Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

– Насчет Китая мы еще посмотрим, мой милый друг. То, что я говорю, относится к Западу. К Европе и Америке.

– Но я не понимаю, как можно было бы остановить Англию, если по меньшей мере половина ее населения стремится к большему равенству? Разве только силой?

Теперь я совершил faux pas 259, и от возможности указать мне на ошибку в глазах моего собеседника зажегся огонек зловещего удовольствия, тут же спрятавшийся под притворным сожалением.

– Я не испытываю ни малейшего желания прибегать к методам полковников a la grecque 260.

– Я этого и не предполагал.

Но я именно это и предполагал, и Фенуик это понял. Он отказался от предложенного бренди.

– Последняя возможность для нашей страны выйти из состояния комы истончается с каждым днем. Вот и все.

– У вас в Вестминстере все думают так же, как вы?

Он только фыркнул в ответ на столь наивный вопрос.

– У нас в Вестминстере все думают только о том, что от независимости парламентских фракций следует избавиться как можно скорее и любой ценой. Новая Святая Троица – триумвират «Главных кнутов» 261. Оттого-то все эти проблемы, которые в нормальной стране доминировали бы в период избирательной кампании, отодвинуты на задворки. Вершители политических судеб всех трех партий в этом совершенно единодушны. Не дай Бог, чтобы мы призывали избирателей задуматься над жизненно важными вопросами. Кроме денежных, разумеется.

Воцарилась тишина. Потом он улыбнулся мне уже более естественно, как бы говоря: «Не стоит судить обо мне по первому впечатлению».

– Уверяю вас, с точки зрения большинства моих коллег, мои взгляды способны отравить всю избирательную кампанию. – Он взглянул на Эндрю: – Боюсь, наш общий друг тоже так считает.

– Довольно тщеславный парень – наш общий друг, – пробормотал Эндрю.

– Догадываюсь. Что ж, пожелаем ему удачи.

– А вы и вправду полагаете, что все может кончиться кровавой баней?

Я полагаю, что представление о том, что мы все послушно встанем в очередь за теплым местечком в коммунистическом раю, основано на абсолютном непонимании британской сути. Конечно, мы смогли даже с некоторым удовольствием переносить лишения во времена гитлеровской угрозы – угрозы внешней. Но я полагаю, что мы лишимся своего хладнокровия, когда эти лишения будут навязываться нам изнутри. До массы людей вдруг дойдет – и я не имею в виду исключительно либеральных представителей среднего класса вроде вас, – что их нагло водят за нос. Не сомневаюсь, они почувствуют отчаяние и гнев. И в то же время им тогда придется иметь дело с весьма значительным репрессивным аппаратом нового государства, подавляющим всякое инакомыслие. И я что-то сомневаюсь, что крикетная этика 262 сильно нам в этом случае поможет.

Дверь, ведущая в гостиную, вдруг открылась, и на пороге появилась улыбающаяся Каро. В руке она держала охотничий хлыст.

– Мне велено показать вам вот это.

Фенуик вскинул руки в притворном отчаянии:

– Моя дорогая, вы самый очаровательный загонщик на свете. Тем более что ваш папенька чуть было не уложил меня на лопатки по всем вопросам.

Я вышел из столовой с ощущением полнейшего абсурда, хорошо рассчитанной бессмыслицы. Портвейн, бренди, обстановка восемнадцатого века при свете свечей… многие поколения сквайров, должно быть, рассуждали здесь именно так о мирах, идущих ко всем чертям… с меньшими основаниями, но, несомненно, с большей верой в собственные слова, чем Фенуик. Он так явно играл, излагая свои взгляды, которые по сути своей его совершенно не интересовали… казалось, он просто излагает содержание инструкции, полученной в связи со своей второй профессией, поясняя трудные места двум неискушенным юнцам. Все это выглядело в каком-то смысле унизительно. Отдавало запахом «гнилых местечек» 263: с какой стати этому человеку позволено решать – пусть и не прямо – нашу общую судьбу? И дело даже не в его политических, мрачно-милленаристских 264 взглядах, но в очевидном безразличии к реальной основе этих самых взглядов. Похоже было, что то, о чем он говорит, забавляет его гораздо больше, чем тревожит.

