Птицы летают без компаса. В небе дорог много (Повести) - Мишкин Александр Дмитриевич (онлайн книга без .TXT) 📗
А небо опять просветлело. К нему снова вернулись добрые, нарядные краски.
События за день менялись, как на кинопленке. И остановились на благополучном кадре. От последнего события у меня что-то сместилось внутри. От усталости томительно ныло тело, ощущение тяжести таилось в ногах, в руках, на шее, но почему-то хотелось подольше сохранить в себе это гудение. Мне казалось, что при этой усталости я мог бы сделать еще больше. «Надо Ожигову благодарность объявить. За принципиальность. Перед строем. При всех. Пусть знают и пример с него берут. И механику Могильному заодно. Тоже достоин. Тут можно силу характера показать. Только необходимо заранее нужные слова придумать, припасти. И себя покритиковать. Словом, все хорошим и дельным разговором обставить. Для воспитания масс. А еще попросить, чтобы лейтенанта Сидорова перевели в мое звено, ведущим второй пары. Когда я уйду с повышением, он займет мое место…» — размышлял я.
— Поздравляю! — сказала жена. — Голову теперь держи выше, не задирая носа, конечно. Командир!
«Да, если бы сегодня я нос задрал, воды бы набрал полные ноздри…»
В кроватке заворочался Олежка. Сынишка тоже проснулся отца поздравить. Я подошел к кроватке. Потрогал рукой дюралевые макетики самолетов, которые подвесил ему на шелковую ленточку. «Изделия» тонко звякнули. Олежка, раскрыв розовый ротик, зевнул и улыбнулся.
— В академию буду поступать, — твердо заявил я. — Вначале окрепну по-настоящему, чтобы как у Хробыстова не получилось… Может, даже в космонавты возьмут. Ну, ладно, размечтался. Давай ужин готовить. Проголодался я. Тебе надо картошки почистить? Или котлет накрутить? Давай! Хоть сейчас полы надраю!
Наташа отвернулась, плечи ее вздрогнули, но я понял, что она не плачет.
Нет, все-таки инженер у нас — мужик толковый. А он и не инженер вовсе. Инженер это сокращенно. Его должность в официальных документах именуется как заместитель командира части по инженерно-авиационной службе. Поэтому он и печется не только о подготовке своей техники, но и о подготовке самих летчиков. Ему не безразлично, кто на этой технике летает. С Вепренцевым даже сам командир полка советовался по поводу моего назначения на должность командира звена. «Он не возражает…» Чего ему возражать? Вепренцев и в людях разбирается не хуже, чем в самолетах. Вон тогда меня на партийном собрании разобрал, по винтику. Посмотрел, подкрутил гайки и теперь — не возражает.
Я шел вдоль самолетной стоянки и мысленно на все лады расхваливал подполковника Вепренцева. Человек правде в глаза смотрит. А Вепренцев тут как тут. Стоит возле перемычки и на меня смотрит. Когда наши взгляды встретились, он поманил меня пальцем.
— Вы, товарищ Шариков, видите, что это за фараон там в кабине сидит, движок гоняет? — спросил он.
— Это лейтенант Сидоров, товарищ подполковник.
— Ясно, Сидоров, — вежливо согласился Вепренцев. — Так вот, вы пойдите и объясните этому Сидорову, как надо по всем правилам опробовать двигатель. — Он взял меня за рукав и потянул к самолету.
Я почувствовал себя виноватым, хотя и не знал, в чем именно. Просто мне было непонятно, что надо объяснять Сидорову, что он подметил у него? Для летчика опробовать двигатель — пустяковое дело.
— Выключайте! — скомандовал Вепренцев.
Грохот смолк, оборвался, только турбина сразу не могла успокоиться. Сидоров защелкал тумблерами, а потом притих в кабине.
— Давайте, давайте сюда, что там притаились? — крикнул инженер.
Сидоров вылез из кабины и представился подполковнику.
— Сколько времени положено держать двигатель на максимальных оборотах? — спросил он лейтенанта.
Сидоров замялся, почесывая затылок. Он, возможно, и знал, но всегда придерживался одного правила: инженеру лучше не ответить вообще, чем ответить неточно.
— Что же это вы, сунули на полную железку и сидите ждете, пока приборная доска докрасна накалится?
— Надо же все проверить, товарищ подполковник, — попытался оправдаться Сидоров.
Подошел Степан Гуровский. Остановился за спиной инженера, внимательно прислушиваясь к нашему разговору.
— Товарищ Шариков, — обратился ко мне Вепренцев, — вот вы, как командир звена, и расскажите летчику график пробы двигателя, по секундам.
