Уроки норвежского - Миллер Дерек Б. (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .txt) 📗
— Ты хочешь есть? Должно быть, ты умираешь с голоду, — Шелдон протягивает мальчику руку. — Пойдем поищем еду.
Пол не берет Шелдона за руку, но идет за ним. Они продвигаются медленно — сказываются часы, проведенные в лодке: у Шелдона разболелась поясница. Острая боль отдает в левую ногу при каждом шаге, и он все время поправляет ремешок сумки на плече.
— На сегодня достаточно. Мы пойдем туда.
Шелдон указывает на симпатичный голубой дом у воды. Они идут на юг, оставляя фьорд справа. На берегу причал, но лодки нет.
Старик ведет мальчика в обход к фасаду дома и пытается обнаружить признаки жизни. На подъездной дорожке нет машин, их вообще здесь мало. Дом кажется пустым.
Они возвращаются обратно к задней двери, и Шелдон показывает Полу, как, сложив ладони чашечкой, прижать лицо к стеклу. Мальчик не повторяет его действия, но Шелдон все равно считает, что это полезный урок.
Свет внутри не горит. Телевизор выключен. Все убрано и вымыто. Нетронуто.
Шелдон проходит несколько метров вдоль дома, до задней двери, которая выходит на двор и к причалу. Там он еще раз прижимается лицом к окну и, не увидев ничего подозрительного, принимает решение.
— Так, это возвращает нас к уроку номер один, — говорит он. Положив сумку на деревянное крыльцо кухни, Шелдон берет молоток и, не говоря ни слова, разбивает вдребезги стекло около дверной ручки. Замерев, прислушивается некоторое время и потом констатирует:
— Сигнализации нет. Это в нашу пользу. Теперь смотри под ноги, там на ступеньках стекло.
Гостиная в стиле Имзов[7] обставлена отличной скандинавской и американской мебелью середины прошлого века. Шелдон находит подставку для прессы с картами и расписанием местных автобусов и поездов. Прихватив все это, он идет в кухню, где ставит на плиту кастрюлю с водой — сварить макароны.
Обнаружив подходящую карту района, он бережно раскладывает ее на столе и, пользуясь ручкой деревянной ложки, указывает на реку Гломму, проследив тонкую извилистую синюю линию в нескольких сантиметрах от Конгсвингера.
— Мы направляемся вот сюда. Я там никогда не был, но я видел фотографию этого места — дома в Осло она стоит на холодильнике. Так что я уверен, что смогу найти его, — Шелдон начинает прокладывать путь по карте. — Никогда не думал, что в этой стране так много озер. Куда ни ткнешь, везде озеро.
Когда закипает вода, Шелдон готовит себе растворимый кофе в икеевской кружке. В шкафчике слева от раковины нашлась коробка с макаронами. Шелдон высыпает все ее содержимое в кастрюлю. Он понятия не имеет, сколько может съесть голодный ребенок. Потом он находит банку томатов, соль, перец, чесночный порошок и с чисто мужской беспечностью соединяет все это в блюдо, предназначенное ребенку.
Он добавляет в кофе три ложки сахара с горкой и возвращается к столу, за которым Пол зачарованно рассматривает карты.
— Мы поедем сюда, — показывает Шелдон. — Вопрос в том, как туда добраться. Мне трудно разобрать, что написано в этих расписаниях, но похоже, что почти все автобусы из Дробака в Конгсвингер следуют через Осло. А нам это не надо. Как раз оттуда мы и приехали. Так что мы снова застряли. Можно попробовать автостопом, но я боюсь, что это привлечет излишнее внимание. Скорее всего, нами заинтересуется проезжающий мимо полицейский патруль. Можно арендовать машину. Думаю, мы можем одолжить ее, но отложим этот вариант на крайний случай. В общем, надо подумать.
Потом Шелдон приносит две тарелки с макаронами. Пол уничтожает свою порцию одним длинным, непрерывным и странно текучим движением.
В результате оба оказываются перемазаны томатным соусом. Мальчик не улыбается, но Шелдон чувствует, что что-то в нем изменилось — как будто впервые с момента гибели матери тело и душа ребенка слились воедино.
— Ну хорошо. Теперь давай переоденем тебя и уложим спать.
