, а этот еще и смысл вложил какой-то человеческий. Вот, мол, вы на кухнях треплетесь, а я вам о том же типа с трибуны скажу.
Надо работать, не пудрить мозги никому, ставить вменяемых людей на должности…