Хранитель древностей - Домбровский Юрий Осипович (версия книг txt) 📗
– Не в Попятной дело в конце концов, – крикнула она и, выхватив папироску, с размаху бросила ее так, что она прилипла к стеклу. – Дело в том, что нечего было разводить сенсацию, – (она так и сказала – «разводить сенсацию»), – что это вам, Америка? Придумали, чем удивить советского человека – пятнадцатый, шестнадцатый века, Галилей, инквизиция. Нет, не этим советский человек интересуется. А то, что работу библиотеки определяют не тем, сколько она собрала изданий пятнадцатого или шестнадцатого века, а как обслуживает своих читателей. Это вы забыли? Как об-слу-жи-ва-ет! А вы за сенсацией погнались, за с-е-н-с-а-ц-и-е-й! Эх!
Она произносила «сенсация» так, что было ясно: все то плохое и темное, что есть в капитализме, – это и есть вот эта самая сенсация. Кит, на котором стоит эксплуататорский строй. Она выкрикнула все это и вдруг вздохнула и облизала губы. А я глядел на нее с прозорливой ненавистью и понимал все, что в ней происходит. Она накричалась, настучалась, наругалась, изошла слюной у себя в библиотеке, и для последнего решительного боя силенок у нее уже маловато. А тут вдруг неожиданно выясняется, что и приходила-то она зря: тот, в ком она видела все зло, и вообще ни при чем – виновата редакция. А что с редакции взять? Ничего. Поправки-то не печатаются. Это и она отлично понимала.
– И работа с читателем у вас тоже не на высоте, – сказал я меж тем дружески и подошел к ней вплотную, – помещение маленькое, неудобное, между некоторыми полками не пройдешь даже, и что у вас там лежит – одному Аллаху известно. Ну а насчет быстроты обслуживания вот смотрите сами, – и я достал из кармана записную книжку, – в двенадцать часов дня читатель заказал книжку. Через десять минут заказ дошел до книгохранилища и тут…
Аюпова зло поглядела и резко отодвинулась.
– Не трудитесь, – сказала она и так махнула рукой, что мой блокнот полетел на пол. – Меня корниловские данные совершенно не интересуют.
– Да это же не корниловские данные, – сказал я, – я выписал это из вашего доклада.
– Как, я вам давала свой доклад? – мгновенно вскинула голову Аюпова, и мне показалось, что она даже побледнела. – Вы от меня хоть слово слышали? Я с вами разговаривала? Да вам их дал все этот человек, который… – Она рывком повернулась к редактору. – Обо всех этих вопросах я хотела поговорить с вами особо, – сказала она сухо.
Наступило молчание. Я смотрел на Аюпову. Аюпова смотрела на меня.
– Ну что ж, – сказал редактор и поднялся из-за стола, – давайте поговорим. Товарищ подождет в другой комнате. Только вы не уходите, – скороговоркой бросил он мне. – Вы мне будете нужны. Я вас позову.
Позвал он меня через десять минут. Когда я вошел, Аюпова по-прежнему сидела и курила.
– Слушайте, – сказал редактор хмуро. – Вы имели сведения, что Корнилов отбывал ссылку?
– Имел, – ответил я.
– Как? За что? Когда? – спросил редактор хмуро и быстро.
Аюпова взглянула на меня, и на ее лице выразилось такое злое, победное торжество, что мне даже стало смешно. «Да ты еще и круглая дура», – подумал я и ответил:
– Все, что я знаю, он рассказал только вчера. Была у него какая-то дурацкая студенческая история, что-то они там натворили спьяну…
– А именно, именно?! – подстегнул меня редактор. – Что именно там они натворили? Вы этим не интересовались? Он что, партийный?
– Не знаю.
– Зря! – хлестко сказал редактор и слегка ударил маленьким кулачком по столу. – Ну и даже примерно не знаете, в чем там дело?
– Да нет, примерно-то знаю. Обыкновенный студенческий скандал, он и попал как-то боком. Просто пристал к пьяной компании.
– Да это все равно, все равно! – торжествующе запела и замахала на меня Аюпова. – Раз его сослали…
– Да не говорю я с вами! – крикнул я на всю редакцию и так толкнул пустой стул, что он упал. – И вообще это не ваше дело, а…
Но я плохо знал Аюпову. Она вдруг грозно поднялась, сделалась выше на целую голову, стала высокой, стройной, подтянутой и с размаху швырнула в меня папиросой.
