Южная Мангазея - Янев Киор (книги серии онлайн .txt, .fb2) 📗
Ян выкопал довоенный учебник гусарских болезней.
Несколько дней, заперевшись с марганцовкой и спринцовкой на хлипкую задвижку в своей комнате, он думал, знала об этом троллейбусная Эвридика или не знала. Может, она пассивная носительница, в детстве вытерлась маминым полотенцем? Ян выходил на кухню, где шелушившая фольгу дорогих конфет Пипа, кудрявая, как Мальвина, немного гордясь своим интеллигентным жильцом, представляла мальчика-после-школы своим сменным районным кавалерам, прося выбирать лексикон. Дымный дух сношал Пипу сигаретой. Выкуренные дети жили в особом дымном городе над Пипой, отчего та постоянно нервничала. С криком — мама, мама, они выпускали дымные сердца и опадали под глухие каблучки хлопьями пепельной фольги. Кавалеры, почему-то все остроносые, как Буратино, доставали выдранный откуда-то гитарный гриф с распяленными струнами, испускали этические серенады, созвучные Яну. Трень-трень! Незнакомочка, Эвридикочка! Ты проходишь красной ни-точкой через жизнь мою, тупым мотивчиком артерии, прошитой чьей-то волей дёрганым стежком-м. А если бо-ли узелочек всё же разорвётся с усилья иль от перегнива тка-ни — то что сшивала нитка, распадё-тся Эдема жухлыми черновика-ми — садовница, по хоженой доро-жке рассеянно оставишь каблучка-ми сквозь жилки ли-стьев красных лунок стро-чку… Задушевные струны пленялись сальной лепниной и глохли. Овечья голова на вертеле — Мальвина, целующаяся с Буратино.
— Ничего с ним не случится, не потеряешь, — утробно рассмеялась догадавшаяся обо всём Фуриоза, позвонив узнать, удачно ли были использованы её постельные дензнаки. — Его потерять невозможно, скорее тело потеряешь. Этот клинышек человеков в глине выписал, слабую и сильную половины. Прострочил жилками, за которые наше трепетное сердце по самый кончик его втягивает, вытягивая его у вас, созданий со спокойным сердцем. — Спокойным?! Даже кожа, ступни у Яна стали чувствительнее, саднили, тело податливо обмякло. В сумеречном состоянии, задыхаясь — опустились грудь и мозги — Ян в ужасе ощущал липкую загадочность. Фуриоза, впрочем, вскоре прислала Яну ящичек с пенициллином. Его Ян и проколол себе в попу, оставляя синяки, стерилизуя шприц кипятильником, ближайшие две недели почти не выходя из комнаты даже на пипину кухню. За это время там происходили перемены. Серенадные кавалеры один за другим были вытеснены хриплым туберкулёзником с цементного завода. Он приходил ночью, кашлял цементом, матерился, а перед уходом на смену выходил на балкон плевать на прохожих. Вечерами Пипа прислушивалась к лифту в раздолбанной прихожей, была бита и, распластанная прямо на полу, плакала. Ян стоял у своей комнатной двери, за которой локтями и коленями по полу стучала плачущая Пипы, и думал, куда же делось его рыцарство. Ведь он же был рыцарем в Южной Мангазее. С каждым днём Пипа бледнела и худела. До сих пор она жила припеваючи передком, а не задком, который цементник усердно накачивал цементом. Забыв про былые церемонии, она пожаловалась Яну на рвоту, она не может кушать, сходить в туалет, потому что цементник замуровал её сзади. Ей что-то ударило в голову. Пипа размазывала по голому телу румяна и губную помаду, говорила что это цирковое трико, выбегала в таком виде на балкон, раскидывала руки и говорила, что ей не нужно есть и она ждёт гостей, воздушных солнцеедов. Ян вспомнил, что историю про окрашенных людей, питающихся солнечным излучением, он слышал от Робсона в Юмее. Негр рассказывал, что над Москвой живёт племя воздушных канатоходцев, никогда не спускающихся на землю. Это потомки нескольких убежавших от сталинских репрессий. Они живут, занимаются любовью на канатах, протянутых между сталинскими высотками, рожают в метеорологических комнатках в звёздах, установленных на шпилях. Иногда небесные циркачи спускают спасительные ниточки к окнам, за которыми замечают отчаявшихся.
Впрочем, Пипа никак не становилась солнцеедкой. Она видела отброшенные ею тени и чувствовала, что тлеет в свете солнца. Влюблённые в неё небесные канатоходцы безумели в едких тенях, в дыму своей милой и рушились, разрывая небо. Превращали невнятный пейзаж, отходящий к излучине Москва — реки у Коломенского в райский гумус, над которым тлели расплывчатые следы, теплились бледные пятна. "Глазастые должны быть ахиллесовы пятки у влюблённых небожителей, раз их следы прозревают человечьими ликами. Лицами прохожих", подумала Пипа. "И их тоже кто-то окрылённо любит! Обнимает дымные тени трескающимися руками! И тоже рухнет. Моё тело — след безумия, вдавленный в подлунное пространство!". Красна девица села на перила.
