Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (книги хорошего качества TXT) 📗
— Я тебя понимаю, — мягко сказал Николай. — Но послушай — в каждой профессии есть свои герои. У нас в медицине, например…
— Ах, брось ты, пожалуйста! Летчики особые люди.
— Вот как? Значит, это тебя прельстило?
— Да нет… Ну, как ты не поймешь… Просто я… не могу уже не «примазываться» к авиации — к ее делам, к ее героям, даже, если хочешь, к ее беспорядкам… Я сердцем приросла ко всему этому. И уже не отодрать… Да что там… У нас ребята… бывает, что отчисляют по здоровью… так они рыдают втихаря, и были случаи — до самоубийства доходило. — Манюшка рывком встала. — Пошли, поздно уже.
Всю дорогу шли молча. И только когда начали прощаться у ее дома, Манюшка сказала:
— Ну, а насчет… ну, вот… как быть и прочее… так это ты уж сам выкручивайся. Ты мужик — тебе и голову ломать.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Четвертый взвод на заработках
На самоподготовке подписывались на заем. Полагалось по десятке с носа. Дошла очередь до Игоря Козина.
— Где думаете взять деньги, голубчик? — поинтересовался Лесин. — В прошлом году мы сделали вид, что вас у нас просто нет. Но это мы. А там… — Он показал пальцем в пол, имея в виду второй этаж, где располагалось руководство, — там замечают все. Почему в четвертом взводе неполный охват? Кто это учится на полном государственном обеспечении, а государству дать взаймы какой-то червонец не хочет?
Игорь сидел краснее кумача.
— Что ж я могу сделать, товарищ преподаватель? Мои доходы равны нулю. Ниоткуда ни копейки. Неоткуда.
— Ну, а сами заработать не пробовали? Подите на вокзал, потаскайте пассажирам чемоданы.
— В форме ВВС?
— Зачем в форме? Переоденьтесь в гражданское.
— У меня нет гражданских шмуток.
— Да, вы их продали и на эти деньги приобрели фуражку. Вот видите, как для себя — вы нашли выход, а вот для государства… Гражданское платье можете занять у товарищей, вот хоть у Гермиса.
А Гермис тоже сидел красный, не поднимая глаз. Он, как и все остальные во взводе, понимал, что Лесин обращается и к нему, но пока не впрямую — из тактических и воспитательных соображений: мотай на ус, голубчик, и угрызайся.
Да и все остальные чувствовали себя преотвратительно. То, что они, взрослые здоровые парни, подписавшись на заем, расплачивались родительскими десятками, у многих далеко не лишними, — это сомнительный патриотизм.
— Подумайте над этим. Даю вам неделю сроку, — сказал Лесин. Он поизучал еще с минуту Козина, поелозил своим неустойчивым боковым взглядом по хмурому лицу Гермиса и вышел.
Манюшка толкнула Игоря в бок.
— Слышь, а что? В самом деле, двинем на вокзал и будем таскать чемоданы. Переломимся, что ли? Вон Вовку еще возьмем, — кивнула она Гермису. — Поедешь с нами? Или слабо?
— Да пойми ты… — Лицо у Игоря перекосилось, как будто он хватил залпом стакан уксуса. — Мы тут поем: «Не всем дано летать», людьми себя чувствуем, и вдруг тебе: «Эй ты, ну-ка!» Лакей! Унизительно.
— А чего тут унизительного? — пожала плечами Манюшка. — Работа, как всякая другая. Я вам делаю работу, вы мне платите зарплату, вот и все. А насчет «эй ты!»… у тебя что, язык отсох? Можно ведь и ответить культурненько: «Закройтесь, пожалуйста!..»
— Фи, княгиня! — вмешался Трош. — Где только вы воспитывались? Быть лакеем у какого-то пузатого плебея для нее, видите ли, работа!
— Ну, конечно, какая же это работа? Унизительно, особенно для нас с вами, барон. А вот давать государству взаймы незаработанные деньги — не унизительно?
— Ну и что тут такого? — подал голос Бутузов. — Получил от родителей в личное пользование — значит, твои.
— Раз не тобой заработаны, — значит, чужие.
— Вирно каже, — вздохнул Мотко. — Брать у батькив на заем… охо-хо…
— Я в лакеи не пойду, хоть меня зарежь, — заявил Евстигнеев. — Уж лучше… ето… простынку толкну. А зачем мне две?
