Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна (полная версия книги txt) 📗
Когда Молларт приехал сюда, в Рихву, ему показалось, что истерзанная войной Эстония осталась где-то далеко позади. Бегущие в панике немцы и снующие по дорогам беженцы — все это было сейчас невероятно далеко от Молларта. Словно он один прорвался сквозь еловую чащу на той стороне реки и очутился здесь, в этом благословенном мире.
Решив навсегда покинуть свой отчий край, мужчина сжег за собой все мосты, и теперь надежда на что-то новое и лучшее будоражила его и в то же время сулила покой.
Все, что далеко и туманно, волей-неволей притягивает к себе.
Здесь, на этой прокошенной полосе, он мог отдохнуть душой и предаться раздумьям.
Утром, едва рассветет, придется снова запрягать лошадь, а сейчас можно не торопиться.
Молларт посмотрел в сторону выгона, где сквозь сумрак мерцали белые стволы берез. В небе дремали редкие облака, по земле расползались воздушные тени, и только ель на дороге, по которой гоняли на пастбище скот, стояла, как одинокая черная свеча.
Мужчине было жаль хромого мерина с изуродованным копытом, которого придется бросить где-нибудь в прибрежной деревне. Он купил его несколько лет тому назад жеребенком у одного бедняка, стремившегося избавиться от убогого животного.
Молларт заботился о своем рыжем мерине и постоянно следил за его здоровьем. Накопив ряд наблюдений, Молларт намеревался привить ему заразную для лошадей болезнь — анемию, чтобы испытать на нем разработанный им за долгие годы курс лечения. Работе суждено было остаться незаконченной, бумаги с данными о рыжей лошади теряли свой смысл, так как лошадь приходилось бросить на этом берегу.
В последние военные годы, в особенности когда Молларт пытался со стороны взглянуть на свою деятельность, она порой казалась ему абсурдной. Он чувствовал себя глупцом, который пытается наложить шину на мушиную лапку, в то время когда люди гибнут как мухи. Однако он поддерживал свой трудовой энтузиазм, твердя себе, что надо руководствоваться высшими законами развития, которым всегда есть смысл служить, что бы вокруг тебя ни происходило.
Теперь Молларт носил в памяти сводные результаты своих исследований, надеясь довести опыты до конца после того, как достигнет спокойного берега.
Он гнал от себя смутные мысли о том, что это означает отказ от своей нации, измену святому чувству любви к отчизне. А ведь и в его душе оставался светлый уголок любви к родине, светившийся в часы вечерних раздумий подобно огоньку на болоте. Но, видя братоубийство и слыша, как то одни, то другие поднимали над его каменистой родиной боевое знамя, он на все махнул рукой.
У лошадей, которых в течение своей жизни лечил Молларт, не было крыльев, чтобы оторвать мужчину от земли и приподнять его над явлениями, дабы он мог судить о них. По правде говоря, у Молларта не было желания, подобно песчинке, кружиться в идейных бурях. Ему достаточно было, если поставленные им на ноги животные снова начинали мычать, ржать и месить грязь на дорогах.
Так размышлял он в этот спокойный час, кося траву, а может быть, ему необходимо было повторить про себя принятое решение, чтобы окончательно утвердиться в нем.
Еще мальчишкой решив стать ветеринаром, он оставался верен своему выбору.
Разумеется, в ту пору определяющим был порыв души ребенка, теперь же разум склонял чашу весов то на одну, то на другую сторону.
Вообще-то все решает случай. В детстве, увидев в цирке на ярмарке танцующую лошадь, он стал обучать этому искусству чалую кобылу отца, хутор которого стоял на острове посреди болота. По вечерам после трудового дня мальчишка до блеска расчесывал светлую шелковистую гриву лошади, кормил ее хлебом, а затем, вскочив в седло, заставлял стоять на задних ногах и выделывать всякие фокусы. Отец журил сына и запрещал утомлять рабочее животное. Но упрямый мальчишка не отступался от задуманного. Отец махнул рукой, надеясь, что сыну самому надоест эта затея и он оставит лошадь в покое.
Через некоторое время лошадь уже раскачивалась в обе стороны, словно танцевала вальс. Когда мальчишка приходил на пастбище, лошадь, приветствуя его, поднимала переднюю ногу. Парень до тех пор умолял отца не подстригать лошади гриву, пока тот не согласился. Длинная светлая грива свешивалась с одного бока, и в вечерних сумерках серая лошадь казалась таинственным и неземным существом.
