Факультет ненужных вещей - Домбровский Юрий Осипович (книги бесплатно TXT) 📗
— Вину свою он признал полностью, — сказал референт.
— Да я не об этом, — поморщился хозяин, — вина, вина! Меньшевик он, вот и вся его вина. Но как ГПУ (он так всегда называл органы) считает, можно его освободить или нет? Вот можем мы, например, возбудить ходатайство перед президиумом ВЦИКа о помиловании? Как вы считаете?
— Безусловно! — воскликнул референт.
Вождь, молчал.
— Прикажете подготовить такое ходатайство, товарищ Сталин?
Вождь молчал.
— Да, — произнес он наконец. — Вот — подготовить ходатайство. Но как же мы, вот, например, я, будем обращаться во ВЦИК? На каком же законном основании? Я ведь не самодержец, не государь император всероссийский, это тот мог казнить, миловать, мог все, что хотел, — я не могу. Надо мной закон! Что из того, что этот Каландарашвили был хорош? Советской власти он — плох! Вот главное!
Референт молчал. Он понимал, что все испортил, и даже не успел испугаться, у него только защемило в носу.
— Наши товарищи, — продолжал Вождь методически и поучительно глядя на референта, — признали его социально опасным, я не имею причин им не верить. А решение о временной изоляции социально опасных элементов было принято Политбюро и утверждено ВЦИКом. Так на каком же основании мы будем его отменять?
«Пропал старик, и я, дурак, пропал вместе с ним, — решил референт. — И сын его пропал, и начальник лагеря пропал, и оперуполномоченный пропал — все-все пропали!»
Вождь встал, прошелся по комнате, подошел к стене и что-то на ней поправил, потом вернулся к столу.
— На каком основании? — спросил он. — Я совершенно не вижу никаких оснований! — И слегка развел ладонями.
Порученец молчал. Вождь хмыкнул и покачал головой.
— Но вот он болен, умрет он в тюрьме, а сыновья будут обижаться, — сказал Вождь, словно продолжая ту же мысль. — Зачем, скажут сыновья, Советская власть держала в лагере больного человека, разве больной человек враг? Он калека, и все. Так что же будем делать, а? — Он смотрел в упор на референта. «Ну думай же, думай! — говорил этот взгляд. — Крути же шариками, ну? Ну?»
Шарики в голове референта вращались с бешеной, сверхсветовой скоростью. Все вокруг него гудело и свистело. А Вождь смотрел и ждал, но ничего не приходило в голову. И вдруг Вождь лукаво улыбнулся, чуть подмигнул, слегка погладил себя по левой стороне френча. И тут ослепительный свет сразу вспыхнул перед референтом.
— Можно обойтись и без ВЦИКа, — сказал он.
— Это как же так? — поднял брови Вождь. — Просто отпустить, и все? Так?
Но референт уже крепко держал в руках за хвост свою жар-птицу и не собирался ее упускать. Он провел языком по пересохшим губам.
— Очень просто, — сказал он методично, даже не торопясь. — Согласно УПК, больного, которого невозможно излечить в условиях заключения, освобождают от отбывания наказания согласно 458-й статье. Вот! — Он полез в папку.
— Не надо, — милостиво поднял руку хозяин. — Верю вам. Да, да, я теперь вспомнил, есть у нас такая статья. И очень хорошо, что она у нас есть. — Он поднялся, подошел к референту и как-то по-доброму коснулся его плеча. — Видите, как она может пригодиться. Так вот, надо освободить больного старика Георгия Матвеевича Каландарашвили, как того требует от нас гуманный советский закон. Вот это так. Пойдем, побродим по саду. Солнышко-то, солнышко какое!
Кабинет был огромный, светлый, с розовыми, цвета зари, шелковыми занавесками, с пальмами в кадках и кожаной мебелью. Когда она вошла, уже собралось несколько человек. За письменным столом сидел сам замнаркома. Смуглолицый круглый человек неопределенных лет в роговых очках. Чем-то, может быть, сверканьем крепких зубов и улыбкой, он напоминал японца. Поодаль, за двумя другими боковыми столиками, находились: женщина в военной форме, рядом с ней лежала красная папка, и высокий ясноглазый молодой человек с красивым породистым удлиненным лицом и светлыми волосами назад. Он походил на поэта или философа. Его портфель, туго набитый, оттопыривающийся, лежал на отдельном столике.
Замнаркома, улыбаясь, с кем-то разговаривал по телефону. Увидя их, он быстро что-то сказал в трубку и бросил ее на рычаг.
