Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Лилиан не ответила. Когда Джеймс подошел, она небрежно, равнодушно взяла у него стакан. И выпила… не как принято в высшем обществе, а как горький пьяница в салуне — с жадностью, одним глотком.
Джеймс сел на валик кушетки, неподобающе близко к ней, и, потягивая виски, наблюдал за ее лицом. Через некоторое время спросил:
— Что он думает обо мне?
Вопрос как будто ничуть не удивил ее.
— Думает, что ты дурак. Считает, жизнь слишком коротка, чтобы замечать твое существование.
— Заметит, если…
Он не договорил.
— …Если огреешь его по голове дубиной? Не уверена. Он просто обвинит себя в нападении. Но, с другой стороны, это был бы твой единственный шанс.
Лилиан сползла в кресле еще ниже, выпятив живот, будто позволяла Таггерту такую степень интимности, которая не требует ни манер, ни уважения.
— Это первое, что я заметила в нем, — заговорила она, — когда мы познакомились: он не боялся. Выглядел уверенным, что никто из нас ничего не может ему сделать, — до того уверенным, что ни секунды в себе не сомневался.
— Когда ты видела его в последний раз?
— Три месяца назад. Мы не встречались после… после той дарственной.
— Я видел его на позапрошлой неделе, на собрании промышленников. Выглядит он таким же уверенным — даже еще более… — И добавил: — Ты потерпела крах, Лилиан.
Она не ответила. Тыльной стороной ладони смахнула с головы шляпку — та скатилась на ковер, перо загнулось, будто вопросительный знак.
— Помню тот день, когда впервые увидела его заводы, — негромко продолжила она. — Его заводы! Ты представить себе не можешь, как он к ним относился. Не можешь вообразить, какая надменность требуется, чтобы считать, что все принадлежащее ему, все, чего он коснется, становится священным от одного его прикосновения. Его заводы, его металл, его деньги, его постель, его жена! — она подняла взгляд на Джеймса; в могильной пустоте ее глаз угадывалось легкое мерцание. — Он никогда не замечал твоего существования. Но замечал мое. Я все еще миссис Риарден — по крайней мере, на месяц.
— Да… — сказал Джеймс, взглянув на нее с внезапно вспыхнувшим интересом.
— Миссис Риарден! — усмехнулась она. — Ты представить себе не можешь, что для него это значило. Ни один лорд никогда не ощущал и не требовал такого почтения к титулу жены, не считал это звание символом такой чести. Его несгибаемой, священной, неприкосновенной, незапятнанной чести! — она небрежно повела рукой и усмехнулась: — Жена Цезаря! Помнишь, какой надлежит ей быть? Нет, вряд ли. Ей надлежит быть вне подозрений.
Джеймс смотрел на нее тяжелым, невидящим взглядом бессильной ненависти — ненависти, символом, а не объектом которой вдруг стала Лилиан.
— Ему не понравилось, когда его металл смог производить любой, кто захочет… так ведь?
— Да, не понравилось.
Слова его звучали чуть невнятно, словно сказывался выпитый виски.
— Только не говори, что помогла нам получить от него дарственную в виде услуги мне, а сама ничего с этого не поимела… Я знаю, почему ты это сделала.
— Ты знал еще тогда.
— Конечно. Вот потому, Лилиан, ты мне и нравишься.
Взгляд его постоянно возвращался к глубокому вырезу ее платья. А внимание привлекала не гладкая кожа, не откровенные выпуклости груди, а булавка за краем выреза.
— Хотел бы я видеть его побитым, — сказал Джеймс. — Хотел бы хоть раз услышать, как он вопит от боли.
— Не увидишь, Джимми.
— Почему он считает себя лучше нас… себя и мою сестрицу?
Лилиан усмехнулась. Джеймс вскочил, будто она его ударила. Подошел к бару и налил себе еще виски, не предложив ей.
Она заговорила, тупо глядя в пространство:
— Он замечал мое существование, хотя я не могу прокладывать для него железнодорожные пути и строить мосты во славу его металла. Я не могу строить ему заводы, но могу уничтожить их. Я не могу производить его сплав, но могу отнять. Я не могу заставить людей упасть на колени от восхищения, но могу просто поставить их на колени.
— Замолчи! — крикнул он в ужасе, словно она слишком приблизилась к тому окутанному туманом тупику, который не подлежит огласке.
Она посмотрела ему прямо в глаза:
— Какой же ты все-таки трус, Джим.
— Почему бы тебе не напиться? — отрывисто бросил он, поднеся свой недопитый стакан к ее губам так, будто хотел ударить.
Она вяло обхватила пальцами стакан и выпила, пролив виски на подбородок, на грудь, на платье.
— О, черт, Лилиан, ты вся облилась! — сказал он и, не потрудившись взять платок, стал смахивать жидкость ладонью. Пальцы его скользнули за вырез ее платья, сжали грудь, дыхание неожиданно прервалось с похожим на икоту звуком. Веки его смыкались, но он мельком увидел ее податливо запрокинутое лицо с чувственно приоткрытым ртом.
Когда Джеймс потянулся к ее губам, она покорно обняла его, но ответила не поцелуем, а лишь легким прикосновением. Он поднял голову и взглянул на нее. Зубы ее были обнажены в улыбке, но она смотрела мимо него, словно насмехаясь над кем-то невидимым; улыбка была безжизненной, злобной, как оскал голого черепа.
Он рывком прижал ее к себе, чтобы покончить с этим зрелищем и своей дрожью. Руки его механически двигались по ее телу, и она поддавалась, но так, что ему казалось, будто даже ее кожа насмешливо хихикает. Оба совершали шаблонный ритуал, придуманный другими, но хорошо ими усвоенный в глумлении, в ненависти к его изобретателям.
Джеймс испытывал слепое, бездумное неистовство — отчасти страх, отчасти удовольствие: страх оттого, что творит нечто такое, в чем признаться никому не посмеет, удовольствие, что совершает это в кощунственном вызове именно тем, кому не посмеет признаться. Он был самим собой! Сознание словно бы кричало ему: «Наконец-то ты перестал кому-то подражать!»
Они не разговаривали. Мотив у них был один, и оба это понимали. Между ними прозвучали всего два слова:
— Миссис Риарден, — произнес Джеймс.
Они не смотрели друг на друга, когда Джеймс втолкнул ее в свою спальню, уложил на кровать и навалился на нее, будто на мягкую, набитую ватой куклу. На их лицах застыло выражение сообщников, соучастников в неприглядном деле — плутовское, бесстыдное выражение детей, тайком пишущих мелом на чужом заборе непристойные слова.
Когда все кончилось, Джеймс не был разочарован тем, что овладел вялым, излишне податливым телом. Он хотел обладать не просто женщиной. Хотел совершить акт не прославления жизни, а торжества слабости.
Черрил отперла дверь и вошла тихо, почти тайком, словно надеялась, что ее не увидят или она сама не увидит эту квартиру, ставшую ее домом. Ощущение присутствия Дагни, ее мир, поддерживали Черрил на обратном пути, но когда она вошла в квартиру, ей показалось, что стены сдвинулись и она попала в удушливую западню.
В доме стояла тишина; из полуоткрытой двери в переднюю падал клин света. Черрил машинально пошла к своей комнате. Потом остановилась. Свет падал из двери кабинета Джима, и на освещенной полоске ковра она увидела женскую шляпку с чуть шевелившимся от сквозняка пером.
Черрил заглянула в дверь. Комната была пуста; она увидела два стакана — один на столе, другой на полу — и женскую сумочку на кресле. Она стояла в недоумении, пока не услышала приглушенные голоса из спальни Джима; слов она не могла разобрать, но улавливала интонацию: голос Джима звучал раздраженно, женский голос — презрительно.
Потом Черрил оказалась в своей комнате и отчаянно пыталась запереть непослушными руками дверь. Она бросилась туда в слепой панике, словно это ей нужно было прятаться, словно ей нужно было бежать от мерзости быть пойманной с поличным; в ее душе смешались отвращение, жалость, смущение и нежелание встречаться с человеком, чья вина неоспорима.
Черрил стояла посреди комнаты, не представляя, что делать дальше. Потом колени ее подогнулись, она рухнула на пол и лежала, тупо глядя на ковер и сотрясаясь от дрожи.
Она испытывала не гнев, не ревность, а ужас столкновения с нелепой бессмысленностью. Это было осознание того, что все это не имеет смысла: ни их брак, ни его любовь к ней, ни его стремление удержать ее, ни эта нелепая измена. Она понимала, что искать объяснение всему случившемуся бесполезно. Зло всегда представлялось ей средством для достижения определенной цели; теперь же она видела зло ради зла.
