Курсистки - Болдова Марина Владимировна (читаем книги .TXT) 📗
В гневе Лазарь был страшен. Агнесса, холодея от страха, слушала шипящий голос отца, а в голове билась одна мысль: предупредить Эдика. Но предупреждать было некого: Эдик пропал. Ей казалось, что она состарилась за те пять лет, что ждала от него весточку. Умерла Мария, нанятая домработница все делала не так, уютная некогда квартира превратилась в пыльный склад старых вещей, отец все время что – то писал, отрываясь от письменного стола только для принятия пищи. Да и то, если ему напоминала об этом Агнесса.
Эдик появился неожиданно. Одарив Агнессу белоснежной улыбкой, он протянул ей коробочку, обитую бархатом. «Ты мне врал!», – выкрикнула она ему в лицо, отодвигая от себя его ладонь. «Когда, радость моя?» – рассмеялся он бархатно. «Уходи!» – уже зло зыркнула на него студентка – комсомолка Агнесса. Он изменился в лице. Она с удивлением смотрела на волчий оскал своего бывшего возлюбленного и трезвела на глазах. Трезвела в мыслях, в оценке. Но – продолжала любить и желать. И она сдалась.
А через неделю арестовали отца. Еще через месяц она распрощалась с институтом и беззаботной жизнью. А еще через неделю пришли и за ней. Тот самый друг отца, который рассказала ему об Эдике, показал ей и доносы, написанные его почерком. И подписанные – Э. Барковский. Так Эдик покупал себе свободу…
Агнесса Лазаревна Бауман вспоминала об этом редко. Черты человеческого лица Эдика совсем стерлись из памяти, а вот звериный оскал остался. Вот и сейчас, сидя на заднем сиденье джипа, который вез ее к самому близкому ей некогда человеку, подруге, скорее даже сестре, она вдруг вспомнила причину ее знакомства с ней. И этой причиной был Барковский. Не попади она в Сибирь в лагерь, а потом на поселение в Гурьино, не встретилась бы она с Кирой Ларцевой.
– Гордей, останови у магазина. Мне нужно газировку и плитку горького шоколада.
– Пепси, Спрайт? А шоколад какой марки?
– Нет, Гордей, обыкновенную газировку. А шоколадка чтоб без всяких добавок, горькая и черная.
– Я понял, Агнесса Лазаревна.
В дверь она звонила с сильно колотящимся сердцем и с таблеткой валидола под языком.
Не открывали так долго, что Агнесса успела немного успокоиться.
Она не видела сухонькой старушки, стоявшей перед ней и пытавшейся что – то сказать. Она видела ту Киру, с которой рассталась десятки лет назад. С пшеничной косой вокруг головы и яркими карими глазами. И россыпью нежных веснушек на щеках. Киру, которая хотя и была младше на три года, стала для нее, Агнессы, опорой и утешением. И нянькой, сиделкой, когда Агнесса, истекающая кровью после выкидыша, валялась в лагерном лазарете и выла в голос от боли и унижения. Слезы сутками текли из воспаленных глаз, Кира терпеливо промокала ей лицо, кормила с ложки жидкой кашей и отпаивала теплым чаем с сахаром. Где ей тогда удавалось раздобыть эту сладость, Кира потом так и не рассказала. Все отшучивалась, глядя на Агнессу грустно и любяще. Эти любящие глаза и смотрели на нее сейчас.
Гордей смотрел на них, замерев от непонятно откуда взявшегося страха. Он боялся, что сердца этих двух хрупких женщин не выдержат, и случится страшное. Он, словно вратарь на воротах, широко расставил руки, чтобы вовремя подхватить падающую Агнессу: почему – то в том, что она упадет, он был уверен. Косящим глазом он одновременно держал в поле зрения и ее подругу, готовый подхватить их обеих. Он четко почувствовал момент, когда опасность миновала, и расслабился.
– Агнесса Лазаревна, я посижу в машине, – сказал он успокоено и, получив в ответ кивок, стал спускаться по лестнице. Оглянувшись на нижней ступеньке пролета, он увидел, как Агнесса закрывает дверь.
Агнесса помогла Кире дойти до кресла и сама опустилась в другое с немалым облегчением. Дрожали ноги, и она никак не хотела, чтобы это заметила Кира, и так переволновавшаяся без меры. Низкий журнальный столик был уставлен чайным сервизом и вазочками с вареньем. А в самом центре на тарелке лежала плитка бабаевского черного шоколада.
– А лимонад в холодильнике, – рассмеялась Кира, глядя, как Агнесса достает из пластикового пакета точно такой же набор.
