Пирамида, т.1 - Леонов Леонид Максимович (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
Следующее, прощальное свидание с дедом состоялось в конце той же осени, на исходе пронзительно-золотого денька. Снежно-белые голуби вперемежку с желтыми листьями реяли в громадной небесной синеве над днепровским раздольем, над базаром и лачугами бедноты внизу, но тот же дом, несмотря на всю свою угрюмость, каким-то старозаветным уютом прогретый по прежнему впечатленью, показался теперь Юлии выкрашенным сажей изнутри. По мощенной красным клинкером дорожке надо было пересечь двор с затихшими собаками до поворота за углом и затем по задней, непосильно-крутой лестнице подняться наверх. Хотя дыханьем смерти овеянная обстановка могла травмировать ребенка, было кем-то сочтено, что возможные издержки вполне окупаются размером оставляемых даров и благом последнего общенья. Дальше последовал длинный коридор, забитый непонятными, в непомерно-длинных кафтанах почему-то, черными людьми, в особенности – как почтительно расступались они, взирая со своей высоты на проходившую в ногах шестилетнюю царицу. Так через анфиладу и полупотемки полубезлюдных комнат ее ввели в прохладное, с завешенными окнами, давно непроветренное пространство и потом с подгибающимися от страха коленями ей пришлось почти столько же тащиться до стоявшей, помнится, под пологом и на возвышении, очень большой кровати, где лежал кто-то несоразмерно маленький: девочка не решилась взглянуть в лицо умиравшего. Зато на всю жизнь закрепилось в содрогнувшейся памяти единственное ореольное пятно, как бы в рембрандтовском луче библейского провидения, брошенная поверх одеяла, недвижная и закатным лучом сквозь штору выцвеченная, ужасно маленькая и уже от всех красок жизни отмытая рука. Повеяло холодком, словно тот приподнял веки. Девочку взвели на приступку, и один кто-то, не отец, властно пригнул ее головку, а другой положил ужасную руку на склоненный затылок наследницы. Чисто мускульным ощущением Юле навсегда запомнился могильной тяжести груз, соответственный значимости момента. И, несмотря на детский возраст, с каким облегченьем, сбежав по той же деревянной черной лестнице, вдыхала она потом сладкий-сладкий, синий-синий воздух с неутомимой в нем стаей голубей... Забитый досками парадный ход открыли лишь перед выносом гроба. Прискорбно и странно, что наиболее, может быть, грандиозное происшествие предреволюционного Киева, наделавшее шуму не меньше знаменитого покушения на премьера Столыпина, не оставило ни малейшего следа ни в тогдашних газетах, ни в коммунальных документах города, ни в памяти современников и даже самих его участников. Впрочем, толпившиеся вдоль улиц дотошные наблюдатели высказывали догадку, что еще при жизни обдуманная феерическая чертовщинка была сознательно подпущена в погребальную процессию возглавляющего ее участника, благодаря чему она одновременно играла роль демонстрационного шествия, каким в старину возвещалось прибытие бродячих цирков. Лишенное навязчивой печали зрелище похорон содержало в себе столько призывов к жизни, что у самых суровых противников цирка возникала немедленная потребность, купив билет, посмотреть то же самое в оптимистически-каскадном развороте, – лишнее доказательство, что и безвыходное состояние не мешает нам содействовать преуспеянию любимого детища. Кроме того, чисто американский размах и несоизмеримо более богатая бутафория, но прежде всего проявленный в отдельных моментах тонкий вкус постановщика позволяют в полном объеме оценить проделанный усопшим путь от убогого отцовского заведения, на дюжине кляч кочевавшего когда-то по галицийским городкам – до нынешнего величия, которому позавидовал бы любой камергер его величества. Буквально всякая мелочь, даже погода была предусмотрена для удобства почтенной публики волею завещателя, удачно избравшего для отбытия в вечность нарядное и нежаркое воскресенье, последнее такое в наступавшем сезоне дождей. По всему пути следования было солнечно, празднично и беспыльно, несмотря на громадность похоронной свиты и обилие зрителей, будущих клиентов, по сторонам, потому что две сопроводительные тучки дважды и чуть вкось, под ноги, спрыскивали погребальную колонну – без повреждения парадного обмундирования должностных лиц или еще более хрупкой цирковой экипировки. Под печальнейшую музыку на свете заслуженные лошади из личной конюшни покойного влекли вниз по спуску, к месту погребения, правда – не артиллерийский лафет, как хотелось бы, зато самую внушительную в тогдашнем Киеве по своей мрачной архитектуре, баронскими гербами украшенную колесницу с продолговатым на ней, особо ценного дерева ящиком и в окружении шагающей вровень ливрейной униформы, к сожалению, тоже без факелов, которым почему-то принципиально воспротивился местный полицмейстер... Указанные недочеты возмещались количеством и разнообразием провожатых – почти от всех сословий, ввиду популярности покойного, причем, судя по сосредоточенности поз и выражений, все они одинаково сознавали известную гордость исполняемой ролью в том фантастическом гала-представлении, подобно тому как все мы, в зависимости от ранга и достатка, разумеется, испытываем важность от участия в комедии человеческого прогресса, не подозревая его истинной сущности.
