Точка опоры - Коптелов Афанасий Лазаревич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗

Но самым главным и неотложным делом Владимир Ильич считал создание программы партии. Забота о ней не покидала его ни на один день. Кто ее напишет? Ясно — Плеханов. Может, еще Павел Борисович Аксельрод. Больше некому. Так и написал Георгию Валентиновичу еще в начале июля прошлого года. Товарищам по мюнхенской части редакции сказал:

— Другого автора я не вижу.

— Только Жорж! — подтвердила Засулич.

— Да-а, пожалуй… — шевельнул узкими плечами Мартов. — Хотя и здесь…

— Без всякого «хотя». — Вера Ивановна стукнула кулачком по своему колену. — Жорж — старейший русский марксист, самый эрудированный! Вы что, забыли об этом?

— Отлично помню, Велика Дмитриевна. Среди ночи разбудите, скажу то же самое, что вы. Но его занятость… А мы бы здесь…

— Ты берешься? — спросил Ленин, всматриваясь в Мартова, словно в незнакомого человека.

— Если явится надобность, то мог бы…

— Посильное участие мы примем все, когда будет для этого основа. Программа требует — это, по-моему, ясно каждому — громадной обдуманности формулировок, а при нашей здешней сутолоке сосредоточиться и подумать хорошенько совсем невозможно. Я, между прочим, так и написал Георгию Валентиновичу.

— И правильно сделали! — подхватила Засулич.

— Все ясно. — Мартов кинул на взлохмаченную голову мятую шляпу, взглянул на Веру Ивановну. — А нам с вами… Помните у Островского? «Мы актеры, наше место в буфете». А мы эмигранты, и наше место в кафе!

Когда они ушли, Надежда сказала:

— А Юлию-то очень хочется самому…

— Ему, похоже, программа даже снится, но… Пока не по плечу. А беда Плеханова в том, что за долгие годы эмиграции он оторвался от русской жизни, от российского пролетариата.

— Его трагедия!

— Да, пожалуй, не только беда, а и трагедия. Но к Плеханову-теоретику мы должны прислушаться.

Плеханов ответил согласием. Ему требовалось время только для того, чтобы повидаться и посоветоваться с Аксельродом. И Владимир Ильич поспешил подбодрить:

«Очень меня обрадовало известие, что Вы с П. Б. увидитесь и займетесь программой. Это будет громадным шагом вперед, если мы с таким проектом, как Ваш и П. Б., выступим перед публикой. И дело это — самое настоятельное».

И Аксельрода тоже подбодрил: «Мы очень на Вас надеемся насчет программы».

Летом Владимир Ильич не решался торопить ни того, ни другого, — пусть отдохнут, погреются на альпийском солнышке, погуляют по берегам горных озер. После этого со свежими силами примутся за дело. Но не беспокоиться не мог, завел разговор с Засулич. Та принялась успокаивать:

— Поймите: в Женеве Жоржу помешала жара, а в горах непременно напишет. Он — обязательный человек. Уж я-то его знаю. И волноваться вам нечего.

А через неделю:

— К сожалению, Жоржу не повезло в горах: сыро и холодно, бесконечные дожди и туманы. Вернулся в Женеву. Теперь примется за программу. Слово для него — закон.

Но миновало лето, промелькнула осень, а проекта программы все не было. Лишь в конце ноября Георгий Валентинович наконец-то обрадовал: работает!

— Я говорила: Жорж — человек дела! — ликовала Вера Ивановна.

— Но он только начинает писать. Потеряно пять месяцев. А программу-то ждут во всех концах России. Она нужна всем комитетам и кружкам. Безотлагательно нужна.

— Жорж не подведет.

Владимир Ильич волновался потому, что горячие головы в России требовали немедленного созыва второго съезда, даже называли даты открытия, в особенности усердствовал Бунд. Чего доброго, кто-нибудь в спешке настрочит программу. Какую-нибудь куцую и беззубую. Тогда будет труднее. Программа должна быть по-марксистски боевой, пламенной, а пламя породить положено «Искре», общепартийной газете.

Что же делать? Остается единственное — набраться терпения. Торопить уже бесполезно. Плеханов при его характере может счесть за назойливость. Может и обидеться, — он, дескать, сам не хуже других знает, что программу ждут. Ответит какой-нибудь колкостью.

