Я была первой - Панколь Катрин (книги онлайн .TXT) 📗
– Не могу угадать… Ну говори, клянусь сохранить это в тайне!
– Ладно… Придется изложить прямым текстом…
Она перевела дыхание и посмотрела на меня с такой нежностью, с такой любовью, с таким живым беспокойством, что меня как молнией пронзило.
Я закричала: «Нет!». Закричала громко-громко. Нет! Этого не может быть! Удар оказался таким жестоким, что я покачнулась на стуле и уткнулась головой в пластиковый столик кафе. Я была ранена в самое сердце. Я простонала: «Нет, нет, нет», потом поднялась, изо всех сил сжала голову руками, плотно закрыла глаза, не желая ничего видеть, ничего слышать.
Она взяла меня за руку и тихо продолжила свой рассказ:
– Я стояла в очереди в кино и вдруг услышала позади себя громкий, властный мужской голос. Он рассуждал о фильме, на который я хотела попасть. Он смотрел его раньше и теперь привел девушку. Я слушала все, что он ей говорил. Он показался мне таким уверенным, таким образованным. Он проводил параллели с американским кинематографом, с фильмами об искусстве, с некоммерческим кино. Его голос завораживал. Я мысленно представила себе этого загадочного мужчину, и мне захотелось на него взглянуть. Я обернулась и увидела его. Его… С ним была девушка, блондинка, совсем молоденькая, с хвостиком на затылке. Он обнимал ее за шею. Когда я обернулась, он меня не заметил, потому что как раз в этот момент целовал ее.
– В губы?
– В губы. И уверяю тебя, он был не с сестрой и не с подругой детства. Я быстро отвернулась. Он меня не узнал. В конце концов, мы виделись с ним лишь однажды, у тебя, и совсем недолго. Он наверняка меня не запомнил, зато я его запомнила прекрасно, будто сфотографировала.
– Ты уверена? – несколько раз переспрашиваю я в состоянии полного отупения.
– На все сто… Я специально пропустила их вперед, села за ними и весь вечер наблюдала, так что можешь не спрашивать, о чем был фильм: я ничего не помню. Он что-то ей шептал, обнимал, целовал взасос. Она льнула к нему. Было заметно, что она очень влюблена…
– Попробуй не влюбиться в мужчину, который готов весь мир бросить к твоим ногам, отдать тебе все, который смотрит на тебя как на восьмое чудо света! Она не устоит перед ним, так же как и я…
– Ты в порядке? – Спросила Шарли. – Ты сумеешь с этим справиться?
Я кивнула, чтобы упокоить ее.
Я была отнюдь не в порядке.
Я вернулась домой и поступила как тот голубь.
Я свернулась клубочком и стала ждать пока боль утихнет.
Интересно, может ли человек вылечиться от любви?
Я воскресила в памяти всю нашу историю, пересмотрела ее кадр за кадром. Я вспомнила, что никак не могла понять почему мы воспылали друг к другу такой страстью, каковы истоки нашей бурной любви. От ответа на этот вопрос зависело наше будущее…
Потому-то мне так хотелось это понять. Это было очень важно.
Почему мы так стремительно возжелали друг друга, с первого взгляда, буквально с полуслова, встретившись на банальнейшей вечеринке в толпе торопливых безразличных людей?
Мы сразу узнали друг друга.
Но что именно мы узнали?
Теперь я понимаю. Мы наивно полагаем, что двое любящих живут только друг другом и друг для друга, что можно отгородиться от посторонних, уединиться в свободном и прекрасном несуществующем мире. Однако в каждой любовной истории незримо присутствуют все те, кто любил до нас. Они идут за нами конвоем, пытаются затянуть нас назад, в свою каторжную пучину, нагрузить тяжелой ношей былых конфликтов и обид, натянуть на нас свои страшные маски, пересадить в нашу свежую плоть свои опустошенные, измученные сердца. За нами по пятам бредут наши матери и отцы, бабки и деды, прабабки и прадеды, и далее по цепочке…
Сами того не ведая, мы несем на себе, в себе их страхи и тревоги, их злобу и ненависть, их подрезанные крылья и кровоточащие раны, их обманутые надежды и ядовитый припевчик: все это мы уже проходили и больше на удочку не попадемся. Как будто любовь – извечная война, беспощадное сведение счетов, неумолимая борьба за наследство. Все те, кто неслышно нашептывает нам на ухо: «Я была первой», вытесняют нас из жизни, занимают наше место, чтобы продолжить свою собственную историю, заслоняют собой наши прекрасные горизонты.
Мы любим так, как наши матери любили нас.
Мы повсюду таскаем их за собой, всю жизнь носим в себе недостаток материнской любви или ее избыток.
Мне было безумно сложно признавать и принимать любовь, потому что я ничего о ней не знала. Мне пришлось учиться любви шаг за шагом, как дети учатся ходить, писать, читать, плавать, есть ножом и вилкой, кататься на велосипеде, и он с радостью взял на себя роль учителя. Занимался со мною нежно и терпеливо. Он вел себя как мать, проверяющая домашнее задание ребенка, хвалил, ворчливо подбадривал, правил запятые.
В отличие от меня он с детства рос среди любви, любви ненасытной, властной, удушающей, подавляющей. Мать явила ему идеальную любовь, и этот возвышенный образ не давал ему покоя как собаке сахарная кость.
В каждом из нас живет наша мать. Наши матери незримо срастаются с нами, и только избавившись от этого симбиоза, можно зажить полноценной жизнью. Иначе все закончится плохо: ты задавишь меня любовью, я тебя – нелюбовью…
Я ничего для него не значила. Сам того не подозревая, он не принимал меня в расчет. Он любил не меня, а некую идеальную, абстрактную женщину, которую он мог бы ковать по своему образу и подобию. Так некогда поступала с ним его мать, которая любила его безоглядно, ради себя самой.
Он взял меня за руку и повлек за собой. Он многое мне дал, но не видел меня и не слышал. Он любил во мне свое творение, точно так же как его мать свое творение любила в нем.
Стоило мне заартачиться, и он прерывал меня: «Шш… Шш…», приказывал молчать, слушать и повиноваться. «Да, я такой, и ничего с этим не поделаешь», – объявлял он тоном, не допускающим возражений.
Я мечтала о внимании и заранее была согласна на все.
Я была очарована…
Едва ли это можно считать любовью.
Тот, кто любит по-настоящему, присматривается к вам, вглядывается в глубины вашей души и заботливо извлекает оттуда сокровища, о существовании которых вы даже не догадывались. Он помогает вам стать богаче, взрослее, свободнее. Взгляд любящего человека способен изменить всю вашу жизнь, подарить вам бесконечные просторы, по которым вы будете мчаться, упиваясь счастьем и гордостью, говоря себе: «Я – это я, иногда я незаурядна, а иногда такая как все».
У нас все было иначе: два невидящих взгляда пересеклись, ослепив нас обоих.
Голубь поправился. Он важно прогуливался в окрестностях сточной трубы как горделивый красавец, явившийся на танцы, щегольски приглаживая перышки. «Если голуби смазывают перья, – говорила моя бабушка, – это к дождю. Они делают это для того, чтобы вода стекала вниз, оставляя их сухими».
Я наблюдала за ним, свернувшись калачиком на кровати. Я думала о нашей красивой истории любви, о своей матери, о его матери, о нас двоих.
Интересно, у голубей бывают мамы, папы, бабушки?
Он делал свои первые шаги, неловко согнувшись, растопырив крылья и вытаращив глаза, один из которых все еще оставался красным. Он напоминал манерного напудренного маркиза. Он вальяжно вышагивал по трубе, с удивлением сознавая, что жизнь продолжается.
Он умял все, что я ему приготовила.
Я дала ему добавки.
Я хочу, чтобы он как следует подкрепился, прежде чем пускаться в полет, прежде чем упорхнуть далеко-далеко и зажить там своей упрямой голубиной жизнью.
«Это и есть любовь, – подумала я, распахивая окно и подставляя лицо солнечным лучам. – Ты помогаешь любимому существу набраться сил, чтобы он почувствовал себя уверенным и свободным».
Моей первой любовью был голубь, обыкновенный парижский голубь грязно-серого цвета, стойкий и бойкий.
