Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
«Почему вы так обходитесь со мной?» — безмолвно крикнула Черрил окружающей темноте. «Потому что ты порядочная», — казалось, ответил какой-то чудовищный смех с крыш и из сточных канав. «Тогда я больше не хочу быть порядочной». — «Но будешь». — «Я не могу». — «Будешь». — «Я не могу выносить этого». — «Будешь».
Черрил вздрогнула и пошла быстрее, но впереди, в туманной дали, увидела календарь над крышами. Было уже далеко за полночь, и на нем светилось «6 августа», но ей вдруг показалось, что она видит «2 сентября», написанное над городом кровавыми буквами. Черрил подумала: «Если я начну работать, бороться, подниматься вверх, то с каждым шагом буду получать все более жестокие удары, а в конце, чего бы ни достигла, будь то медеплавильная компания или собственный дом, увижу, как Джим прибирает все это к рукам в какое-нибудь второе сентября. Я увижу, как результат моего труда исчезнет для оплаты вечеринок, на которых он заключает сделки с друзьями».
— Тогда я не стану! — выкрикнула Черрил, повернулась и побежала обратно, но, казалось, что в черном небе из пара прачечной возникла усмехающаяся громадная фигура: она меняла лица, но усмешка оставалась, и то были лица Джима, проповедника из ее детства, сотрудницы отдела кадров магазина, и эта усмешка словно говорила: «Люди вроде тебя всегда будут честными, люди вроде тебя всегда будут работать, так что мы в безопасности, а у тебя нет выбора».
Черрил побежала. Когда снова огляделась, она шла по тихой улице мимо стеклянных дверей подъездов, где горел свет в застеленных коврами вестибюлях роскошных зданий. Она обнаружила, что хромает, и увидела, что каблук одной туфли шатается — она сломала его на бегу.
Внезапно оказавшись на широком перекрестке, она увидела вдали силуэты огромных небоскребов. Они бездушно покоились в тумане, подсвеченные легким мерцанием зарева позади, напоминавшим прощальную улыбку. Когда-то они казались многообещающими, когда-то из окружающей ее тупой нищеты она смотрела на них, ища доказательства, что существуют и другие люди. Теперь она понимала, что это памятники, стройные обелиски, вздымающиеся в память о своих погубленных создателях; они являли собой застывшую форму безмолвного крика о том, что награда за достижение — мученичество.
«Где-то в одной из этих эфемерных башен, — подумала она, — находится Дагни. Но Дагни одинокая жертва, ведущая безнадежную битву, ей предстоит погибнуть, скрыться в тумане небытия, подобно остальным».
«Идти некуда, — подумала Черрил и продолжала ковылять, — я не могу остановиться и не могу идти дальше, не могу ни работать, ни отдыхать, не могу ни капитулировать, ни сражаться, но это… это как раз то, чего они от меня хотят, — быть ни живой, ни мертвой, ни мыслящей, ни сумасшедшей, а просто вопящей от страха массой, из которой они смогут лепить все, что им вздумается… они — это те, у кого нет собственной формы».
Черрил погрузилась в темноту за углом, шарахаясь от каждого встречного. «Нет, — думала она, — не все люди злы… они лишь жертвы, но они разделяют кредо Джима, и я, зная это, не могу с ними общаться… и если заговорю с ними, они постараются сделать мне добро, но мне слишком хорошо известно, что они считают добром, и я увижу смерть, глядящую из их глаз».
Тротуар сузился до грязной полоски; у подъездов домов с потрескавшимися стенами стояли переполненные мусорные баки. За тусклыми огнями салуна Черрил увидела светящуюся надпись «Женский клуб отдыха» над запертой дверью. Она знала подобные учреждения и женщин, которые ими управляли, женщин, говоривших, что их работа — помогать страждущим. «Если б я вошла, — подумала Черрил, ковыляя мимо, — если б попросила у них помощи, они бы спросили: «В чем твоя вина? Пьянство? Наркотики? Беременность? Магазинные кражи?» Я бы ответила: «Я ни в чем не виновна, однако…». «Извините. Страдания невиновных нас не касаются».
