Коридор - Каледин Сергей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
На подоконнике ворчали голуби. Аня потянулась к ним:
– Гули, гули…
– Этих только здесь и не хватало! – Глаша сердито замахала на голубей. – Кыш! Кыш! Тесто тут, а они ходят…
Аня уже поняла – с дедушкой случилось то, что иногда случалось: дедушка ушел пить вино. Она оделась, позавтракала и пошла во Если дедушка ушел рано, он мог уже вернуться…
Конец двора упирался в старый каретный сарай: ночью там стояли пустые пролетки без лошадей. Днем под навесом было пусто, только одна сломанная коляска, накренившись, зарылась пустой осью в землю. Иногда дедушка, попив вина, забирался в нее поспать. Девочка заглянула внутрь пролетки: пусто.
Она уперла руки в бока, как это делала Глаша, и сказала сварливым голосом:
– И так одного глаза нет, а все ходит… – Сказала и задумалась: и почему Глаша, когда бранится, всегда говорит, что дедушка ходит куда-то, ведь он ходит не куда-то, ходит пить вино.
Ее раздумья прервал звонкий шлепок по крыше сарая, Аня вздрогнула: дедушка с Глашей выскочили головы, потому что наверху проснулись бельчата. Она на цыпочках, крадучись, выглянула – под навеса. По земле бегали крохотные рыженькие бельчата, задрав пушистые хвостики. Аня взглянула вверх: скворечника, прибитого к палке над сараем, высунувшись наполовину, торчали два бельчонка, мешая друг другу выбраться. Они упрямо пыжились до тех пор, пока Аня не засмеялась. Бельчата вну в страхе замерли на мгновенье и, прошуршав россыпью по стене сарая, с разгона затолкнули упрямую родню внутрь скворечника. И тут же застряли сами, беспомощно царапая скворечник и друг друга коготками длинных лапок.
– …Все гуляешь, – ровно ворчала Глаша, как будто не переставала ворчать все время, пока Аня гуляла. Руки у Глаши были в тесте. – Гуляй-гуляй, один вон уже с утра гуляет… Поди-ка глянь лучше, кто приехал!
Тетя Маруся стояла перед трюмо и причесывалась. Длинные рыжеватые волосы закрывали всю спину.
Через несколько минут, обцелованная теткой, Аня сидела за столом и, урча, ела грушу. Груша была почти с ее голову; Аня с трудом удерживала ее двумя руками, Сок капал на платье, но тетя Маруся стояла спиной и безобразия не видела.
– А дедушка где?
– Вино пить ушел, наверное, – сказала Аня. Тетя Маруся резко повернулась, ошарашенная спокойной интонацией племянницы.
– Не говори глупости, Аня! Да ты все платье закапала! – Тетя Маруся достала сумочки душистый носовой платок и за косички небольно оторвала племянницу от груши. – Ну-ка встань. Господи!..
– Ничего… Я другое одену. – Аня положила недоеденную грушу на стол, облалась.
Тетя Маруся подошла к трюмо, взглянула в зеркало и снова обернулась:
– Ну-ка. У тебя пальчики маленькие, выдерни-ка, – она дотронулась указательным пальцем до двух маленьких родинок на губе и подбородке. На каждой родинке рос тоненький, еле заметный прозрачный волосок, – ноготками…
В комнату вошла Глаша.
– Нет, ты глянь! – всплеснула она руками. – Все платье гваздала!.. – Глаша подошла к шкафу, на дверце которого деревянная цапля на одной ноге держала в длинном клюве виноградную гроздь с растрескавшимися ягодами, достала белое блюдо и, недовольная Аней, а еще больше беззаботностью Марьи Михайловны, поджала губы.
Тетя Маруся сделала строгое лицо, подтверждающее ее солидарность с домработницей, но как только Глаша вышла комнаты, напомнила племяннице:
– Ноготками и – сразу, а то больно, ну…
Управившись с волосками, тетя Маруся взяла с подзеркальника шпильки. Она туго зачесала волосы и воткнула в голову широкий гребень. Пучок получился огромный. Тронула стеклянной палочкой за ушами, провела по шее…
– Зачем? – спросила Аня, снова въедаясь в грушу.
– Ты почему не переодеваешься? – спросила тетя Маруся. – Это лаванда.
– Как духи?
Ответить тетя Маруся не успела, потому что в дверь позвонили. Так звонил только Михаил Семеныч: нажимал кнопку и держал, пока не откроют.