Прошли рождественские праздники. Прошел Новый год… Плеханов молчал.

Молчал и после новой, довольно настойчивой бомбардировки письмами.

Но однажды утром появился «дипломатический курьер» в образе Веры Ивановны. Светло-серые глаза ее сияли, на тонких губах плескалась довольная улыбка. Она с торжествующим жестом вручила пакет с женевскими почтовыми штемпелями:

— Не считайте Жоржа должником!.. Я говорила: обещал — сделает.

Ленин нетерпеливо достал из пакета несколько листков, исписанных знакомым размашистым почерком, и недоуменно повертел их перед собой:

— И это все?! Я понимаю, программа не должна страдать многословием. Четкость формулировок для нее — главное достоинство. Но уж что-то очень кратко.

— Но это же — Плеханов! У него слово — золото! — кипятилась Вера Ивановна, заправляя за уши рассыпающиеся пряди волос. — Он никогда не растекается мыслью по древу. Это его стиль.

— Очень хорошо. А вам, Велика Дмитриевна, спасибо за доставку.

Читали втроем, передавая листки из рук в руки. (Вера Ивановна не отказала себе в удовольствии прочесть еще раз.) А когда дочитали до конца, Владимир Ильич разочарованно вздохнул:

— Н-да. Более чем кратко. Это, Велика Дмитриевна, еще не программа, а только черновой набросок. У меня будут замечания.

— Говорят, велика беда — начало. Оно уже есть, — сказала Засулич. — А замечания и я могу сделать. Было бы к чему. И Жорж, уверена, прислушается. Его напрасно считают гордым да самолюбивым. Уж я-то, слава богу, знаю его. Пишите. Он учтет. Сделает второй вариант.

— Буду очень рад. А потом обсудим. Может быть, хоть ради этого удастся собрать редколлегию в полном составе.

За обедом Надя сказала с тихой, добродушной улыбкой:

— Не годишься ты, Володя, в дипломаты!.. Она же все распишет Плеханову. И от себя добавит.

— Ну, на это Велика не пойдет. Будет точна, как стенограф. А узнает Плеханов, что я пишу замечания к его наброску, даже лучше: мои строчки не будут неожиданными. Молчать я не могу. Ведь если его странички напечатать под заглавием «Программа», то и ему самому и всем нам будет стыдно.

— Правду, видно, говорят, что и на старуху бывает проруха, — рассмеялась Елизавета Васильевна.

— Верно! — подхватил Владимир. — Большая проруха! И совершенно непонятная для меня. Капиталистический строй он почему-то называет «экономической особенностью», утверждает, что средства производства — буквально все средства! — принадлежат капиталистам, будто нет в России ни землевладельцев, ни мелких производителей. А пролетариат у него составляет «большинство населения». Но он же должен знать, что не только в отсталой России, а во многих странах пролетариат пока еще не составляет большинства населения.

— Но он говорит о диктатуре пролетариата, — напомнила Надя.

— Да. Это у него — рациональное зерно. Однако и тут понадобятся некоторые уточнения.

— А ты не думаешь о своем проекте? Ты же писал. Еще в тюрьме молоком. Потом — в нашей Шуше.

— Я и теперь попытался бы… Но подождем второй проект Плеханова. Если я сейчас предложу свой — это ранит его. И, боюсь, не только его одного. Ты же знаешь Веру Ивановну… Да и Аксельрод, его ближайший друг… Голоса могут разделиться. Тройка — на тройку. Это в лучшем случае. Ведь еще неясно, какую позицию займет Потресов.

— Тройка — на тройку. Ты, Володя, говоришь страшные слова.

— Всегда полезно быть готовым к худшему. И принципиальность всего дороже. Я продолжаю верить в Плеханова, но, если и новый его проект окажется с такими же изъянами, придется писать.

И второй проект Плеханова оказался совершенно неприемлемым. Он даже не походил на программу партии пролетариата, борющегося против реальных проявлений весьма определенного капитализма, сложившегося в России, а напоминал некую программу экономического учебника, посвященного капитализму вообще. И самым прискорбным было то, что он содержал отклонения от известных принципов Коммунистического Манифеста.

Прочитав новый проект, Мартов потряс в воздухе обеими руками: