Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

Зал был переполнен в основном русскими, работавшими да плотине; впрочем, Джейн и Дэн заметили среди них некоторых из своих недавних корабельных спутников и приветственно кивнули. Русские здесь явно преобладали: мужчины с твердыми, массивными лицами, массивные женщины; казалось, все они уже далеко не молоды. Еда, на взгляд Дэна, была нисколько не лучше, чем на корабле, а оформление зала гораздо хуже – этакая смесь дурного египетского вкуса с дурным европейским. Это казалось особенно непростительным, потому что совсем рядом, под рукой, располагался прекрасный образец – спокойный и элегантный старый отель; новый же являл собою яркий пример современной тупости, стремления к прогрессу, который прогрессом вовсе не был: здесь все достойные принципы архитектуры были принесены в жертву маммоне и Шовену 408.

– Господи, да тут все равно что в Майами! – Они только что сели за указанный им столик. – Даже посетители так же выглядят.

– Эстет! – пробормотала себе под нос Джейн.

– Извини. – Он обвел взглядом длинное помещение. – Я и забыл, как все они общественно полезны.

Она улыбнулась, но ничего не ответила, а он вдруг почувствовал, что в нем нарастает какое-то «комплексное» раздражение – на уродство этого зала, на Филы, на Джейн, в конце концов, – и побуждает его завязать с ней спор. Но тут снова ему вспомнились Филы: зеленоватая вода, тени и блики, отраженный от стены античной целлы 409 солнечный луч, на миг осветивший лицо Джейн снизу… это было совершенно естественно и в то же время совсем необычно, как искусственная подсветка: лицо обрело поразительную мягкость, спокойную серьезность – она смотрела вниз, в озерную глубь. Получился бы великолепный снимок, но мгновение было мимолетным… впрочем, и в этом тоже заключалась его красота.

Много лет назад Дэн заинтересовался философией дзэн-буддизма 410, тогда очень модного в Калифорнии, и обнаружил с некоторым удивлением, что в философии этой существуют параллели с тем, что он всегда считал производным своего детства, проведенного в английской деревне, всего лишь способом видения окружающего мира, навязанным одиночеством и подавлением чувств. Интенсивная работа воображения тогда помогала уйти от монотонности вполне предсказуемых недель и лет. Разумеется, Дэн был слишком англичанин, чтобы всерьез воспринять философию дзэн-буддизма, но она усилила жившее в нем ощущение, что в остром восприятии преходящего заключена некая внутренняя правда. Он пришел бы в замешательство, если бы нужно было дать определение или как-то доказывать существование этой правды, но она заключалась в самой значительности настоящего момента, «сейчасности» жизни; высокое значение, которое он придавал этой правде, явствовало уже из того, что он требовал – или ожидал – от настоящего гораздо больше, чем оно обычно могло дать. Именно поэтому, например, у него не было твердых политических убеждений, ведь они должны опираться на способность, какой бы слабовыраженной она ни была, к совершенствованию, на веру в будущее. Именно поэтому он и смог осознать, что его раздражение на самом деле вызвано посещением храма в Филах, где настоящее вот-вот навсегда исчезнет; пребыванием в битком набитом уродливом ресторане – в настоящем, которому следовало бы навсегда исчезнуть; а Джейн представляла собой и первое и второе вместе: настоящее, готовое вот-вот исчезнуть, и – в ее якобы социалистической и независимой ипостаси – настоящее, отгородившее Дэна от того немногого, что оставалось ему от первого.

Все эти размышления шли на фоне возобновившейся беседы о позорном проекте переноса Фил, о планах на вторую половину дня, о еде… но воспоминание о мимолетном взгляде на лицо Джейн в затопленном храме, освещенное снизу трепещущим прозрачным лучом, было, так сказать, сигналом, знаком приближения к распутью, нарастающего ощущения, что вот-вот придется сделать выбор, нужно будет действовать; было в этом мимолетном восприятии что-то если и не вполне плотское, то во всяком случае достаточно чувственное. И, обсуждая теперь планы на остаток дня, он знал, что на самом деле предпочел бы провести его совсем близко подле нее, в закрытой комнате с опущенными шторами, высказать все то, о чем не решается заговорить прямо сейчас. Это не было любовью, не было и плотским желанием, но необходимостью излить (а может быть, в какой-то степени и изгнать из сердца) все возрастающую нежность.