— Почему же так долго? — спросил Штерн недовольно. — Уже два часа прошло, я звонить должен.
— Обработку-то кончили, да вот звонят, что костюм не подберут, я сказал, чтоб Шнейдер занялся.
— Да, костюм обязательно должен сидеть хорошо, — серьезно заметил Штерн, — его могут захотеть увидеть лично.
— Имею это в виду, — кивнул замнаркома, — ну ничего, Шнейдер все сделает. Он у нас волшебник. Так! А это, если не ошибаюсь, и есть наша новая сотрудница… племянница нашего уважаемого…
— И моя тоже, — без улыбки, так же серьезно заметил Штерн, — моя точно такая же, как и его.
— Ну, очень рад, — зам вышел из-за стола и почтительно отрекомендовался и пожал ей руку.
— Очень рад, — повторил он, — скажу по совести, у нас работать можно. Люди мы простые, коллектив у нас крепкий, дружный, много молодежи, спортсменов, альпинистов, есть школа западных танцев. А вы, кажется, — он поглядел на Штерна, — на артистку учились?
— Кончила, — ответил за нее Штерн.
— Слушайте, так вы для нас, так сказать, клад! Находка! — даже как будто слегка удивился замнаркома. — Моя жена третий год в драмколлективе занимается. Вы знаете? Мы получили вторую премию на республиканском смотре.
— Только вторую! Значит, в Москву опять не поедете, — засмеялся Штерн.
В дверь робко постучали.
— Попробуйте, — сказал замнаркома.
Вошла с черным ящичком в руках молоденькая красивая женщина, почти девушка, в белом халате, похожая на левитановскую осеннюю березку. Молодой человек встал и быстро подошел к ней.
— Спасибо, — сказал он, беря ящик, — я скоро приду, Шура. Ты кончила? Иди прямо домой.
Березка украдкой кивнула на его портфель. Он кивнул ей ответно. Она улыбнулась и вышла.
— Так что это такое? — спросил Штерн, кивая на ящик.
— Прибор, купленный за валюту, — ответил молодой человек. — Определяет кровяное давление.
— Зачем?
— Чтоб я заранее знал, будет у вас инфаркт или нет.
— Будет! У меня уж обязательно будет, — вздохнул серьезно Штерн. — Еще год-два такой работы…
— А у меня есть к вам один разговор, Роман Львович, — сказал тихо молодой человек. — Дело в том, что моя жена врач-гематолог… И вот у нее есть предложение… — Он подошел к портфелю.
— Нет, брать я ничего не буду, — строго обрезал его Штерн, — мне сейчас просто даже запрещено что-нибудь брать. Я завтра уезжаю в Москву.
Но молодой человек словно и не слышал. Он подошел к столику, открыл портфель, достал из него толстую переплетенную рукопись и вынул из нее лежащий сверху красиво отпечатанный отдельный лист с десятью или пятнадцатью строками.
— Вы только взгляните, — сказал он с мягкой настойчивостью.
Штерн недовольно взял лист в руки, прочел что-то, затем поглядел на молодого человека, усмехнулся и подал лист Тамаре.
— Откройте мой портфель, суньте туда, — сказал он и снова, но как-то уж по-иному, поглядел на молодого человека.
— Хорошо. Я возьму. А вы, видать…
В дверь постучали снова.
Ввели старика.
Был он высок и очень худ, но наркоматовский портной Шнейдер и в самом деле оказался магом и волшебником: костюм сидел отменно, и галстук был подобран к нему тоже отменный — пестрый, цветастый, — такие тогда любили. Да и воротничок, лиловатый от свежести, и манжеты с малахитовыми запонками — все было одно к одному. Замнаркома подошел и протянул старику руку — Штерн держался в стороне.
— Садитесь, пожалуйста, Георгий Матвеевич, — сказал замнаркома серьезно и радушно, — рад вас приветствовать. Мы всегда радуемся, когда человека освобождают, а тут…
— Благодарю, — ответил старик, опускаясь в кресло, и слегка наклонил голову.
Она — Тамара Георгиевна Долидзе, следователь первого секретно-политического отдела (идеологическая диверсия) — смотрела на старика во все глаза. Ведь это, наверно, были первые его шаги без конвоя за много лет. И вот он вошел, сел и сидит, положив руки на поручни кресла. Он очень костляв. У него широкая кость. На висках темные впадины, и лицо тоже темное. Через некоторое время она заметила, что к тому же он сутул, а когда он снова поднялся, поняла, что он походит на черного худого одногорбого верблюда — такого она раз видела из окна вагона, проезжая по Голодной степи.
