Я была первой - Панколь Катрин (книги онлайн .TXT) 📗
Он и соблазнил нашу мать. Когда он первый раз взошел по нашим ступеням, дядюшка мирно похрапывал в своем кресле, а мать подпиливала ногти и размышляла, какому лаку отдать предпочтение: бесцветному или же ярко-красному. Она подняла голову и сказала мне: – Слышишь как он ступает? Так ходят мужчины, которым принадлежит мир. В ее голосе слышались восторженные нотки. – Лучше бесцветный, – как ни в чем не бывало отвечала я, – красный слишком строгий. – Нет, ты послушай как он ступает, – восхищалась мать. – Ты только послушай. Господи, он идет сюда. Помоги мне все собрать. Она живо спрятала пилочку и убрала руки за спину.
Анри Арман и вправду был победителем, «настоящим Бигбоссом». Он недавно переехал и по-соседски зашел познакомиться. Он бросил было удивленный взгляд на храпящего дядюшку, но мать быстро отвела его в сторону и с озорной улыбкой прошептала: «Это наш престарелый родственник, сами понимаете, семья…» Анри улыбнулся в ответ, посочувствовал: «Семья – это святое». Мать засуетилась, предложила кофе. Он стал отказываться, не хотел ее затруднять, он заскочил просто так. Она не отставала, «Нескафе» готовится в два счета. Ну раз уж она настаивает, хотя он пришел не за этим. Она переспросила как его зовут, а то сразу как-то не уловила. Арман, Анри Арман. Мать оторопела: – Вы владелец предприятий Арман? В ее вожделенную Тару у подножья Альп явился долгожданный Волшебный принц. Без кольца на пальце. В этом она удостоверилась, прежде чем пригласить соседа на чашечку кофе.
Мы все, сыновья и дочери, с ужасом наблюдали за этой встречей. Свершилось. На сцену вышел Биг-босс, готовый похитить мать на глазах у детей.
А мы-то наивно полагали, что здесь, в альпийских лугах, нам бояться нечего. Мы чувствовали себя в полной безопасности среди белоснежных глубоких сугробов в обществе нашего общего дядюшки. В чайничке настаивался душистый иссоп. Угрюмые пастухи молча погоняли своих баранов. Звенели колокольчики. А Бигбоссы тем временем наслаждались солнечным Сан-Тропе, катались на собственных яхтах с загорелыми нимфетками и рвали букеты гладиолусов. Нормальному Бигбоссу и в голову не придет бродить по заснеженным вершинам, купаться в ледяных реках и зарабатывать себе мозоли, гоняясь за сернами.
Как мы заблуждались! В первую минуту мы готовы были разбудить дядюшку, хорошенько встряхнуть его, крикнуть: «Не спи, а то твой бесценный клад достанется другому! Вставай, заправь рубашку, втяни живот, расправь плечи! Ты должен нас защитить! Нам нужна твоя помощь! Как ты можешь спокойно храпеть, переваривая гусиный паштет и персиковое мороженое, когда владелец предприятий Арман того и гляди умыкнет твою невесту?»
Мать вдруг вся преобразилась. Она носилась по дому в пышных свободных юбках и обтягивающих маечках, то и дело напевая себе под нос, принимала солнечные ванны, без конца меняла прически, раздавала поцелуи направо и налево, расточала ласки, обнимала нас, твердила, что очень нас любит. Любовь сделала ее нежной. Любовь течет как река от одного любовника к другому, орошая все на своем пути, наполняя живительной влагой все одинокие сердца, встретившиеся ей по пути, но едва достигнув своего избранника, быстро забывает обо всех прочих.
Глядя на нас со слезами на глазах, мать спрашивала, красива ли она. Она боялась показаться ему нелепой, хотела быть изысканной и непринужденной. Мы были ее послушными зеркалами, мы осыпали ее комплиментами, пели ей дифирамбы. Мы бросали к ее ногам всю свою любовь, а мать с готовностью ее принимала. Она прикрывала глаза, улыбалась, раздавала нам карманные деньги и велела ехать кататься на озеро. Мы шепотом благодарили и быстро сваливали. На озере мы с братиком изо всех сил крутили педали, чтобы поспеть за старшими. Мы не узнавали мать: ее словно подменили. Она будто светилась изнутри. Расцвела, повеселела, стала легкой, воздушной.
– Ты думаешь, с папой все тоже так начиналось? – спрашивал братик.
– Конечно, – отвечала я, – любовь всегда так начинается. Это такое волшебное чувство…
– А ты откуда знаешь?