Затем лошадь заболела. С каждым днем она все больше чахла. Глаза ее опухли, и белогривка при виде мальчика уже больше не поднимала переднюю ногу, а понуро стояла где-нибудь под деревом. Казалось, она искала опоры у ствола. Парень думал, что, двигаясь, она вновь обретет прежнюю силу, и продолжал тренировать ее. Он забирался лошади на спину и заставлял танцевать. Но теперь это были уже не шаги вальса, лошадь просто раскачивалась из стороны в сторону, и голова ее, несмотря на натянутые поводья, свисала вниз, а пышная грива больше не развевалась на ветру.
Однажды ранним утром мальчик почувствовал, будто кто-то зовет его, он быстро выскочил из теплой постели и побежал на окутанное туманной дымкой пастбище.
Кобыла с трудом встала на ноги, заржала, и мальчику показалось, что за ночь она поправилась. Он вскарабкался ей на спину и, чтобы разогреть ее, заставил пробежаться рысцой, а затем подал знак подняться на задние ноги. Кобыла вытянула шею и вздохнула, как человек. Она до последней капли израсходовала свои силы. В следующую секунду белогривка рухнула. Задняя часть туловища кобылы была парализована. Она смотрела на оцепеневшего от страха мальчика белыми, точно фарфоровыми глазами.
Когда в полдень выстрелом из охотничьего ружья отец прикончил измученную кобылу, парень убежал в лес и долго пропадал там, не зная, как избавиться от преследовавшего его чувства вины.
Несмотря на длительное отсутствие, мальчику все же не удалось избежать тяжелых упреков. Из-за его фокусов, сказал отец, животное околело.
Много лет спустя Молларт понял, что танцующая кобыла околела от заразного для лошадей заболевания — анемии.
Прошли годы, но он не отступился от принятого в детстве решения. Да и потом, какие бы шаги он не предпринимал, всегда они были тщательно взвешены и продуманы. Часто он осуждал себя за верность тому, на что пал его выбор, но поступать иначе было не в его характере. Порой он походил на ту больную чалую кобылу, которая через силу пыталась встать на задние ноги, что бы за этим ни последовало. Молларт не мог сбросить с себя груза раз взятых обязательств. Он мог быть не в ладах с собой, но его сущность всегда брала верх над ним. Он понимал, что гибкости людей, легко приспосабливающихся к новым условиям, стоит завидовать. В сложные моменты эти люди ведут себя гораздо умнее, чем такие тупицы, как он.
Начав новый прокос, Молларт на миг остановился и перевел дух. Все эти мысли взволновали его. Пытаясь освободиться от них, он огляделся вокруг.
Тени сгущались. Деревенские псы, словно грустя об уходящем дне и надеясь отогнать темноту, заливисто лаяли во дворах хуторов, прячущихся за деревьями и кустарником.
Вдруг из-за куста, точно призрак, вышла большая овца.
Мужчина приостановил работу, сдвинул на затылок шапку и по привычке стал разглядывать животное. Это был редчайший в Эстонии шропширский племенной баран с прекрасным экстерьером, весивший примерно килограммов сто.
— Купидон! — сообразил мужчина и рассмеялся.
Услышав свое имя, баран повернул голову. Он тотчас же принял воинственную позу и приготовился к нападению. Мужчина едва успел отскочить в сторону, когда баран пронесся мимо него. Отбросив косу, Молларт нагнулся и приготовился встретить новое нападение. Животное, остановившись неподалеку на прокосе, повернулось и снова кинулось на незнакомца. Едва баран поравнялся с мужчиной, как тот схватил его за загривок и остановил. Теперь этот кряжистый зверь покорно блеял. Купидон был словно удивлен и разочарован, что противник, вместо того чтобы в страхе бежать, ловко схватил его и стал разглядывать клеймо на ухе.
Молларт взглянул на морду барана. Круглая голова, тупой нос, под щеками ямки, словно баран протягивает губы для поцелуя, косо поставленные глазные впадины в густой белой шерсти — все это придавало зверю хитровато-потешный вид. Молларту нравились представители шропширской породы, в них не было характерной для всех остальных овец глупой простоватости.