– А чье же это дело? – крикнула она. – Ваше, что ли? Да дай только волю таким, как вы… – Она махнула рукой. – А вот вождь нас учит, что советская печать – острейшее орудие и ее нужно делать чистыми руками, это вы знаете?!
– Так это не ваши ли руки чистые! – крикнул я. – Котенка я не дал бы в эти чистые руки, а не только людей.
– Гнать вас из музея поганой палкой нужно, – загремела Аюпова и сразу стала из желтой иссиня-красной, – в шею гнать, пока вы не навредили еще больше. Какие вы там беседы ведете с нашей молодежью о знатном просоводе, что вы думаете – это секрет?
– Что? О просоводе?
Сознаюсь, я просто ошалел. Словно обухом она меня ударила.
– А, не помните, уже не помните? – усмехнулась Аюпова и вдруг наклонилась и яростно, дробно забарабанила кулаком по спинке кресла. – Врете! Все вспомните! Все, как есть, вспомните! И как вы экскурсии проводили, и как персонал обучал и клеветать на наших лучших людей, и как портреты вождей на бумагу продавали, все вспомните, все…
Дверь приотворилась, и в ней показалось испуганное лицо тети Насти – редакционной уборщицы.
– А не захотите вспомнить сами, так заставят другие! – торжествующе кричала Аюпова.
– Ну, хватит, – вдруг резко и тихо сказал редактор и встал с места. – Что это, редакция или зверинец? Какие портреты вождей вы там продавали на бумагу?
– Да газеты, старые газеты, – сказал я, мучаясь от дурноты. – Месяца два тому назад мы продали в ларек несколько пудов старых газет.
– А со знатным просоводом что?
– А спросите ее.
Я махнул рукой и отвернулся, мне уж было на все наплевать – на Аюпову, на редактора, на самого себя. Так мне вдруг стало скучно и противно.
– Да-а, – протянул редактор. – Да-а!
Аюпова победно взглянула на меня, поднялась с места и взяла портфель.
– Когда потребуется и спросят, я расскажу, – сказала она величественно, и голос ее уже опять пел. – А с вами я вообще больше дел иметь не хочу, и вы к нам не приходите. – Она пошла и остановилась около стола строгая, чинная, невозмутимая в своей несгибаемой правоте. – Так вот, товарищ редактор, я пришла к вам не жаловаться, а как партиец к партийцу. Вы, конечно, вольны делать, что хотите, но… Советская власть должна делаться чистыми руками! – Она выкрикнула это, как лозунг, и вышла из кабинета.
Наступило тяжелое молчание. Редактор долго молчал, смотрел на крышку стола и хмурился, а потом вдруг взял трубку, вызвал типографию и о чем-то быстро поговорил с ночным редактором. Содержание разговора до меня уже не доходило совершенно. Я сидел, молчал, качал ногой, и внутри у меня было пусто, одиноко и мерзко. А потом редактор встал из-за стола, прошелся по кабинету, подошел к окну, постоял около него, задернул шторку, взял со стола портфель, застегнул его, подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:
– Тетя Настя, запирайте дверь, мы уходим.
Потом подошел ко мне и тронул меня за плечо.
– Пойдем, – сказал он тихо.
Было тихо и совершенно безветренно. Вовсю сияла прозрачная луна, и от ее света все казалось либо голубым, либо зеленым, либо пепельным, гладкие стволы тополей – зелеными, белые стены невысоких домов – голубыми, водоразборная будка, камни на обочине – серебристо-серыми. Было так светло, что я различал каждый лист на тополе, каждую мелкую ямочку на дороге, наполненную до краев терпким лунным светом. Большие синие заводи стояли около заплотов, и в них, как подводные камни, лежали черные, резкие, почти фиолетовые тени. Мы вышли на проспект и пошли по краю мостовой – около самых тополей; у наших ног по арыкам бесшумно, стремительно неслась вода – то совершенно черная под тополями, то синяя с фиолетовыми быстрыми искрами на переходах.
– Где-то листья жгут, – сказал редактор негромко. – Слышите дымок?
Это вдруг с той стороны улицы от садов и гор налетел теплый нежный ветерок и принес целое облако, пахнущее дымом и яблоками. С поворота бесшумно вылетел и остановился перед нами тоже совсем зеленый от лунного света редакционный газик; высунулось лицо шофера.
