Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро (книги без сокращений txt) 📗
— Взамен музыки, — замечает кузен Тоньо, отрезая кончик сигары.
Лолита Пальма оглядывается по сторонам. Многочисленные гости — в светлых широкополых шляпах, в кружевных мантильях — белых, золотистых или черных, сообразно возрасту и семейному положению — безмятежно беседуют на пятачке между церковными воротами и бастионом Канделария и мало-помалу, не садясь в ожидающие на эспланаде кареты, продвигаются по Аламеде туда, где состоится прием. Дамы идут под руку с мужьями или родственниками; дети носятся по белесой земле; те и другие наслаждаются сиянием чарующих, без малейшего изъяна, моря и неба, простершихся за крепостными стенами до самой Роты и Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, — наслаждаются так, словно все это принадлежит им. И в известном смысле так оно и есть.
— Расскажи нам, Лолита, как все прошло вчера вечером, — просит Мануэль Санчес Гинеа. — Говорят, был большой успех?
— Да… Успех был большой. А страх — еще больший.
Разговоры — их ведут в основном мужчины — вертятся вокруг негоции и последних событий на театре военных действий, как всегда складывающихся не в пользу испанцев: пала Аликанте, под Борносом разбит генерал Бельестерос. Вовсю обсуждается слух о том, что французы собираются ударить по Карраке и, разомкнув таким образом всю систему обороны на Исла-де-Леоне, будут непосредственно угрожать Кадису. Впрочем, в это никто не верит. Город в кольце своих стен чувствует себя неуязвимым. Гораздо больший интерес у присутствующих вызывает истинное событие дня — премьера спектакля, состоявшегося вчера в театре на улице Новена. Представлен был водевиль «Что может должность» — легковесный, как водится, но живой и остроумный, только что вышедший из-под пера Пако Мартинеса де ла Роса и долгожданный, ибо полон колких намеков на консерваторов-роялистов, которые в обмен на официальные посты, теплые места и прочие блага с подозрительным воодушевлением ратуют за либеральные, конституционные идеи. Лолита смотрела спектакль из своей ложи в компании с Куррой Вильчес, ее мужем, кузеном Тоньо и Хорхе Фернандесом Кучильеро. Аншлага не было, но партер заполняли множество общих знакомых и единомышленников автора — Аргельес, Кейпо де Льяно, Кинтана, Мехия Лекерика, Тоньете Алькала Галиано и другие. И разумеется, дамы. Изящные и пикантные сценки приветствовались одобрительными рукоплесканиями, но кульминация настала, когда посреди спектакля французская бомба по касательной задела крышу театра и разорвалась неподалеку. Начался большой переполох, кое-кто из зрителей в панике покинул залу, но прочие, вскочив на ноги, потребовали, чтобы спектакль продолжался, — и, под бурные аплодисменты публики, актеры с большим присутствием духа возобновили действие. Лолита Пальма была в числе тех, кто досидел до самого конца.
— Неужели тебе не было страшно? — спрашивает Мигель Санчес Гинеа. — Курра призналась, что выскочила сломя голову. С мужем вместе.
— Пулей вылетели, — подтверждает та.
Лолита смеется.
— Да я уж готова была бежать за ними вслед… Даже из ложи вышла. Но когда увидела, что Тоньо, Фернандес Кучильеро и остальные и ухом не ведут, застыла на месте, как дурочка. И еще, помню, подумала: «Еще одна бомба — и не выбегу, а взлечу…» По счастью, больше не было.