Я увидел, как Степан Гуровский шмыгнул за хвост самолета. Первым делом хотелось напомнить инженеру, что Сидоров пока еще не мой подчиненный. Но Вепренцев не стал слушать. Он повернулся и пошагал вдоль стоянки ловить таких же «фараонов», А мы с Сидоровым стояли и глядели друг на друга.
— Вот вам, держите, — протянул нам Семен Ожигов листок бумаги, сложенный в гармошку. — Изучайте график!
Мы схватили бумагу и жадно уставились в чертеж. Все ясно, по секундам. И чего он нас так ошеломил?!
— Товарищ командир! — вновь обратился ко мне Ожигов. — У нас Могильного забирают.
— Куда забирают? — оторвал я глаза от графика.
— В клуб, художником.
— Как это так?
— Да так.
— А ну, пошли. Где он, этот художник?
Перед нашим самолетом, расстелив инструментальную сумку, стоял на коленях Могильный. Он неторопливо раскладывал гаечные ключи и отвертки по ячейкам, потихоньку мурлыча себе под нос: «Это — сюда… А это — сюда…» Заметив нас, он быстро приподнялся и стал раскатывать засученные рукава комбинезона.
— Куда это вы собираетесь уходить? — спросил я солдата.
— Не уйду я от самолета, товарищ старший лейтенант, — твердо заявил Могильный. — Я не рисовать в армию пришел. Вот она, моя инструментальная песня! — показал он на брезентовую сумку с инструментами. — Ишь, чего захотели. Не пойду! Что я тогда дома скажу? У меня два брата отслужили честно. А я? — Круглая голова солдата ходила из стороны в сторону, в глазах прыгали черные дробинки.
— Если не хотите — дело другое, никто вас силком рисовать не потащит. Отстоим! — успокоил я солдата, успокоил себя и техника.
Надо бы, конечно, к подполковнику Вепренцеву сразу обратиться. Но сейчас не время. Чего доброго, еще график начнет спрашивать. Неудобно там перед всеми мямлить, все-таки командир звена. Доложу командиру эскадрильи, а уж он-то за меня заступится.
Мимо самолета ехал пузатый керосинозаправщик. Я поднял руку. Машина остановилась. Я знал, что она как раз по пути и подбросит меня до штаба.
Когда я поднимался по лестнице, меня окликнул майор медицинской службы Тарасов.
— Здравствуйте, товарищ Шариков! — сверкнув стеклами очков, бодро поприветствовал он. — Поздравляю с назначением на должность! — подозрительно раскланялся он. — Только смотрите у меня, чтобы без этого самого. — Тарасов похлопал толстыми короткими пальцами по двойному подбородку.
«Комар низко кланяется, затем чтоб посильней укусить».
Чудак человек. Будто я и скажу ему. Да разве мне сейчас до этого? Такого механика у меня отбирают! А доктор свое. Он всегда начеку. Кружку квасу натощак не выпьешь — душу потом расспросами вымотает. Доктор квас считает «выпрямителем».
— Нет, что вы, товарищ майор, разве мне до этого! Столько хлопот! — поморщившись, заголосил я как можно убедительнее, координируя мимику лица с содержанием слов.
— Смотрите, смотрите, вечером проверю, — нудно протянул он на одной ноте.
— Пожалуйста, пожалуйста…
Родная мать за мной так не следила. Вот жизнь!
Виктор Сидоров мог косить траву, орудовать вилами на току, мог отлично летать. Понимаю, что человек он по-крестьянски смекалистый и рассудительный. Но разобраться в своих сложных и трудных отношениях с женой у него не хватает ни воли, ни мужества, ни умения, ей квалификации. Да, так бывает. Иногда летчик в воздухе проявляет ясность ума, твердость характера, а на земле безропотно сносит дерзости и капризы жены. В любви женщинам известно и то, чего они никогда и не учили.
Не выдержал я. Рассказал про Виктора Сидорова и про его семейные дела подполковнику Торопову. Раз уж жена «вмешивается во внутренние дела» — пусть и дипломатия будет на высшем уровне. Он замполит, вот и пусть разматывает этот клубок из живых ниток. А так молчишь, молчишь, а потом поздно будет. Уговорит жена, клубок запутает. Сам черт его тогда не распутает. Нет, надо разматывать, пока узлы не завязались. Неудобно, конечно, на друга докладывать. Но вот Генка-то на меня доложил, не постеснялся. И ничего со мной не случилось — не умер, даже еще и в должности повысили.
