На войне как на войне - Курочкин Виктор Александрович (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Потом Саня стал по очереди перебирать начальство. Начал с командира полка, которого так уважал и боялся, что не мог смотреть ему в глаза. Басов когда-то давно сам был простым танкистом, механиком-водителем. Поэтому он и строгий и справедливый. Когда помпохоз Андрющенко жалуется ему, что самоходчики опять слопали неприкосновенный запас, то Басов не обращает на это внимания и приказывает выдать новый. От командира полка Саня перешел к начальнику штаба. Поскольку майор Кенарев ничего плохого не сделал Сане, то он решил, что начальник штаба тоже очень хороший человек. О замполите Овсянникове Саня всегда думал с удовольствием. Настоящий командир, старой закалки! У него даже шинель не такая, как у всех. Длинная, до каблуков, и всегда чистая, отглаженная, как новая. Овсянников – всеми уважаемый после Басова начальник. Хотя он меньше всего заботится об этом уважении. Очень уж простой этот Овсянников. Только что была атака, захватили село, на минуту остановились передохнуть, попить водички, и вдруг откуда ни возьмись появляется высокая тощая фигура замполита в кавалерийской шинели. Подходит, снимает фуражку, приглаживает седые волосы. Лицо сморщилось – не то от старости, не то от улыбки: «Ну как, жарко было нынче, ребятки?» Попьет водички, расскажет последние новости или просто так «потравит баланду». А солдату весело и отрадно.
Под Фастовом Санина самоходка была по пушку закопана на передке. Немецкие артиллеристы с летчиками так усердно обрабатывали передний край, что носа из-под машины не высунешь. Санин экипаж безвылазно дни и ночи сидел под самоходкой в яме. Снаряды с бомбами так часто и густо падали, что все вокруг тряслось и дрожало, а Мишка Домешек без конца сыпал анекдоты. И только когда начинало темнеть и стрельба с бомбежкой затихали, появлялись с термосами солдаты хозвзвода. В один из таких вечеров к ним пришел полковник Овсянников. Он принес почту: письма, газеты и журналы – и остался ночевать в экипаже. Замполит пробыл с ребятами всю ночь, весь следующий день.
А как Овсянников помог Пашке Теленкову! Это было на формировке. Пашка получил письмо от матери, которая, эвакуировавшись из Ленинграда, жила в колхозе. Мать писала, что живет очень тяжело: много работает, а семья голодает. Просила в колхозе коровенку, – отказали. Всем дали, а ей почему-то отказали. Письмо очень расстроило Пашку, и он с горькой обидой рассказал об этом замполиту. Овсянников Пашку тогда очень крепко отругал… А через месяц Пашкина мать сообщила в письме, что из райвоенкомата в колхоз пришла такая строгая бумага, что председатель сам привел ей на двор корову. Теленков побежал благодарить Овсянникова за помощь, а тот сделал удивленные глаза и сказал, что он к этому делу не имеет никакого отношения.
«Может, Овсянников и за меня замолвил словечко, чтоб оставили на батарее, – подумал Саня и твердо уверился в своей догадке, – конечно, он!»
– Заводи! – разноголосо понеслось по колонне.
Саня вскочил, замахал рукавами шубы.
– Щербак, заводи!
Колонна затрещала, зарычала, захлопала, окутываясь густым, удушливым дымом. Начало смеркаться, когда полк оставил позади расстрелянный лес. Неподалеку от него рос молодой дубок. Он так крепко держался за землю и так был жаден до жизни, что не уронил ни одного листика. Тонконогий, стройный, он стоял посреди дороги; вызывающе вскинув лохматую рыжую голову. Земля вокруг дубка была изъезжена, испахана, искромсана. Его пощадили и снаряды, и бомбы, и танки, и колеса машин, и солдатские сапоги. Последняя Санина самоходка прогромыхала мимо деревца, и дубок тоже остался позади, и его поглотила серая мгла вечера.
Самоходки, задрав вверх пушки, набирали скорость. По сторонам тянулись голые поля Житомирщины. Проехали мимо пепелища. Видно, здесь стоял дом с надворными постройками. Теперь же осталась одна печка с трубой. И торчала она, как одинокий зуб во рту старика.
Когда совсем стемнело, выбрались на шоссе Киев-Житомир и пошли домолачивать оставшийся асфальт. Саня вспомнил о провисшей гусенице, а в сердце закралась тревога: «Как бы она не свалилась!» Но, не проехав и двух километров, свернули с шоссе и опять потащились полем по грязной, разбитой дороге. Саня успокоился.
Машину кидало из стороны в сторону, из-под гусениц летела грязь с водой. Наводчик с заряжающим сидели на решетке трансмиссии. Когда туда стали залетать ошметки грязи, перебрались в боевое отделение. Малешкин по-прежнему торчал на башне, свесив в люк ноги, кутаясь в воротник шубы. Дул сильный, упругий ветер, была такая густая темень, хоть ножом режь. То вспыхивал, то пропадал кровянистый огонек стоп-сигнала впереди идущей машины.
Сане надоело торчать на ветру, и он спустился в машину. Бянкин с наводчиком доедали оставшуюся от обеда кашу. Саня напялил на голову шлемофон, включил рацию и стал ловить веселую музыку. Он исколесил весь диапазон – веселой музыки не было. Москва передавала какую-то тягучую симфонию, фрицы наяривали свои собачьи марши. Какой-то радист настойчиво вызывал «Юпитера».
– Юпитер, Юпитер, я Сатурн, – монотонно повторял он, – даю настройку… Раз, два, три, четыре, пять – прием…
Саня поставил стрелки на заданные волны, подцепил под горлом ларингофоны, включил передатчик и стал вызывать Пашку Теленкова.
– Липа, Липа, я Ольха. Как слышишь меня, Липа? Даю настройку. Раз, два, три… – Саня сосчитал до десяти, потом в обратном порядке до единицы и переключил рацию на прием. «Липа» не ответила. Саня стал вызывать «Осину», то есть командира второй самоходки, младшего лейтенанта Чегничку. «Осина» тоже молчала. Малешкин решил вызвать машину комбата. Но сколько он ни кричал: «Сосна, Сосна, я Ольха!» – ему никто не ответил. Тогда Саня осмелился связаться с машиной, командира полка.
«Хопер» неожиданно ответил. Связь держал лейтенант Наценко. Он приветствовал Саню и спросил, что ему надо. Саня сказал, что ему ничего не надо, а связался он с ним просто так, от скуки. Наценко обозвал Малешкина ослом. Саня не обиделся. Другого ответа он и не ожидал от Наценки.
На днище самоходки, прижавшись друг к другу, скрючились наводчик и заряжающий. Грохотал мотор, самоходка дребезжала и звякала, а Домешек с ефрейтором Бянкиным спали. Саня сел в уголок, привалился к снарядам, завернулся в шубу и закрыл глаза. Трудно сказать, сколько он продремал – минуту, а может, и час. Разбудил его истошный голос комбата.
– Малешкин, в бога твою мать и селезенку! – кричал Беззубцев.
Саня выскочил из машины и не понимая, за что его так поносит комбат, пролепетал:
– Я младший лейтенант Малешкин.
– Спишь? Почему в машину забрался? Где твое место? Машину мне хочешь угробить? Один угробил, теперь ты?
Отматерив Саню, комбат приказал ему сидеть на башне и внимательно следить за дорогой.
– Сейчас свалилась с моста самоходка третьей батареи, – сообщил Беззубцев.
– Как же так?
– А вот так. Такой же там сидит командир, как ты, раздолбай! Слезь и проведи машину, – приказал комбат.
Саня спрыгнул с машины и пошел вперед. Деревянный узкий мостик через крохотную речушку вынырнул перед носом. Проходя, он посмотрел вниз под мост и увидел самоходку вверх гусеницами. Около моста стоял экипаж.
– Чья машина? – спросил Саня.
– Лейтенанта Соболева, – равнодушно ответил кто-то.
«А ведь могло бы и со мной так», – подумал Саня, и его от макушки до пят передернул озноб.
Чтоб лучше видеть дорогу, Саня сел на крышку люка механика-водителя. И так просидел часа два, рискуя каждую минуту свалиться под гусеницу. От холода он окостенел, но не слез, пока не въехали в большое село. Здесь полк остановился на ночлег.
Батареи разбросали по окраинам огромного села с чудным названием Высокая Печь. Четвертой батарее досталась самая отдаленная окраина – северо-западная. Пока ехали, пока выбирали стоянки для самоходок, прошло не меньше часа. Малешкину отвели вишневый сад и белую, как игрушка, хатку с яркими окнами. Загоняя в сад машину, Саня не спускал глаз с окон и представлял себе, как их встретит гостеприимная хозяйка с молоденькой дочкой, нажарит картошки с салом и выставит бутылку самогонки. Потом Домешек станет из кожи лезть, чтоб рассмешить хозяйку с дочкой. А дочка, слушая брехню наводчика, будет украдкой лукаво поглядывать на Саню. Примерно так же, как командир, представляли себе ночлег и наводчик с заряжающим. Мечты Щербака были грубее. Он думал о чугуне картошки и теплой печке, на которую он сразу же завалится спать.
