Детство в девяностых (СИ) - Стилл Оливия (е книги .TXT) 📗
— Мусор вы! Понимаете? Мусор!.. — кричала та, заходясь в истерике.
Валерка взвалил Лариску на плечо вниз головой, потащил, как мешок картошки, от греха подальше. Та визжала, молотила кулаками по его спине:
— Пусти меня, скотина!!!
Хватка её ослабла; глаза вдруг страдальчески закатились, а лицо приняло бледно-зеленоватый оттенок.
— Плохо мне… Ой, тошнит меня…
— Только не на меня! — Валерка бросил её на землю.
Подруги Ларисы, теперь уже бывшие, молча с омерзением смотрели на эту сцену. Ленка Лукашова первая прервала молчание:
— Да уж… Хочешь узнать человека изнутри — дай ему водки. Иногда такое дерьмо попрёт, что мама не горюй…
Глава 22
Ясная лунная ночь стояла над деревней, оглушительно треща сверчками в траве.
Для кого-то эта ночь была волшебной и прекрасной. Для кого-то — слегка омрачённой. Для кого-то — обычной, как и все ночи. А для Лариски ночь эта стала чёрным поворотом в её судьбе.
Впрочем, напившись с горя вдрибадан, она мало что сознавала. После обильного приступа рвоты она отключилась прямо там, на траве. Валерка и друг его, Толька Ежов, стояли рядом, озадаченно чесали коротко стриженные затылки. Надо было как-то доставить это тело домой, вопрос только — как?..
— Ну чё, Толян, берём её за руки-за ноги и на мотоцикл сажаем? — нерешительно предложил Валерка.
— Сверзится она с мотоцикла. Придётся пешкодралом на себе переть…
Парни сели на корточки с обеих сторон, положили себе на плечи её безжизненные, словно плети, руки.
— Давай-давай, поднимайся!.. Оп-ля!
Лариска застонала, не открывая глаз.
— Ой, плохо…
Её стошнило. Парни брезгливо нагнули её вперёд.
— За волосы, за волосы её держи! — командовал Валерка.
— Не учи учёного, а съешь говна копчёного, — буркнул Толька Ежов, — Слышь, Вэл, а Вован-то её где?
— Вован в нокауте. Небось, на сушилах сидит, степанирует…
— Чё ему степанировать, вон овец полон хлев, — заржал Толька.
— Гонишь…
— А чё? Вон, в Норине, говорят, один пацан овцу трахнул.
— Овцу?.. И чё?..
— И чё, и всё. Хана. — Толька цыкнул слюной меж зубов.
— Кому, парню?
— Да не парню, овце этой…
— Во ебаной, — хмыкнул Валерка, — Так, Толян, держи её, ща я в окно стучать буду…
Толян втащил Лариску на крыльцо, а Валерка застучал в дребезжащее, запотевшее изнутри окошко.
Заспанная физиономия тётки Людмилы, наконец, показалась в окне. Сослепу не увидев сразу, что происходит, она вышла в сени в одной ночнушке. Зевая и пожимаясь от холода, не спеша отворила дверной запор.
— Рановато возвращаетесь…
И тут взгляд её упал на валяющееся на крыльце пьяное тело.
— Лара! Ла-ра!!! Что с тобой?! — затрясла она дочь, хлопая её по щекам, — Ты… ты пьяна?! Вы что, уроды, с ней сделали?! — тётка Люда набросилась на пацанов.
— Ничего мы с ней не сделали… Домой доставили…
— Вы ж её напоили до бесчувствия!!!
— Мы напоили?! Она сама себя, — Валерка пожал плечами.
— А ты куда смотрел? Ещё старший брат называется!..
— Нихуя, Вэл, мы ещё и виноваты, — возмутился Толька, — Делай добро людям…
Наутро Лариска встала около часу дня. Напрасно баба Нюра будила её, стуча своим посохом по дощатому полу:
— За брусникой собирайтеся! В лес-то когда ж идтить? К шапошному разбору?
Лариска, бледная, с красными глазами и разводами чёрной краски вокруг них, была похожа на вампиршу. Она высунулась из полога и зло крикнула на бабку:
— Я не пойду ни в какой лес! Сами собирайте свою дурацкую бруснику!