– В книжках читала.
– Думаешь, с папой у нее тоже было волшебное чувство?
Когда он приходил, чтобы увлечь нас за собой по одной из тропинок, ведомых только ему, мы всякий раз удивлялись откуда он возник. Он настигал нас из-за угла по дороге в школу, выпрыгивал из машины на перекрестке, влезал в окно, проникал в дом через каминную трубу как заправский Санта Клаус, и сразу принимался нас обнимать и подкидывать со словами: «Детки мои! Детки мои!» Мы старались скрыть от матери свое веселье, со смехом зарывались в рукава его потертой кожаной куртки, терлись подбородком о его плечо, вдыхая терпкий аромат. Наш отец был разбойником, сильным и благородным. Он был не в ладах с законом, не похож на людей воспитанных и почтенных, этакий веселый жулик, жухала и шулер. Любовь и жажда жизни били в нем ключом.
С ним постоянно что-то происходило: сегодня он был без гроша и беззаботно альфонствовал, а назавтра вдруг оказывался директором фабрики по производству синтетических покрытий или владельцем сети парфюмерных магазинов. Сегодня на нем были дырявые ботинки, а назавтра он щеголял в дорогой итальянской обуви. Сегодня карманы были набиты деньгами, а назавтра в дверь звонили судебные приставы. Что бы ни случилось, он не переставал смеяться. – Деньги должны крутиться, деньги нужны, чтобы приносить радость, – учил он нас, – спешите жить, в гробу особо не покайфуешь! Жажда, отвага, риск, желание – все остальное его совершенно не волновало. – Живи пока живется, – говорил он, усаживая меня к себе на колени, – чтобы быть живым, надо давать, не считая, надо с головой бросаться в бурлящий поток, жить не жалея себя. Живи не считая, дочка. Те кто считает, хоронят себя заживо. Главное, не бойся рисковать. Ты будешь рисковать, обещаешь? – Да, папа, – отвечала я, убедившись, что мать меня не слышит. – Вот и славно, – отвечал он, потирая руки, – ты достойная дочь своего отца. Девочка моя! И он подкидывал меня вверх, заставляя хихикать и визжать от страха. Я с бьющимся сердцем падала к нему на колени и просила: «Еще! еще!»
Он был чужаком, цыганом, сумрачным и пылким. Его бабушка с дедушкой бродили с кочевым табором, а мать вдруг решила зажить оседлой жизнью. В восемнадцать лет она заявила, что останется в Тулоне, и родным пришлось с этим смириться. Она хорошо говорила по-французски, выучилась грамматике и орфографии, и за это соплеменники ее уважали. Мужчины распрягли лошадей и отправились в город искать работу. Работали они шорниками, жестянщиками, кузнецами – этим ремеслам их научила бродячая жизнь. Женщины послушно убрали свои цветастые наряды, постригли волосы, смыли красный лак с ногтей и зеленые тени с век, выбросили сигареты, отказались от платков, низко надвинутых на лоб. Они слонялись по своим тесным жилищам, то и дело натыкаясь на стены, и выходили на улицу подышать. Все стремились заслужить милость в глазах гордой крошки, решившей заделаться настоящей дамой.
И только наша прабабушка-гадалка, нарядившись в пестрые юбки, потихоньку удирала через окно и бежала в порт, чтобы там гадать по руке хорошеньким горожанкам, а заодно воровать у них кошельки. Она возвращалась богатенькая или же в сопровождении двух жандармов, которые не отваживались арестовывать старую цыганку из страха, что та нашлет на них страшные проклятия, а то и вовсе покусает своими золотыми зубами, а прабабка тем временем лихо крыла всю их жандармерию на чем свет стоит.
Бабушка, мать моего отца, принимала жертвы сородичей совершенно равнодушно. Она упрямо, шаг за шагом, шла к намеченной цели. Она накупила материи, сшила себе красивые, элегантные, тесные платья строгого покроя, научилась ходить, скромно потупив глаза, отказалась от былой свободы, сняла себе комнатку в пансионе для настоящих барышень, записалась на курсы пения и вышивания и стала ждать счастливого избранника, который довершит ее превращение в даму.
И он не заставил себя долго ждать. Дедушка был наследником стекольного завода, имевшего филиалы в Италии. Бабушка назвалась сиротой, чтобы не приглашать на свадьбу свою пеструю семейку. Много лет спустя, узнав правду, дедушка еще больше зауважал свою супругу.