— Ян! — вскрикнула Пипа, заметив на кухне студента, сквозь балконную дверь вглядывающегося в намалёванную вокруг её соска ромашку.
— При любом цветке есть своя женщина, — объяснила она жильцу, покачивалась. У неё были очень длинные пятки, которыми она постукивала по балконной решётке. — Женщина это то, что осталось от падшего шестикрылого небожителя. Небесное угодье, как цветок, когда-то очерчивалось кончиками крыльев, — Пипа указала рукой на грудь: — Теперь закопчённых, съёженных в эти бугорки. Другая пара у горбунов встречается, — видел кино "город мастеров"? А от пятого и шестого крыльев — два лепесточка в самом укромном месте, поэтому девственницы летучи.
Яну было не по себе: — Тебе не холодно? — он протянул ей чашку чаю. Пипа вздрогнула и засучила раскрашенными ногами.
— Сделанный чертёж также сплотился до размеров этого цветочка, — она поправила набухший пестик и взяла чашку: — а если я и не сберегу свой цветочек, то хотя бы твёрдая палочка здесь, в карандашном кончике о нём напомнит. — Пипа пригорюнилась: — Кольнёт иногда! Черешок из райского сада.
Ян поднял с пола халат и набросил ей на плечи:
— Это у всех ромашка?
— Нет. Каждый влюблённый видит горний град где хочет и облетает его как хочет, — сонно ответила квартирная хозяйка. Стало заметно, что она очень устала и говорила запинаясь: — Да и крылья у одних мягкие, гладкие, а у других пряные, острые, как гвоздики.
Ян приобнял её и повёл в комнату. "Да уж, валятся небожители", — подумал он, — "вокруг припухших черешков приятно покопать взглядом!" — Сквозь тебя замызганный ангелочек пробиться хочет, — сказал он крашеной Пипе, укладывая её на кровать и прикрывая пледом её нарывы-кончики. Пипа прошептала: — В нас, девочках, — только оставшаяся от битого ангелочка задняя половинка. — Она опустила ресницы — несколько недогоревших волосков с глазастого ангельского затылка и повернулась, примяв вспученные рудименты крылышек: — А со спины девочек ангел стёрся. Если же у него мозоли с обеих сторон, с павшей и с падшей, появляется мужчина. — Пипа слегка повела лопатками и заснула.
— Мужчина — тёртый калач, — гордо сказал мужчина и вышел на балкон. "Любой опьянённый или влюблённый — небожитель!" — понял Ян. "Существо огненное! Падая, обмякает и, брызнув на землю гусеницами пупыристых женщин, выстывает мужеподобным шлаком!" — отбивая пальцем траурный такт, Ян смотрел вниз, откуда и от этих мужей и жён поднимался жизненный пепел и тоже низвергал тех, кто их окрылённо полюбил!
Ян взмахнул руками. Ему казалось, что тяжесть ведомых-неведомых возлюбленных оседала на его невидимых крыльях, застилала пеленой глаза! Въедалась вглубь! Горькая плоть утраченного заставляла бродить мозги брагой. Брага, как живая вода, склеивала рассыпавшуюся плоть, заставляла её дёргаться, извиваться в нежных спазмах! Пьяное возрождение! С закружившейся головой Ян, сжав перила, как тарзанку, ногами, был готов устремиться навстречу возрождённым милым, никогда их не достигая, потому что они были внутри него, небожителя! Дурманными шорами! Любовь слепящей заразой низводит с неба. Небесные ориентиры не отличишь от внутренних шор!
Ян больно ударился коленкой и немного успокоился: "Влюблённый и любимая не могут быть вне друг друга!" — сделал он расхожий вывод: "Любовь, уходя вовне чего-либо, тем самым отменяет это во-вне, выворачивает мир наизнанку и снова оказывается внутри". - он вскинул в голову, пристально вглядываясь в грязную лазурь. Мерцали радужные разводы. Казалось, лопались мыльные пузыри. "Небесные странники пропащие, — догадался Ян. "Небожителям найти любимую — всё равно что, покинув мир, нырнуть в самого себя и обратным движением вывернуться наизнанку, зацвести ею, подарить этому цветку мир — развесить кишочки на звёздах. Но тут мир становится для любящего Небесным Иерусалимом, сизым градом в испареньях подбрюшных, внутренностями самого небожителя. Вот почему их так много рушится у Савёловского или у Курского пункта отправления в Новый Иерусалим Влюблённый рыцарь никогда не сможет встретить искомого взгляда молодки" — Ян вздохнул. "Полюбишь — вывернешь тем самым наизнанку. Любимая, то есть вывернутая наизнанку, видит только себя, так как весь мир — внутри неё, снаружи — только она сама". Ян опустил голову и увидел, что к их подъезду подходил пипин цементный ухажёр.