Столы накрыты в одной из лучших гостиниц: она стоит на площади Посос-де-ла-Ньеве, неподалеку от кофейни «Каденас» и принадлежит британцу, который, хоть и давно уже осел в Кадисе, все у себя завел по обычаям своего отечества. Гости прибывают и рассаживаются в просторной обеденной зале наверху, с видом на бухту и на соседний дом несчастного генерала Солано — дом, три года назад разграбленный и подожженный, до сих пор не восстановлен. Для дам и детей в огромных вазах мексиканского серебра из дома Санчесов Гинеа приготовлены майоркское печенье, медовые коврижки, марципановые крендельки, савойские пирожные, заботливо нарезанные кремовые торты, вокруг которых расставлены лимонады и оранжады, а также шоколад с молоком на французский манер, чай — на английский и молоко с лимоном и корицей — на испанский. Мужчинам сверх того предлагается кофе, ликеры, сигары в только что вскрытых коробках. И очень скоро зал заполняется гулом голосов, табачным дымом — друзья и родственники шумно поздравляют виновника торжества и все его семейство. На столах лежат сумочки — атласные и из плетеных серебряных нитей, перламутровые веера, роговые гребни. Весь цвет кадисской коммерции собрался здесь отпраздновать появление на свет еще одного своего отпрыска. Все со всеми знакомы здесь целую вечность, из поколения в поколение встречаются на крестинах, конфирмациях, свадьбах и похоронах. Торговая знать, представленная сегодня в полном составе, убеждена, что она-то и есть кровь, текущая в жилах этого города, могучий мускул, дающий ему работу и приносящий богатство. Десяток семейств, теснящихся в зале «английской» гостиницы, — это истинный, всамделишный Кадис не их ли деньги и негоции, риски, триумфы и катастрофы поддерживают жизнь в этом городе, атлантическом и средиземноморском, древнем и современном, в меру просвещенном, в меру свободомыслящем, в меру героическом. В меру, можно сказать, и склонном к беспокойству: причем не столько из-за войны — война, в конце концов, тоже есть дело, — сколько по поводу будущего. И покуда женщины толкуют о детях, о кормилицах, о прислуге, о выкройках, по которым на улице Хуан-де-Андас шьют им туалеты, о новейших фасонах платьев и шляп, выписанных из Англии фешенебельными магазинами с площади Сан-Антонио, с улицы Кобос и Калье-Анчи, о последнем веянии моды — драпировках и покрывалах из волокон кокоса, о знамени, которое дамы из Патриотического общества собственноручно вышили для артиллеристов Пунталеса, — мужчины обсуждают прибытие или задержку того или иного судна, скверное финансовое положение того или иного общего знакомого, помехи, неопределенности и надежды, связанные с французской оккупацией и набирающим силу беззаконным восстанием в американских колониях, которое поддерживают бессовестные англичане — те самые англичане, что здесь, в Кадисе, руками своего посла ставили палки в колеса конституционному процессу, играя на руку стервилистам.
— Следует отправить на заморские территории еще войска и подавить инсургентов, — говорит один.
— Покончить с этим вопиющим безобразием, — поддерживает его второй.
— Плохо лишь то, что если это и будет сделано, то за наш с вами счет. На наши деньги.
— А то на чьи же? — саркастически вмешивается третий. — Кого еще в Испании доить, как не нас?
— Ни стыда, ни совести… Регентство, хунта и кортесы впились в нас хуже пьявок и высасывают из нас кровь.
Дон Эмилио Санчес Гинеа — в строгом темно-сером фраке, в коротких штанах и черных шелковых чулках — отвел Лолиту в сторонку, к краю стола у окна, выходящего на бухту. Компаньонов тоже заботит невеселая ситуация с финансами. Мало того, что в прошлом году Кадис пожертвовал на нужды обороны миллион песо, недавно пришлось раскошеливаться на новые и новые затеи вроде военных экспедиций в Картахену и Аликанте, обошедшихся в шесть с половиной миллионов реалов и позорно провалившихся. А сейчас ползут слухи — а там, где дело касается податей и пошлин, слухи имеют неприятное свойство подтверждаться — о том, что якобы собираются ввести новый прямой налог на имущество, предварительно опубликовав сведения о нем. Дон Эмилио негодует. По его мнению, это одинаково крепко ударит и по тем, кто ведет свои дела умело и успешно, и по тем, кто дела своего не знает. Первых — потому что прижмут их еще сильнее; вторых — потому что коммерция зиждется на добром имени предпринимателя, и, если станет известно о трудностях, переживаемых некоторыми компаниями, это никак не укрепит доверия к ним, а где доверие, там и кредит. И уж во всяком случае, выбрано не лучшее время для подсчета чужих денег — приток колониальных товаров сократился, капитал иссякает.
— Это просто сумасшествие, — подводит итог старый негоциант. — Сумасшествие — вводить такой налог в торговом городе, где нет меры надежней, чем престиж, репутация и доброе имя… Да и не сможет никто подсчитать наши состояния, пока не сунет нос в наши гроссбухи. А это уже противозаконно.