За гробом великого Джузеппе, с высшим духовенством во главе, следовали бесчисленные гости, заблаговременно и даже из-за океана прибывшие проводить к праотцам главу рода, на разнообразных поприщах процветающие родственники, но прежде всего дети, старшие сыновья Джузеппе, которых дотоле никто не подозревал у него в таком количестве. В отличие от бесшабашного Дюрсо то были примерные сыновья – учредители самостоятельных фирм, кое-кто уже в преклонной седине, а заодно с ними директора дочерних и подчиненных предприятий, пайщики и компаньоны анонимно-доходных отраслей, зрелые и преуспевающие тузы банковской гильдии и среди последних представители конкурирующих фамилий с печальной благодарностью в лице за доставляемое им удовольствие. На несколько кварталов растянулась вереница экипажей, где, сперва пакетами по четверо в каждом и невозмутимо подрагивая на толчках, ехали как из дерева изваянные, целеустремленные джентльмены с британскими бакенбардами либо французскими эспаньолками, но исключительно в цилиндрах, тогда как следом за очевидными баловнями финансовой судьбы, пока еще в колясках и тоже словно наштампованные, но уже в более плотной упаковке шестерками двигались достопочтенные особы рангом помельче, комиссионерско-квакерского облика в партикулярных котелках. Дальше, уже в смешанных головных уборах, вдавясь друг в дружку, точно нанизанная без всякого люфта, на наемных дрожках местных балагур тащилась туда, за Лукьяновку, деловая, полупочтенная мелкота – коммерсанты с ограниченным капиталом или вовсе без оного, маклеры и ходатаи, лодзинские фабриканты без наемного труда у себя на дому, – всякие там внучатые племянники, седьмая вода на киселе, тот самый песок морской неисчислимого потомства, каким библейский Бог награждал особо благочестивых патриархов.
– Красота какая, Господи, и сколько же денег сюда вложено... – не без зависти передавали потом, бормотал один православный батюшка, до самого конца простоявший на обочине, и якобы все головой качал от восхищения.
Лишь во вторую очередь и пешком вышагивала осиротевшая цирковая гвардия Джузеппе, соратники его по манежу со шталмейстерами во главе – кое-кто в искренних слезах словно от предвиденья, что с уходом старого Бамбалски кончается романтика циркового чуда, гаснет ореол необыкновенности вместе с фантастикой загадочных имен, – остается спортивное обозрение без регистрации рекордов, профильтрованное сквозь циркуляры главкультполитпросвет. Под присмотром опечаленных приставов и околоточных, получавших праздничные пособия из жилетного кармана усопшего, мимо всяких служивых и смотровых, что в полицейских седлах гарцевали по обочинам шествия, не допуская толчеи, мимо раскрытых окон с нацеленными из них биноклями шагали размалеванные фигляры, акробаты с надувными бицепсами и в цветных тельняшках, спешенные наездницы, несколько посиневшие на сентябрьском холодке в своих слишком фейных нарядах, канатоходцы в бурках и усатые верзилы в сплошных медалях всемирных чемпионатов, а также жилистые и худосочные, видимо, не слишком жирно кормившиеся при покойном, швеи, реквизиторы, конюхи, позади которых, сверху глядеть, опытный глаз свободно различал словно побежалые цвета при закалке, сероватую массу добровольно провожающих на предмет получить вспомоществование на бедность, а также темную, в черной оправе, прослойку вышедшего на поживу ворья с вкрапленными в нее неотлучными сыщиками, – наконец просто зеваки, нищие и босоногая, беспредметно ликующая детвора в неприглядных клубах пыли, ввиду ограниченного запаса влаги, что ли, подсобные тучки обслуживали лишь избранную часть публики.