Дэн не хотел довериться своему настроению, понимал, что оно отчасти плод нарциссизма, а отчасти атавистично, если помнить о прошлом, о всегдашнем стремлении к эмоциональным отношениям с женщинами, замещающими утраченную мать, или с более молодыми, выбираемыми часто, пусть и бессознательно, ради того, чтобы избежать такого упрека, если бы он мог прийти кому-то на ум. Он снова подумал, да не берет ли Джейн некоторый реванш, столь твердо установив меж ними нерушимую границу, пребывая в столь твердой уверенности, что ничего плотского не может между ними возникнуть, так как она уже непривлекательна как женщина. Но он тут же отбросил эту мысль. Она просто была слишком горда, просто слишком рассудительна или просто совершенно уверена, что не испытывает к Дэну ничего подобного его чувству к ней: другими словами, чувство унижения тоже испытывал только он. Думал он и о Дженни. Старый детский грех: коль жаждешь недостижимого, создаешь его в своем воображении.

Спустившись к причалу у «Старого водопада», они обнаружили, что молчаливый и обязательный Омар ждет, как договорились; и снова их фелюга пошла, петляя средь мелких островков, к дальнему берегу. На этот раз они высадились недалеко от мавзолея Ага-хана 411, потом прошли пешком по дюнам около мили, чтобы посмотреть на разрушенный коптский монастырь святого Симеона: варварски искалеченный шестью веками нашествия бедуинов, он все еще мощным призраком возвышался над окрестностями.

Здесь царили великий смертный покой и уединенность; красота, равная – хоть и по контрасту – красоте затопленных Фил. Они поговорили об увиденном, как и подобает туристам, но Дэн все больше и больше сознавал, как много не сказано между ними. Его состояние походило скорее на смущение, чем на волнение, и смущение это все нарастало. Это же глупо, говорил он себе, это просто мальчишество – дважды подумать, прежде чем протянуть ей руку, чтобы помочь перейти через груду обломков или подняться по неровным ступеням на верхние террасы монастыря; прежде чем дать на ничего не значащие вопросы ничего не значащие и еще более осторожные ответы. Когда они вернулись к реке, Омар снова отвез их на остров Китченера. Они побродили по острову, и Дэн сделал несколько совершенно ненужных снимков. Потом они посидели в ином, чем в прошлый раз, месте, в более ухоженном саду над рекой, среди клумб с герберами и геранями. Дэну казалось – они отступили от рубежа, достигнутого накануне; ему даже не хватало энергии попытаться возобновить разговор, начатый вчера на скамье у пересечения пешеходной тропы с боковой дорожкой. У него создалось впечатление, что Джейн если и не скучает, то отсутствует, витает где-то далеко, наверняка не думает ни о нем, ни об их отношениях.

В отеле они сразу же разошлись по своим комнатам, гораздо раньше, чем вчера: крик муэдзина раздался уже после их возвращения. Джейн хотела принять ванну; потом она не спустилась в бар – выпить перед обедом, и Дэн провел мучительные полчаса в одиночестве. Кончилось тем, что он позвонил ей от администратора. Оказывается, она неожиданно заснула. Появилась через десять минут, сжимая ладонями щеки в шутливом отчаянии от мысли, что он никогда и ни за что ее не простит.

Обнаружилось, что их столик занят. Но тут послышался чей-то голос. Алэн и его друг-фотограф тоже были здесь: за их столиком нашлось два свободных места. Дэн с радостью отказался бы, но Джейн вроде бы понравилась эта идея. Она вдруг оживилась, будто почувствовала облегчение оттого, что будет с кем поговорить.