Черрил снова побежала. Остановилась на углу длинной, широкой улицы. Здания и тротуар сливались с небом; две цепочки зеленых огней светофоров висели в пространстве, уходя в бесконечную даль, к другим городам, океанам, чужим землям, словно опоясывая земной шар. У этих зеленых огней был безмятежный вид, они походили на манящий, бесконечный путь, открытый для любого желающего. Потом огни переключились на красные, грузно опустились ниже, превратились из четких кружков в расплывчатые пятна, в предупреждение о неминуемой опасности. Черрил остановилась и смотрела на проезжавший мимо грузовик: его огромные колеса вдавливали еще один слой грязи в истертые булыжники улицы.
Светофоры снова вспыхнули зеленым, но Черрил стояла, дрожа, не в силах шевельнуться. «Вот так регулируются движения тела, — подумала она, — но что они сделали для движения души? Ввели сигналы-антиподы: дорога безопасна, когда горят красные огни зла, но когда вспыхивают зеленые огни добродетели, обещая тебе безопасность, ты идешь и попадаешь под колеса. Эти обманные огни тянутся по всему миру, во все страны, опоясывая весь мир. И планета усеяна калеками, не знающими, что погубило их и почему; они тащатся из последних сил на изувеченных ногах по своей беспросветной жизни, считая, что боль — это суть существования, а регулировщики морали посмеиваются и говорят, что человек по природе своей не способен ходить».
Этих слов не было в сознании Черрил, но она наверняка произнесла бы их, если бы смогла найти; вместо них в ней внезапно вспыхнула ярость, заставившая ее колотить кулаками по железному столбу светофора, по раструбу, хрипевшему насмешливым скрежетом звуковых сигналов.
Черрил не могла разбить его кулаками, не могла уничтожить все столбы на улице, уходящей за горизонт, как не могла выбить это кредо из душ людей, которые будут встречаться ей день за днем. Она больше не могла иметь с ними дела, не могла идти тем путем, каким шли они. Но что она могла сказать им, она, не имевшая слов назвать то, что знает, не имевшая голоса, который они бы услышали? Что она могла сказать им? Как могла убедить?
Где люди, которые умеют говорить? Этих слов у нее тоже не было, были только удары кулаков о металл, потом она вдруг увидела себя, разбивающую до крови костяшки пальцев о железный столб. Это зрелище заставило ее содрогнуться, и она заковыляла прочь. Шла, не видя ничего вокруг, с ощущением, что оказалась в лабиринте, откуда нет выхода.
«Нет выхода, — вторили ей обрывки сознания, вколачивая это в тротуар звуком ее шагов, — нет выхода… нет спасения… нет помощи… нет возможности отличить гибель от безопасности или друга от врага». «Будто та собака, о которой я слышала, — думала Черрил, — какая-то собака в чьей-то лаборатории… собака, которой поменяли сигналы… и она не могла отличить сигналы удовольствия от сигналов угрозы… по сигналу кормежки получала наказание, по сигналу наказания — еду; понимала, что глаза и уши обманывают ее, что ее восприятие ошибочно, а сознание бессильно во внезапно изменившемся мире — и сдалась, отказалась есть или жить такой ценой…» «Нет! — это было единственной осмысленной реакцией. — Нет! Нет! Не ваш это путь, не ваш мир, даже если нет — все, что осталось от моего!»
В самый темный час ночи в проходе между складами и причалами Черрил обнаружила работница патронажной службы. Серое пальто и серое лицо этой женщины сливались со стенами домов. Она заметила молодую даму в слишком элегантном и дорогом для этой округи костюме, без шляпки, без сумочки, со сломанным каблуком, взъерошенными волосами и ссадиной в уголке рта, слепо бредущую, не отличая тротуаров от проезжей части. Улица представляла собой узкую щель между глухими массивами складов; луч света с трудом пробивал влажный туман с запахом затхлой воды; оканчивалась она у каменного парапета на краю громадной черной пустоты, где сливались небо и река.
Патронажная работница подошла к ней, сурово спросила: «Вы попали в беду?» — и увидела один настороженный глаз, локон, закрывающий другой, лицо дикого существа, забывшего звук человеческой речи, но прислушивающегося, будто к далекому эху, с опаской и вместе с тем с надеждой.