Тетя Маруся тяжело вздохнула и пошла открывать. Аня с грушей – за ней.
Михаил Семеныч Бадрецов переступил порог как обычно: руки за спину, картуз на бровях.
– Здравствуйте, папаша, – почтительно сказала тетя Маруся и поцеловала отца в щеку, для чего ей пришлось немного вывернуть голову и пригнуться – мешал картуз, а подставляться под поцелуй поудобнее, упрощать встречу Михаил Семеныч не желал.
– Почему сама дверь отворяешь, где прислуга? – строго спросил он и только теперь снял картуз, подал дочери. К внучке он присел на корточки: целуя ее, испачкался соком груши, но сердиться не стал, потянул кармана брюк носовой платок, такой большой, что одним концом он вытирал лицо внучки, а другой еще глубоко сидел в кармане. – Здравствуй, Марья, – только теперь сказал он, распрямившись.
Дочь, опустив голову, приняла в сторону, уступая ему дорогу.
Михаил Семеныч бросил сердитый взгляд в угол, как бы ища икону, хотя прекрасно знал, что здесь ее нет и быть не может.
«Нарочно себя растравляет», – мысленно отметила Марья, вслед за отцом войдя в комнату. Михаил Семеныч перекрестился двумя пальцами по-староверски, достал внутреннего кармана пиджака маленькую металлическую иконку, поцеловал ее и снова спрятал в карман.
– Аграфена! – крикнул он. – Ты где? Аграфена! «Нарочно комнаты орет, чтобы на кухне слышно не было», – подумала Марья и шепнула Ане:
– Глашу позови.
– Тощая-то чего какая, не ешь, что ли, ничего? Тридцать лет бабе – и никак тела не нагуляешь!
– Какая есть.
Примчалась Глаша. Поздоровалась и молча встала на пороге. Михаил Семеныч дал ей выстояться перед ним в покорности и лишь тогда неспешно пронес:
– С возчиком рассчитайся, у меня мелочи нет.
Поклажу сюда!
– Чаю поставить, папаша? – смиренно спросила Марья.
– Она поставит, – отец махнул головой вслед Гла-ше. – Пока кипятку дай холодного, жарко… – Он подошел к Ане, короткопалой широкой ладонью поводил по ее затылку, как бы очищая его для поцелуя, и еще раз поцеловал. – Подросла. А сестра твоя где?
– Она в пионерлагерь уехала.
– Мать с отцом слушаешься? Аня кивнула.
– Я тебе конфет треугольником привез. – Михаил Семеныч полез в карман пиджака и достал несколько расплющенных трюфелей. – Жарко. Там еще в чемодане три фунта. – Он секунду посмотрел на внучку и перекрестил ее. – Ну, и слава богу…
– Хм, недовольно кашлянула Марья. – Может, вам кваску?
– Не хмыкай, – буркнул отец, не оборачиваясь к дочери. – Молча будь!.. А квас сама пей. На квас у меня живот чуткий. Помнить должна. Все позабывала со своей партией?.. Чем кончилось?.. Обжаловала?
Технический руководитель Ивановской ткацкой фабрики, бывшей Саввы Морозова, Михаил Семеныч Бадрецов был похож на ровно набитый плотный мешок без выпуклостей, углов и вмятин – ровный, гладкий с плеч дону. Да и большая круглая голова в картузе на толстой короткой шее тоже подчеркивала общую плотную ровность его туловища. Он был в черной тройке, несмотря на жару, в картузе и сапогах с калошами. Моду эту он выбрал себе лет тридцать назад и с тех пор от нее не отступал. Правда, когда появились рубашки под галстук, он с удовольствием предал косоворотку – ему понравилось чувствовать под горлом солидную тугую блямбу узла.
Марья Михайловна рылась в сумочке. Руки ее чуть заметно дрожали. На пол упала помада, фотография…
– Вот, – протянула она отцу бумажку.
– Сама читай, – оттолкнул ее руку Михаил Семеныч. – Мне света мало.
– «Выписка протокола заседания Партколлегии МКК по рассмотрению обжалования по проверке ячейки губотдела Союза совработников…»
– Дальше! – рявкнул Михаил Семеныч.
– Ну что дальше? – Марья положила бумагу на-стол. – В поведении невыдержанна, с младшими служащими обращается по-чиновничьи…
– Тут они в точку! Зазналась… Марья с досадой махнула рукой:
– Да не это главное. Главное – дочь служащего, в Красной Армии не служила, непонятны причины вступления в партию. Одним словом, идейно чуждый элемент.