Наконец Пол умылся, почистил зубы — в ванной нашлась какая-то щетка, — и они идут в детскую поискать, во что бы переодеться. Длинная белая майка вполне сгодится Полу в качестве ночной рубашки. Кровать заправлена и накрыта толстым шерстяным одеялом, которое напоминает Шелдону одеяла из его детства, прошедшего в западном Массачусетсе. На них были метки, и мама говорила, что там написано количество бобровых шкур, на которые можно обменять это одеяло. Но у него были сомнения на этот счет. Казалось, метки никак не соотносились с толщиной одеяла.
Ему приходит на ум, что он так часто вспоминал детство своего сына, что почти совсем забыл о собственном. Лелеять ностальгические воспоминания в его возрасте опасно. А это сейчас ни к чему. В последние годы своей жизни Мейбл перестала слушать музыку. Песни времен ее юности вызывали образы давно ушедших людей и будили давно утраченные чувства. Это было выше ее сил. Есть люди, которые к подобным вещам относятся спокойно. Некоторые уже и встать не могут, но стоит им закрыть глаза, как они тут же вспоминают летнюю прогулку по полям, чувствуют прохладную траву под ногами и улыбаются. У них еще есть смелость возвращаться в прошлое и, оживляя его, слышать в настоящем. Но Мейбл была не такой. Может быть, ей не хватало на это смелости. А может, она была настолько цельным человеком, что попытка вообразить давно ушедшую любовь ее бы попросту раздавила. Те из нас, кто имеет мужество открыться утраченным чувствам и не испугаться этого, кто готов отдаться умирающему ребенку до его последнего вздоха, не пытаясь спасти себя, — святые. Они не жертвы. Жертвы так себя не ведут.
Уложив мальчика, Шелдон прижимается носом к шерстяному одеялу и вдыхает запах своего прошлого. Потом глаза начинают щипать слезы, и он прекращает ностальгировать. Он берет себя в руки и направляется в ванную — умыться. В зеркале отражается совершенно незнакомый человек. И Шелдон рад этому.
В полицейском участке в Осло Сигрид ослабляет узел галстука ровно настолько, чтобы стало легче дышать, но не показать, как он ей надоел. Уже поздно, вся ее команда трудится не покладая рук, и все очень устали. За последние двенадцать часов она отдала столько приказов, сколько не отдавала за последние двенадцать недель. Сигрид еще держалась, но ей очень хотелось сделать перерыв.
Решив проявить солидарность с подчиненными, она вышла из собственного кабинета и устроилась в общем офисе, где работала основная масса ее коллег. В ее кабинете не было ничего особенного, а получить доступ к серверам она могла с компьютера Лены, которая отправилась в центр по работе с беженцами, чтобы побеседовать с известными подельниками этого бывшего бойца Армии освобождения Косова, которым наивная Миграционная служба разрешила въехать в страну и платила пособие из бюджетных денег, чтобы «помочь встать на ноги».
Она позвонила в Миграционную службу, чтобы узнать имя директора центра по приему беженцев. Разговор получился резким и завершился на неприязненной ноте и на теме, не имевшей ничего общего с запланированной.
— Они попадают сюда, не имея ничего, — с неизбывным энтузиазмом говорил мужчина на другом конце провода. — Как они смогут интегрироваться в нашу жизнь, если не будут получать никакой поддержки?
— Мы собрали их в центрах для беженцев за пределами города, а они там формируют банды, — заметила Сигрид. — Как это помогает им вписаться в нашу жизнь?
— Это временная мера, — оправдывался мужчина. — Косовары пережили ужасную войну, сербы делали с ними страшные вещи. Наилучший способ обеспечить их необходимой психолого-социальной помощью — это работать одновременно со всеми. Вы же видели по газетным публикациям, что там было. Они прошли через концлагеря.
Сигрид вздохнула. Все, чего эти идеалисты упорно не замечали, рано или поздно попадало к ней. У нее была теория, что многие ее соотечественники предпочитают подходить к любой проблеме с доброжелательным оптимизмом, хоть к внутренней, хоть к международной, потому что это помогало им чувствовать себя норвежцами. Может быть, только так им это и удавалось.
