Детство в девяностых (СИ) - Стилл Оливия (е книги .TXT) 📗
— Уй-уй! Будильник-то не прозвенел! Лёша! Лё-о-ша! Ты что ж, паразит эдакой, будильник-то не завёл?
— Я завОдил…
— Ребёнка подымай! От напасть-то! Ить не поспеем на ахтобус!
Но Даша уже и так была на ногах. От недосыпа её знобило и тошнило, и хотелось только одного — повалиться обратно в постель и спать.
А баба Нюра уже суетливо пихала ей в руки пальто, тянула за руку на мост. На улице меж тем уже рассвело, но было чертовски холодно. У Даши зуб на зуб не попадал, пока они, под вопли бабы Нюры, торопливо бежали к автобусной остановке, около которой уже стоял замызганный «пазик».
— Уй-уй! Ахтобус! Лёша! Лё-о-ша! Где ты там плятёсси, дурак эдакой? Бягом!!!
— Дык, телега же, ёлки-мОталки… — бормотал дед, толкая перед собой полуразвалившуюся водовозную тележку со сломанным колесом, на которой громоздился мешок картошки. Хромоногая тележка, словно пьяная, вихлялась в разные стороны.
— Бросай её, к чёртовой матери!!! — заорала бабка, — Бягом!!!
— А картовь?..
— Ну её! Бросай, тебе говорят!!!
Дед с видимым сожалением бросил тележку на дороге, дав ей на прощание хорошего пинка. В последнюю секунду заскочили в вонючий, душный автобус, и почти сразу же Дашу, ничего не евшую со вчерашнего дня, начало сильно мутить.
Автобус поехал, подпрыгивая на ухабах и ухая под полом баллонами. В салоне ещё сильнее завоняло выхлопными газами, и Дашу вырвало.
— От наказание господне, — проворчала баба Нюра, вытирая носовым платком обблёванное Дашино пальто.
— Долго ещё? — простонала Даша с позеленевшим от тошноты лицом.
— Долго… Цельный день ихать будемо…
Целый день!.. Это было невыносимо, и от такой новости Дашу замутило ещё сильнее.
Глава 26
Это было долгое и утомительное путешествие.
Сначала Даша со стариками ехали полтора часа на тряском, вонючем автобусе. Потом, на ещё более вонючем сельском автовокзале, три часа ждали проходящего рейсового автобуса до города, на котором предстояло ещё ехать большую часть пути…
Даша, вконец ослабевшая и зелёная от недосыпа и тошноты, сидела, скорчившись, в своём обблёванном пальто, на грязной вокзальной скамье. Чуть поодаль от её ног копошились, склёвывая крошки с асфальта, ленивые жирные голуби. Эти голуби ещё больше напомнили Даше город, ибо она давно уже заметила, что в деревне голубей нет. Эти ленивые и грязные птицы живут преимущественно в городах, около помоек — так, во всяком случае, объясняла на природоведении учительница. И при мысли о том, что эти грязные голуби, вероятно, являются источником заразы, Даша почувствовала новый прилив тошноты.
— На-ко, яичко скушай… — баба Нюра протянула ей в целлофановом пакете только что очищенное крутое яйцо. От яйца пахло пердежом.
Даша отрицательно помотала головой.
— Да ты ж за весь день ничего не покушала! Оттого и мутит тебя…
Какой-то усохший, морщинистый дедок в фуражке присел рядом на скамью, закурил цыгарку. Едкий дым шибанул Даше в нос.
— Бу-е-е-е!!!
На асфальт потекли едкая желчь и пена. Дашу выворачивало, как пустую перчатку. Согнувшись пополам, она мучительно икала, и ей казалось, что ещё немного — и её вырвет собственным желудком.
В рейсовом автобусе ехать было не так мучительно, как в пазике, и под конец пути Даша, изнурённая морской болезнью, уснула на коленях у бабы Нюры, и так и проспала до самого вокзала.
— Поднимайсси, поднимайсси! Приихали! — суетливо закудахтала баба Нюра.
Даша с трудом разлепила глаза. Тошнота опять подкатывала. Автобус, между тем, уже стоял на вокзале, и народ, суетливо толпясь в проходе, рвался наружу.
— Лёша! Лё-оша! Сумки-те бери!!!
