Перед прыжком (Роман) - Еремин Дмитрий Иванович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— Может, пойдем и взглянем на этого президента? — с прежней злой, возбужденной усмешкой спросил Бублеев. — Видел я его сейчас на плакате. Мужик мужиком…
Как и в первый приезд Калинина месяц назад, митинг был назначен в цехе цветного литья — самом чистом и светлом на заводе. Сюда пришли не только рабочие завода, но и представители местной власти, предприятий и организаций уезда. В небольшом, аккуратном цехе все не вместились, многие толпились у входа, цеплялись за плечи товарищей и вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть знакомое по портретам лицо уважаемого в стране человека.
Терехов пришел сюда уже после того, как все в цехе и возле него было заполнено до отказа. Ему с трудом удалось протиснуться сквозь чуждую ему толпу рабочих лишь к самому входу в цех и встать рядом с каким-то мужиком, пропахшим сырой овчиной. Нечего было и думать достать отсюда пулей из дамского браунинга. «Да и надо ли? Не разумнее ли поберечь себя для более крупной акции во имя святого дела?» — решил он, не без опаски оглядывая сгрудившихся вокруг людей.
Калинин стоял в центре цеха на ящике, поставленном вместо трибуны, и некоторое время молча оглядывал сквозь стекла очков в простой железной оправе густо обступивших его рабочих. Передних он видел ясно. Это были худые, плохо одетые люди с одинаковым выражением напряженного ожидания на серых, давно не бритых лицах. Рядом и далеко за ними, взобравшись на ящики, формовочные приспособления и станки, плотной толпой стояли и сидели другие.
Те, кто был помоложе и посильнее, влезли по плечам товарищей на балки и переплеты цеховых перекрытий, на выступы закопченных, покрытых инеем стен, и тоже нетерпеливо ждали: что-то скажет им в этот раз «Всероссийский староста», Михаил Иваныч Калинин?
В рассеянном свете цеха дальние ряды виделись Калинину смутно. Он не столько видел, сколько по гулу я шелесту голосов догадывался о том, с какой жадностью, почти исступленно ждут от него слова одобрения и надежды.
Завод — чужой, но он понемногу работает. Это наглядный, убедительный пример разумной и деловой политики Советской власти по отношению к зарубежным промышленникам и дельцам: вот вам, господа, живое свидетельство того, что Советская власть не страдает фанатической замкнутостью. Она готова иметь дело не только с Мак-Кормиками, но и с любыми другими представителями деловых кругов Америки и Европы, заинтересованными в обоюдовыгодном использовании богатств и рынков сбыта в красной России. Так на так, господа! Двери для серьезных деловых людей у нас открыты. И если по договоренности с дирекцией мы временно приостанавливаем работу на заводе, отправляем рабочий эшелон в Сибирь, то это тоже на обоюдную пользу. С осени, если хозяева завода не потеряют рассудка от ненависти к Советам, как они потеряли его в 1917 году, если они обеспечат завод запасными частями и сырьем, как это предусмотрено договором, то производство машин можно будет снова пустить на полную мощность…
Думая об этом, Калинин отчетливо помнил лицо и голос Владимира Ильича во время их вчерашней беседы, его настойчивые слова о том, чтобы каждый из тех, кто поедет с заводским эшелоном в Сибирь, чувствовал себя солдатом великой рабочей армии на фронте трудовой смычки не только с беднейшим, но и со средним крестьянством, которого в Сибири подавляющее большинство. Дело не только в хлебе. Этой поездкой нужно доказать сибирскому крестьянину, пока что разуверившемуся во всем, недовольному Советской властью, — доказать этому крестьянину необходимость союза с рабочим классом центра страны, показать нерушимую классовую сознательность и сплоченность рабочих, всемерно крепить трудом и личным примером… да-да, личным примером каждого — крепить трудовое рабоче-крестьянское братство, особенно с беднотой…
Близоруко щурясь, Михаил Иванович в последний раз оглядел стоявших перед ним рабочих. Вскинув рано седеющий клинышек бороды, оглядел и тех, кто стоял в широко раскрытых дверях, и тех, кто устроился на станках, располагался на перекрытиях под самой крышей, затемняя и без того сумеречный свет, льющийся с неба сквозь стеклянную крышу цеха. Острое чувство горячей симпатии, почти отцовства к этим полуголодным, плохо одетым людям ощутимо хлынуло в сердце. Он подавил невольный горестный вздох и мягко, но так, чтобы слова его внятно прозвучали в притихшем цехе, произнес:
— Товарищи рабочие!