«Нифига она с бабкой разговаривает… — подумала Даша, — Меня бы за такое давно от стены бы отскребали. А ей всё с рук сходит, как будто так и надо…»
Впрочем, другие мысли занимали теперь голову Даши. После того похода в магазин она всё чаще думала о Володе, лелея в душе тот его поцелуй. Конечно, он пока видит в ней маленькую девочку, ребёнка, но ведь через два года, когда он вернётся из армии, ей уже будет почти тринадцать… И, может быть, тогда он забудет, наконец, свою крыску-Лариску, и влюбится в неё, в Дашу…
А Лариска, между тем, замкнулась в себе, осела дома и в клуб больше не ходила. Каждый день она закатывала домашним скандалы. И все почему-то покорно сносили её норов, списывая всё на её несчастную любовь.
Глава 23
В одно хмурое августовское утро Лариска, как обычно, закатила за завтраком истерику. Попробовав ложку овсяной каши, она в сердцах отшвырнула тарелку.
— Ларочка, кушай кашку, — торопливо пробормотала тётка Людмила, целуя дочь в светлые волосы. — Сегодня мы пойдём за грибами, тебе необходимо подкрепиться…
— Жрите сами! — крикнула Лариска и с грохотом бросила ложку. — Я от вас кроме каши ничего не видела! Иру вон каждый день мясом кормят, вот и выросла такая тёлка здоровенная — и сиськи при ней, и всё… А я за всю жизнь свою куска мяса не съела…
Наталья, что сидела за столом напротив неё, подняла голову и вдруг стально прищурилась.
— Куска мяса, говоришь, не съела? — сказала Наталья, и на её окаменевшем лице проскочила едва уловимая усмешка. — Странно. Ты же, Лар, вроде как успешными людьми себя окружаешь. Уж они-то могли бы угостить тебя своей едой…
— Да, окружаю! — с вызовом сказала Лариска.
— То-то твои успешные подружки к тебе ходить перестали…
Лариска расплакалась и пулей вылетела из избы. Тётка Люда бросилась за ней вдогонку.
— Обязательно было говорить это при ней? — с упрёком бросила она Наталье.
Та фыркнула:
— Уж и сказать ничего нельзя…
Похоронив вслед за мужем дочь, Наталья, казалось, окаменела окончательно. Никто ни разу не видел её плачущей; эмоции, казалось, навсегда покинули это бесстрастное каменное лицо. Она работала и жила будто бы по привычке, на автомате; ухаживала за почти не ходящим уже дедом Игнатом. Дочери бабы Нюры её недолюбливали и даже слегка побаивались; шептались иногда за её спиной:
— Как истуканша какая-то…
Когда они были молодыми, у Натальи было что-то вроде романа с их старшим братом Вячеславом. Дед Игнат, коему баба Нюра доводилась сводной сестрой, не видел в этом союзе ничего предосудительного; в конце концов, все в деревне так или иначе приходились роднёй друг другу.
Окончив восемь классов, Вячеслав уехал в областной центр — учиться в техникуме. Вечером накануне своего отъезда, гуляя с Наташей у пруда, подарил ей перстень, что сплёл из двух проволочек: чёрной и жёлтой.
— Дождись меня… Летом на каникулы приеду…
Наташа молча, терпеливо ждала. Писем в город не писала ему — как-то не о чем было. Жизнь в деревне только летом была интересная; зимой же всё вокруг впадало в унылую однообразную спячку. И правда, о чём было ей ему писать? О том, что корова на дворе отелилась? Так это не интересно и совсем не романтично. О чувствах же Наталья предпочитала молчать; негоже девушке самой парню на шею вешаться. Гордость — вот основное кредо, которому следовало придерживаться каждой уважающей себя девчонке. И Наталья следовала ему неукоснительно.
Медленно, мучительно медленно тянулась зима, и казалось Наталье, что зиме этой, подобно занесённому снежному полю, не будет никогда ни конца, ни края.
А потом снег начал таять. Проступила на проталинках озимая травка. Подул тёплый весенний ветерок сладким обещанием счастья. Зазвенели радостные ручьи и, наконец, зазеленели яркой зеленью поля, зазолотились россыпью солнечных одуванчиков…
Наталья ждала. Украдкой считала дни. И вот, наконец, этот день наступил. Приехал на каникулы в деревню Слава — как и обещал. Вот только приехал он не один, а с девушкой. Красивой, яркой, городской. Жанной звали. И тут же, в деревне, сыграл с ней свадьбу.
Вот тогда Наталья и начала каменеть. Когда увидела их вместе, таких влюблённых и счастливых. Отец позвал её тогда с собой на свадьбу и она, давя в груди горькую сухмень рыдания, пошла. Отсидела с невозмутимым, бесстрастным лицом. Даже за молодых выпила, хотя изнутри её всю так и разрывало.