Наконец, шатаясь и зажимая рот рукой, чтобы не блевануть от угарной вони автобуса и городского вокзала, Даша спрыгнула на асфальт. Вид, открывающийся вокруг, был странен и не понравился ей: горклый запах бензина, шум машин, беспорядочные толпы людей. Кругом ни деревца, ни травинки, ни клочка земли. Всё вокруг сковано мёртвым серым асфальтом, и, вместо уютных бревенчатых избушек с резными наличниками на окнах, громоздятся, словно великаны, мёртвые серые блоки прямоугольных зданий. И вонища кругом страшная, хуже, чем в автобусе… Неужели мама с папой действительно живут в этом кошмарном городе, дышат этим отвратительным, тошнотворным смогом? Как же они не заболели от этого?.. А может, уже заболели? Даше стало страшно, и она, уткнувшись лицом в грудь бабы Нюры, заплакала навзрыд.
— Ну-ну-ну… чего же ты плачешь? Вон, гляди-ко — мамка твоя нас встречать приихала! Здравствуй, Галюша! — и баба Нюра, отыскав в толпе Дашину маму, троекратно с ней расцеловалась.
Однако мама почему-то нервничала. Даше вдруг показалось, что она не рада их видеть, и теперь не знает, что с ними делать, и куда их девать. Видно было, что мама чем-то озабочена, растеряна и сконфужена, и совершенно не похожа на ту добрую маму, которая приезжала летом в деревню повидаться, и привозила Даше ириски «золотой ключик».
Баба Нюра тоже это заметила.
— Ты как будто не рада нам, — упрекнула она дочь.
— Да ну что ты, мам, ерунду городишь, — нервно отмахнулась та, отворачивая лицо, — Пойдёмте к такси, не стойте тут…
Ещё час ехали на вонючем такси. Дашу опять мутило. От тошноты, мучавшей её весь день, она отупела, и даже не вслушивалась в разговор взрослых между собой.
— Мам, ну вы бы хоть оделись поприличнее — город же, как-никак… — раздражённым шёпотом произнесла Галина, — И ребёнку пальто не переменили… У папы на штанах прорехи…
— А ты что ж, стыдисси своих родителей? — обиделась баба Нюра, — Зазналася тут у себя в городе…
— Я не стыжусь.
— Нет, стыдисси! Одёжа ей, гляди-ко, наша не угодила… Мотри, какая фря!
— Мама, не кричи! Таксист же всё услышит…
— А нехай слышит! Мы люди простыя! Да! И к тебе по-доброму приихали, а ты вона как — морду заворотила!..
— Ты нас даже не пОприветствОвала! — загудел с переднего сиденья дед Лёша.
— При чём тут это, — поморщилась Галина, — Вы у себя в деревне ходите абы в чём, но это же вам не деревня!..
— Значит, ты нам не радая?
— Я этого не говорила!
Наконец, такси остановилось у одного из серых блоков-девятиэтажек. Здесь воздух был немного получше, у дома росла кое-какая чахлая травка, деревца, которые, в сравнении с громадиной-домом, казались карликами. В подъезде пахло как-то по-особенному, не так, как в деревне. Запах нельзя было назвать ни приятным, ни неприятным — он просто был другой.
Когда зашли в лифт, Даша испугалась: ей показалось, что он сейчас провалится. Глаза её расширились от страха, а мама, заметив это, рассмеялась.
— Чего ты как неродная? Ты же здесь родилась, дом это твой! — и, обращаясь к бабке с дедом, добавила: — Одичала она у вас в деревне. Глазёнки бегают. Привыкнет.
Наконец, все вышли из лифта, и вошли в обитую дерматином дверь квартиры. Странный запах в квартире чувствовался ещё сильнее; всё было так красиво и необычно. Пол паркетный, стены, оклеенные обоями, картины, трельяж, около которого почему-то особенно сильно пахло духами и пудрой. Через открытые двери из коридора были видны комнаты, ковры на полах и на стенах, кровати в спальне, покрытые алыми шёлковыми покрывалами, светильники, и такие же алые шторы на огромном окне. В гостиной — мягкие кресла, диван, торшер, журнальный стол с телефоном, телевизор, барная стенка, сквозь стеклянные двери которой были видны книги на одних полках, и красивые чайные сервизы на других. Кое-где стояли вазы с искусственными цветами; то там, то сям примостились фарфоровые статуэтки и прочие безделушки.
— Здравствуй, девочка! — прозвенел над ней чей-то незнакомый женский голос.
Даша подняла глаза — перед ней высилась толстая фигура какой-то женщины, одетой по-городскому в брюки и белую блузку. На вид женщине можно было дать лет шестьдесят; платка она не носила. Её короткие волосы были так же, по-городскому, завиты на бигуди.