– Я так и знала, что ты не оставила своего любимого занятия: запивать куски шоколада газировкой.
– Что ты, Агуша, ни за что. Мои домашние четко следят за тем, чтобы у меня не переводилось ни то, ни другое. Помнишь, как – то на прилавках ничего не было, кроме заморских шипучек? Так вот дочка где – то доставала «Колокольчик». А потом и вовсе купила сифон с газовым баллончиком и добавляла в самодельную газировку сироп. А у соседки покупала шоколадные «головы»: та работала на фабрике и приносила домой брак и наплывы с котлов. Вкуснотища!
– Кирочка, ты похожа на ребенка!
– Конечно! Только в научных кругах это почему – то называют старческим маразмом, – рассмеялась Кира.
Сколько было – столько и вспомнилось. И слезы вперемешку со смехом, и радостное прикосновение: не сон ли? «Не сон, живая Кирочка, живая!» – билась у Агнессы радостная мысль.
– Ну, расскажи, как все было! – потребовала она у подруги.
На фронт они ушли вместе, в один день, осенью сорок первого. Агнесса – бухгалтером. Вот так прозаично. А Кира – санитаркой. А через несколько месяцев Агнесса узнала, что санитарный поезд попал под обстрел. И в живых – единицы, но Киры среди них не было.
– Да рассказывать нечего. Меня подобрали местные жители. Пока везли на телеге в деревню, я совсем ослабла, подумали даже, что везут труп. Меня выходила старая цыганка, осевшая в этой деревне еще до войны. Про себя я знала только то, что выжила в бомбежке. Ни имени, ни города, где родилась.
– А как же потом?
– Я стала учительствовать. А однажды в родной Ленинград попала на экскурсию со школьниками. Пошла по Невскому, ноги вдруг свернули на боковую улочку, потом – во двор. Стою посреди двора и вдруг – как холодной водой, до дрожи – мой двор, мой дом. В подъезд вбежала, на второй этаж – а квартира опечатана. Крест на крест. Соседка тут выглянула, расплакалась и рассказала: тот, кто моих родителей и меня в лагеря справил, в квартире нашей обосновался. И тут его и убили: кто, за что – понятно, продукты на ценности в блокаду менял. Вот она, расплата. Я тебя, Агуша, после войны искала. Только без толку.
– Я фамилию сменила. На время, – невесело усмехнулась Агнесса, – Замуж по глупости захотелось. Не получилось ничего. Впрочем, не совсем так. Но, я потом расскажу. Давай про себя дальше.
– А дальше я родила без мужа дочку. И дочка родила без мужа дочку. Вот такая у нас судьба, – помрачнела Кира. И все мы Ларцевы, как и я.
– Знать бы, что ты была жива…А в Самару ты как попала?
– Дочь по распределению после института сюда направили. Ну, а как она Анютку родила, и я к ней переехала. А как же ты нас нашла? – запоздало спохватилась Кира.
– Да вот, несчастье помогло… Я школу для трудных девочек держу. За городом. Одна моя воспитанница, прежде, чем ко мне попасть, и избила твою Анечку, – тяжело вздохнула Агнесса.
Глава 26
Он в три прыжка преодолел ступеньки, вдохнул воздуха на межэтажной площадке и еще в три прыжка добрался до нужного этажа. И остановился перед закрытой дверью. Толкнул ее одним пальцем, она поддалась. Сердце радостно гукнуло и забилось быстрее. Уже по – хозяйски Шляхтин шагнул из прихожей в длинный коридор и растерялся. Дверей много и все закрыты. Только в конце коридора через арку виднелся кухонный стол. Шляхтин направился прямо туда.
Светлана ставила на плиту белый эмалированный чайник. Щляхтин уже и не помнил, что бывают такие, без кнопочки и шнура. И, что на носик чайника надевается свисток. Но, бегло осмотрев кухню, понял – а другой чайник здесь будет не к месту. Буфет, круглый стол, венские стулья и – полка с самоваром! Чайный сервиз за стеклом буфета из тех, что добывались боем в посудных магазинах еще в семидесятые, эмалированный же бидон с цветочком на боку и сколом возле ручки и, о Боже, вязаные из старых капроновых чулок подстилки на сиденьях стульев. "Лавка старьевщика. Нет, она не может здесь жить!" – решил он. Словно укоряя его за такие мысли, Светлана обернулась и строго посмотрела на него. Шляхтин сжался. "Дурак, о чем думаю!" – пронеслось в голове.
