Детство в девяностых (СИ) - Стилл Оливия (е книги .TXT) 📗
— Поздоровайсси, поздровайсси, — зашептала Даше на ухо баба Нюра.
— Здра-асьте… — вяло пропищала изнурённая дорогой девочка.
— Дра-ас-ти! — передразнила её толстая женщина, обращаясь к кому-то в сторону, и, не глядя на остальных, развернулась и пошла на кухню.
— Дра-ас-ти! — повторила она тем же тоном кому-то в кухне, — Недоразвитая какая-то.
Даше не понравилась ни женщина, ни её тон. Она инстинктивно прижалась к рукаву бабы Нюры.
— Кто это? — спросила она.
— Это ещё тебе бабушка… Бабушка Зоя…
Дашина мама густо покраснела и, казалось, готова была провалиться сквозь землю.
— Ну, что вы копошитесь? Проходите на кухню, — занервничала она.
Кухня была просторная, светлая, и в ней было такое же огромное, чуть ли не на всю стену окно. Толстая «вторая бабушка» Даши, скроив брезгливую мину на лице, поспешно вышла в коридор.
— О! Каракатица! — кинула ей вслед баба Нюра.
— Да тише, — нервно отозвалась Галина, — Услышит же…
— Мам, а почему ты её так боишься? — смело спросила Даша.
Галина отошла к кухонной стенке.
— Поживёшь тут — увидишь, почему…
Она быстро сварила кофе в джезве, разлила по чашкам, нарезала бутерброды с сыром. Её конфуз и нервозность передались всем. Даже баба Нюра почувствовала себя неловко в этой обстановке. И только дед Лёша, проголодавшийся с дороги, громко чавкал, уплетая бутерброды и шумно хлебая из своей чашки.
— Ну ты чё кофе-то — кофе-то чё махом одним выглотал? — сконфуженно толкнула его в бок баба Нюра.
— А што мне его — сОсать, что ли? — прогудел дед.
За дверью громко, презрительно фыркнула баба Зоя.
Глава 27
Через пару дней баба Нюра и дед Лёша уехали обратно в деревню, а Даша осталась в городе с мамой и папой. И с тех пор потекла у неё новая, какая-то странная и очень непривычная жизнь.
Баба Зоя не понравилась ей с первого же дня. Что-то фальшивое и надменное было в этой толстой женщине со вторым подбородком, в её химической завивке волос, в её голосе и притворно-растянутой улыбке.
Пока баба Нюра и дед Лёша гостили здесь, баба Зоя ничего им не говорила. Но как только они уехали, Даша услышала, как она обсуждала их с кем-то по телефону.
— …«А что мне его — сОсать, что ля!» — пародируя деда Лёшу, гнусавила в трубку баба Зоя, — А у самого штаны лопнули на самом видном месте… Ха-ха-ха! Я как посмотрела — го-осподи! Ну и родственнички!..
— А сплетничать нехорошо, — сказала Даша, как только бабка закончила разговор.
— Что-о-о? Это кто это сплетничает? Ах ты, козявка! Ещё будет взрослых учить!..
Впрочем, как потом оказалось, не только мамины родители попали под острый язык бабы Зои. С одинаковым презрением обсуждала она за спиной и соседей, и Дашину маму, и саму Дашу. Казалось, она презирала всех, кроме одного человека — своего сына, то есть Дашиного папы. Видно было, что и мама Даши недолюбливает её — но молча, в глубине души. Мама вообще здесь, в городе, оказалась ещё тише и забитей, чем в деревне, и в глазах Даши её авторитет был подорван окончательно.
В отличие от тётки Людмилы, баба Зоя на маму не кричала. Все свои претензии к ней она выражала косвенно, разговаривая будто бы сама с собой:
— Мусор, конечно же, не вынесен. Неудивительно, если скоро в этом доме заведутся крысы. Хотя, что я говорю — уже завелись…
Или достанет откуда-то папины носки, нарочито громко хмыкнет из коридора, неизвестно к кому обращаясь:
— Видно, Юра всю жизнь будет в грязных носках ходить.
Лишь когда баба Зоя куда-нибудь уходила, Галина чувствовала себя свободнее — и срывала раздражение на муже, как будто это он был виноват, что у него такая мать.
— Что она везде суёт свой нос?! — раздражённо визжала она, как только закрывалась дверь за свекровью, — Затрахала вконец! Ни дыхнуть, ни пёрнуть, что называется…
— Она моя мать, — коротко отрубал Дашин папа, и на этом разговор был исчерпан.