— А вот это видел? — Старшина Мигаль показал свой внушительный, не оставлявший надежд на сносную жизнь кулак.
В классе поднялся шум. Каждый спешил высказать и утвердить свое мнение. Только несколько человек — те, кто знал почти наверняка, что их завтра вызовут отвечать урок, или кто готовился исправить двойку, не участвовали в митинговании. Синилов, заткнув пальцами уши, читал учебник физики. Петя Ракович, стараясь перекричать всех, вслух учил стихотворение.
Уже ничего нельзя было разобрать в этой какофонии. И тогда у стола возник помкомвзвода. Сделав зверское лицо, грохнул кулаком по столу:
— Молчать!
С задней парты к нему пробирался Захаров. Шум мало-помалу стихал. На этом успокаивающемся фоне все назойливее били в уши истошные вопли Раковича:
— Эй, уймите этого ассенизатора! — крикнул Славичевский и несколько находившихся поблизости от Петра спецов тут же исполнили приказание, толкнув Раковича в левый бок и в правый и вдобавок ласково, но чувствительно смазав по шее. — Так вот, знаете, о чем мы думаем? — Он кивнул в сторону приближающегося Захарова.
— О второй порции за ужином, — раздались насмешливые голоса. — Это неинтересно — сами о том же мечтаем.
— Зачем нам знать твои печали? Кхе, кхе…
— А вот зачем. Мы считаем, что исполнять лакейскую должность, может, и подходяще для всяких там княгинь и баронов…
— За клевету на советских баронов получишь в ухо!
— А мы сыны батрацкие, нам такая работа не к лицу.
— Но и тянуть с родителей тоже не годится, — перехватил Захаров. — Посему предлагается потрудиться на товарной станции. Глядишь, и на заем заколотим, и свою лепту внесем в новую пятилетку. Плохо, что ли?
— Какой плохо — ве-ли-ко-леп-но! — пробасил Гермис. — Комиссар, зови Лесина.
Появившийся вскоре командир взял бразды в свои руки. Смахнув шум дирижерским жестом, начал отдавать распоряжения:
— Мигаль, вас я попрошу обеспечить взвод рабочим обмундированием и сухим пайком. Вы, Славичевский, организуйте своевременную явку к месту сбора, то есть к школе. Я договорюсь со станцией. Сейчас мне нужно знать, сколько человек выйдет на работу. Поднимите руки, кто не сможет.
— Хиба е серед нас такий дурень?
— Оказывается, есть, — оглядев класс, сказал Лесин. — Я вас слушаю, Синилов.
— Я в воскресенье занят.
— Что ж, дело добровольное. Только весь взвод в ногу, как говорится, а вы…
— Не могу.
Утро обещало солнечный день. С каждой минутой становилось все теплее. Быстро испарялась роса с густой травы во дворе спецшколы, влажная бетонная дорожка на глазах светлела. Небо было чисто, без единого перышка и клочка ваты, яркая и сочная голубизна слепила.
— Я уверен, друзья, что нам удасться заставить босса пойти на уступки, — сказал Игорь Козин, приблизившись к группе ребят у калитки. — Он напуган забастовкой.
Крепкий, широкогрудый, в старой солдатской гимнастерке, заправленной в такие же бэу штаны, он изображал сейчас иностранного докера. Для большего сходства Игорь надел взятый напрокат у Захарова синий берет (так стала именоваться заношенная кепчонка после того, как от нее оторвали козырек).
Через сквер к школе стремительно неслась щуплая фигурка Лесина.
— Председатель профсоюза портовых грузчиков возвращается от предпринимателя, — сказал Захаров.
— Судя по его бодрому и задиристому виду, босс получил нокаут, — подхватил Игорь.
Лесин действительно сообщил, что всё улажено.
Закоулками в проходными дворами они довольно быстро добрались до товарной станции. Преподаватель ушел в контору, а ребята разместились на бревнах, сваленных неподалеку. Гермис затянул песню и, встав перед товарищами, энергично замахал руками и замотал головой — дирижировал. Жесткие темно-каштановые волосы на его голове смешно торчали во все стороны.
— А, хав ду ю ду! — воскликнул Захаров, прерывая пение. — Кто к нам пожаловал!