На самом деле за умелой аргументацией и политической искушенностью Фенуика скрывался глубочайший эгоизм, то, что я всегда с неприязнью угадывал в теоретических выкладках консерваторов; во всяком случае, именно эгоизм лежит в основе уверенности каждого отдельного представителя этой партии в том, что те, кто любим Фортуной, должны во что бы то ни стало сохранить плоды ее любви. Эгоизм этот никуда не делся, вопреки всем разговорам о системе отбора по достоинствам, вопреки псевдобиологическим доводам, которые только что приводил и Фенуик, вопреки левым настроениям, возникшим в его партии после 1945 года: неизменно ее фанатическое упорство, нежелание сдвинуться с места, она словно пес, которого тянут к конуре, а он упирается всеми четырьмя лапами, только бы сохранить status quo. Впрочем, возможно, что – как свойственно всем политикам – он, хоть и не всерьез, пытался получить лишний голос в свою пользу, а может, разглагольствовал просто из озорства, чтоб не так скучно было. Но он гораздо более привлек бы мои симпатии, да и мое внимание к тому, что говорил, если бы я мог различить хоть малейшую нотку горечи или отчаяния в его голосе. Эндрю, по крайней мере, воспринял необходимость пережить эти колоссальные исторические и социальные перемены как вызов ему лично… может быть, опять-таки как азартную игру, однако ставки в этой игре для него были весьма реальными.

Я разглядел в Фенуике апатию гораздо худшую, чем та, в которой он обвинил меня: если я и оставался равнодушным к тому, чем закончится так называемая «война миров», его уже не заботило то, что он эту «войну» фактически проиграл; я мог лишь заключить, что его беззаботность вызвана уверенностью, что ему лично контрибуцию выплачивать не придется. Его жизнь, как частная, так и профессиональная, была богатой и полной, и ничто сейчас не могло помешать ему наслаждаться ею. Цинизм по отношению к собственной дочери, в котором я его заподозрил – его готовность пожертвовать родительским здравым смыслом ради высокого титула, – только лишний раз подтверждал это. Он был надежно защищен и вполне доволен собой; и мне подумалось, что вот такие тори-интеллектуалы, обладающие более чем достаточным интеллектуальным инструментарием и опытом, чтобы понять, что консерватизм не сводится всего лишь к ярому эгоизму, и тем не менее являющие этот эгоизм миру более демонстративно, чем самые зашоренные и тупые члены этой партии, отвратительны вдвойне. В душе он был совершенно уверен, что он – это главное, а существующая система вторична.

Разумеется, в тот момент я вовсе не столь подробно анализировал свою неприязнь к этому человеку. Но я хорошо запомнил тот вечер в значительной степени еще и потому, что, хотя я сохранил достаточно либерализма, чтобы с презрением отнестись к пессимистическим прогнозам Фенуика, я понимал, что люди вроде Джейн могут обнаружить меж нами некое психологическое сходство, одинаковую озлобленность побежденных… при том, что я свою скрывал гораздо лучше. Во всяком случае, выйдя из столовой, я ощутил острую необходимость отмежеваться. Я понял это тотчас же, как мы оказались в обществе дам. Взяв чашечку кофе, я прошел туда, где расположилась Джейн, – довольно далеко от остальных, так что нас трудно было бы расслышать, если мы говорили достаточно тихо.

– Ну что, вы уже решили судьбы мира?

– Цивилизованная жизнь в нашей стране просуществует еще лет двадцать, не больше. Можешь радоваться.

– Твои слова вселяют в душу бодрость.

– Новость из первых уст.