Детство в девяностых (СИ) - Стилл Оливия (е книги .TXT) 📗
А Володя, грязный, в изодранной рубахе, с колючками в волосах, остался стоять, подпирая забор. Он был так жалок, что горячие слёзы гнева и обиды вскипели у Даши на глазах. Наплевав на запрет тётки Людмилы, она бросилась к нему, схватила его за локти, яростно затрясла.
— Как, как ты можешь так унижаться перед ней, а? Как?! — плача, кричала Даша, — Она же злая, злая и жестокая, никого не любит, кроме кота своего и себя!..
— Что я могу сделать, сестрёнка? Сердцу-то не прикажешь…
— Да она тебя у коврика дверного положит и каждый день ноги об тебя вытирать будет!..
— Ну и пусть! — отвечал Володька, — Я всё равно ничего не соображаю, как дурак становлюсь… Я жить без неё не могу…
— Даша! Ты почему таз в сенях бросила? — вдруг раздался над ухом резкий окрик тётки Людмилы, — Я к тебе обращаюсь! Ты что, оглохла?..
Даша развернулась и полыхнула на тётку ненавидящим взором.
— Слышу, не глухая! — отчеканила она.
— Ты как со старшими разговариваешь? Сопля!
— Сами вы сопля! — крикнула Даша и, не дожидаясь ответа, опрометью бросилась в дом.
Глава 18
Ярким калейдоскопом пёстро-однообразных дней пролетело два месяца лета.
Всё темнее становились ночи. Всё дождливее дни.
Подоив вечером корову и сцедив сквозь марлю в банки парное молоко, баба Нюра зажигала в избе свет. Падала на лица тень от матерчатого абажура над столом. Семья садилась ужинать.
— Ну, во имя отца и сына, да святаго духа! — крестились старики на образа в красном углу перед принятием пищи.
Поколение их взрослых детей садилось за стол, не перекрестив лба. Лариска, то и дело поглядывая на ходики на стене, бежала к зеркалу красить глаза и губы. Валерка брал с комода одеколон «тройной», прыскался им, надевал свою единственную кожаную куртку — на тусовки.
Рычали за окнами мотоциклы. Гогоча, влетали в избу размалёванные Ларискины подруги в компании Валеркиных друзей в одинаковых кожаных «косухах».
— Дверь, заполошные! — кричала на них баба Нюра.
Когда заканчивали ужин, а молодёжь шумной гурьбой уходила в клуб, в избе становилось тихо и даже как-то грустно. Баба Нюра зашторивала тёмные окошки, походя, отрывала на висящем на стене численнике очередной листок.
— Пётр-Павел — час убавил… — комментировала она. — Илья-пророк — два часа уволок…
Истончался численник. Даша грустно теребила в руках очередной листок календаря, отмечая, как укорачивается на каждом таком листке долгота дня. О, если бы можно было остановить время! Но нет, оно неумолимо. Вот уж и осень скоро, все разъедутся. Володю в армию заберут. И Кристины больше нет…
В один из таких пронзительно-грустных вечеров Даша вышла из избы. Было уже совсем темно; по полю стлался туман. В такие вечера ей особенно хотелось плакать — о Кристине, к которой никогда не придётся больше ходить. О несчастном Володьке с его неразделённой любовью. О бедных своих, кротких родителях. О ушедших счастливых днях, которые никогда-никогда не повторятся…
Словно в унисон её мыслям до Дашиных ушей доносилось стройное пение девушек. Пела Лариска, сидя со своей подружкой Иркой за плетнём.
— Расцвела под окошком белоснежная вишня,
Из-за тучки далёкой показалась луна.
Все подружки по парам в тишине разбрелися,
Только я в этот вечер засиделась одна.
Никому не поверю, что другую ты любишь,
Приходи на свиданье и меня не тревожь.
Неужель в моем сердце огонёчек потушишь,
Неужели тропинку ты ко мне не найдёшь…
Последняя фраза рассеялась над полем еле уловимым эхом. Какое-то время девушки молчали.
— Знаешь, Ир, — нарушила молчание Лариска, — Я, наконец, решила признаться ему в любви. Сама.
— Давно пора, — отвечала Ирка Ромашова, — Ведь пять лет он за тобой бегает…
— Кто?
— Володька, кто же ещё…
Лара фыркнула.
— При чём тут Володька? Я вообще не о нём говорю.
— А-а. Артурчик, что ли?
— Тише, нас могут услышать! — осадила подружку Лариска.