Присутствие бабы Зои чувствовалось даже тогда, когда её не было. Оно чувствовалось во всём — в воздухе квартиры, в вещах, предметах мебели. В этом трельяже и запахе пудры в прихожей, в звоне больших часов с маятником в гостиной, в фарфоровых статуэтках и сервизах на полках барной стенки, и особенно в этих искусственных цветах в вазах, фальшивых и ненатуральных, как сама баба Зоя.
— Ничего, мы скоро отсюда съедем, — говорила Даше мама, утешая больше саму себя, чем её, — Будет у нас своя квартира… Недолго уж ждать осталось…
— А это разве не наша квартира? — удивилась Даша.
— Не-ет… Какая же она наша? Её, каракатицы этой… Была бы она наша — я бы ей показала, где раки зимуют.
А баба Зоя тем временем никому спуску не давала. На следующий же день после приезда Даши, она позвала девочку к себе, задавала вопросы о том, что она проходила в школе в деревне. И, не удовлетворившись Дашиными скудными познаниями, за вечерним чаем заявила:
— Ребёнком совершенно никто не занимался. Ни воспитания, ни образования! Её надо непременно отдать в музыкальную школу. И, кроме того, записать в художественный кружок, на балет…
— Слишком много нагрузки, — вяло возразила Галина.
— Чем больше нагрузки — тем лучше, — авторитетно заявила баба Зоя.
Галина уткнулась в свою чашку.
— Этак у неё и времени свободного совсем не будет…
— А ей и не нужно свободное время! — отрезала баба Зоя, — Вон они — сорванцы-беспризорники, бегают по улицам, хулиганят да наркоманят — а всё от свободного времени! А потом вырастают невежами, как некоторые…
Галина вспыхнула, поняв, что камень был в её огород. Но промолчала.
— Я вот Юрашку так и вырастила — он у меня и в кружки ходил, и в пионерской организации… И, слава Богу, никогда с ним не было никаких проблем!
— О, ну конечно, не было проблем! — ворчала Галина себе под нос, когда бабы Зои не было дома, — Настолько не было проблем, что до двадцати восьми лет девственником оставался! Потому что, вместо того, чтоб гулять, как все нормальные парни, торчал в четырёх стенах и слеп от своих книжек… Вон, окосел от чтения так, что очки на нос нацепил и облысел весь!..
— Если тебе не нравится папа, зачем за него замуж шла? — резонно спросила её всё слышавшая Даша.
— Вот будет тебе двадцать семь лет, — отвечала мама, — Тогда не токмо что за лысого-очкастого — за козла пойдёшь…
— А вот и не пойду!
— Это ты сейчас так говоришь.
Вообще, Даша заметила, что мама и папа были двумя совершенно разными людьми. У них были не только разные вкусы и предпочтения в еде, фильмах и так далее, но и даже мирозоззрения и привычки у них были в корне противоположными. Мама любила спорт, лыжи, коньки, и всё своё свободное время проводила на улице, зимой катаясь на лыжах и на коньках, а летом — на роликах и велосипеде. Папа же терпеть не мог физкультуру, и предпочитал в выходные дни полежать на диване перед телевизором или почитать книгу, газету. Напрасно мама агитировала его разделить с ней лыжную прогулку; однажды она всё-таки вытащила его, и он на первом же склоне врезался в дерево, сломав пополам новую лыжу. С тех пор на все её предложения выбраться на склон или на каток он отвечал категорическим отказом. Мама же искренне не понимала, как это можно торчать весь день на диване, читая книжки или пялясь в экран телевизора. Заметив, что и Даша, напоминая своего отца, брала с полки какую-нибудь книгу и утыкалась в неё на полдня, она раздражалась:
— Что ты опять сидишь, глаза ломаешь? Шла бы во двор погуляла! А то испортишь себе зрение и нацепишь, как твой папаша, очки на нос…
Перспектива «нацепить на нос очки» казалась Даше устрашающей, и она, пугаясь, и в то же время с неохотой, откладывала книгу и шла во двор.
Во дворе, впрочем, не было ничего завлекательного. Пусто, ни одного ребёнка вокруг. Лишь помойные бункеры с гниющими в них и вокруг них мусорными кучами, да груды металлолома, оставшиеся от некогда бывшей детской площадки. Ржавая горка с выломанными ступеньками и пробитой в середине железного листа дырой. Сорванные с петель, изломанные, гнутые качели, скрипящие на ветру, как ревматические суставы старого деда. Этот скрип почему-то наводил ужас на Дашу, особенно на фоне этих окружавших двор страшных серых зданий с пустыми, словно чёрные дыры, окнами…