— Подожди, но как же Володька?..
— Да пошёл он… — процедила она сквозь зубы. — Дурак! Я его не любила никогда.
— Но ты же с ним целовалась!
— Ну и что? Мало ли, кто с кем целовался…
— Так, подожди, и ты призналась Артуру? — интонации Ирки стали настороженными.
— Да, — последовал ответ, — Вчера, на костре… Помнишь, я тогда потеряла заколку, а у него фонарик был? И мы пошли её с ним искать…
— И что Артур тебе ответил?
— Ну… пока ничего конкретного. Сказал «посмотрим»…
— Знаешь, Лара, не питала бы ты надежд особых… Он ведь тебе ни «да» ни «нет» не сказал.
— Я не знаю… — Лариса сконфузилась. — Может, ты и права. Но… Блин, я не знаю, как это объяснить, чтобы ты поняла… Я и сама себя иногда не понимаю…
И, помолчав, пропела:
— Эти мысли-птицы
Строят гнёзда над пустотой…
Я хочу сейчас забыться,
Чтобы стать, наконец, собой…
Глава 19
Пятого августа родители Даши, отгуляв свой летний отпуск, засобирались обратно в Москву.
— Девку свою возьмёте, чтоль? — напрямую спросила их баба Нюра.
Галина, занервничав, отвела взор. Тихо, чтобы не услышали посторонние, пробормотала:
— Нет, мам, не в этот раз… Понимаешь… Обстановка там, ну, в общем, напряжённая… Мы в следующий раз заберём её, но теперь…
Дед Лёша демонстративно вошёл в спальню, где происходил этот разговор. Агрессивно глядя дочери в в глаза, сел на стул.
— ПОслушай, Галя! Мы дОлгО вхОдили в твОё пОлОжение… Но теперь предел, ёлки-мОталки! — он возвысил голос, — Ты её рОдила!.. И ОтветственнОсть, будь дОбра, неси сама!..
Шея и лицо деда Лёши налились кровью. На некрасивом лице Галины сполохом промелькнул испуг. Она кинулась к отцу, принялась лихорадочно гладить его по спине и рукам.
— Папа, папа, послушай… Только месяц! Только один месяц!.. — частила она, моргая глазами, — Ну хорошо, не месяц — две недели!.. Через две недели мы Дашу заберём!.. Дай нам хоть свекровь подготовить, она же съест меня живьём, ты понимаешь — съест!..
Обещания и мольбы младшей дочери несколько смягчают стариков. Дед Лёша поднялся со стула.
— ЛаднО, Галя. Но, ежли и тОгда вы её не заберёте — привезём тебе её сами сО старухОй в МОскву!..
Даша не слышала этого разговора. По поручению бабы Нюры она пошла в сельпо за сушками и шоколадными пряниками к чаю, и, стоя в очереди и болтая с Володей, который стоял там же с авоськой, даже не подозревала, что дома в этот самый момент решается её судьба.
— Вот как из армии вернусь, женюсь на Ларе, — блаженно улыбаясь, мечтал Володька, — Дом новый построю, хозяйство заведём…
— Да какое с Лариской хозяйство? — смеялась Даша. — Она же ничего делать не умеет!
— Я сам всё буду делать. И работать сам буду, а на досуге — шкатулки резные буду разрисовывать цветами всякими… На одной, скажем, жар-птица будет с опереньем золотым; на другой — цветы-незабудки голубые; на третьей — море с корабликами, на четвёртой — город прянишный… Вот будешь ты к нам в гости приезжать, а я тебе на память шкатулки эти дарить буду…
Он говорил это с таким неподдельным детским восторгом, но Даша почему-то обиделась. Ей вдруг захотелось сказать ему что-то колкое, едкое, захотелось одним ударом разрушить его наивные мечты.
— Да не будет этого! — резко оборвала она размечтавшегося Володьку. — Как ты, такой большой, можешь быть таким глупым?! Ну не любит она тебя! Она влюблена в другого, а ты ей на фиг не нужен!
Володя помрачнел.
— Это правда? — тихо спросил он.
— Да, ёлки-моталки, конечно, правда! — проворчала Даша, копируя деда Лёшу.
Блаженная улыбка медленно сползла с его лица. Понурив голову и опустив плечи, Володя уныло побрёл прочь из магазина. Даше было нестерпимо жалко смотреть на него, и она уже пожалела, что сказала ему об этом.
— Ну не переживай ты так, — выпалила она, догнав его. — Ну, хочешь, я заменю тебе Лариску?