В цехе и за его стенами было тихо. Только неумолчное татаканье заводской электрической станции далеко за складами и едва уловимые, как сонное бормотание, каждодневные шумы поселка, слившиеся в ровный, невнятный гул, доносились сюда, не заглушая негромкий голос Калинина.
Рабочие стояли вокруг «Всероссийского старосты» молча. По их лицам он видел, что они соглашаются с ним, понимают его, верят тому, о чем он говорит от имени партии и Владимира Ильича, уяснили необходимость поездки в Сибирь и особенно рады, что на время поездки за ними здесь сохраняется средний заработок, а в Сибири каждый из них получит за добросовестную работу немало муки и жиров, да еще сможет отправить раз в месяц продуктовую посылку домой…
Спокойная, добрая речь его ничем не напоминала привычную буйную митинговщину. Он говорил по-домашнему просто, доверительно. И так же доверительно слушали его они — больше полутора тысяч изголодавшихся, но не потерявших надежду на лучшее будущее рабочих людей.
Закончив, он осторожно нащупал ногой край ящика (при этом едва не наступил на Антошку Головина, успевшего примоститься здесь еще до начала митинга) и под приветственные хлопки и выкрики сошел на землю.
Тогда к ящику стали выходить другие ораторы — представитель ВСНХ, председатель местного Совета, рабочие и работницы с воспаленными от бессонницы глазами.
Все уже было сказано, все было ясно, и когда одна из работниц прямо из толпы попросила слова, ей весело крикнул откуда-то сверху насмешливый парень:
— А ну, тетка Настасья, ляпни и ты что-нибудь покрепче!
— И ляпну! — крикнула та в ответ. — Ляпну я, дорогие, вот что: вы-то уедете, а мы тут останемся на картофельных очистках да на воде… ладно! Как-нибудь прокормим за это время детишек да стариков. Дел и на заводе нам хватит. Как сказано, будет происходить учет и ремонт всего. Нашими, чай, руками-то будем все это делать. Поэтому ты, Вавилов Матвей, — она подняла туго повязанную теплым платком голову кверху, поискала глазами веселого парня.
— Тут я, — крикнул тот под хохот других парней, свесив голову с верхней балки. — Вона где, в облаках…
— Ага, значит, возле господа бога? Так вот, молодец, коли ты поедешь…
— Поеду!
— Ну, поезжай. Да только там не шалберничай, а работай. Привези хлеб по-честному, как просит Михаил Иваныч. Чтобы твоей мамке с Анюткой и нам в наших семьях не погибать с голоду в новую зиму. Чтобы с вами, такими вот бойкими, не чертыхаться…
— Не бойся, тетка Настасья, — вновь подал голос Мотька Вавилов, парень «из облаков». — Мы во как работать будем! Не привыкать!
Вокруг смеялись, кричали, кто сердитое, кто веселое, а когда опять приутихло и к ящику стал протискиваться местный оратор, слушать его не стали:
— Хватит!
— Все ясно!
— Пуская опять Михаил Иваныч!
— Давай, заключай, Калиныч!..
Уже начинало темнеть, когда, оглядевшись, чтобы в последний раз охватить одним взглядом всех, кто стоял вокруг, Калинин сильнее, чем говорил до этого, почти торжественно произнес:
— Перед тем, как ехать сюда, я говорил с Владимиром Ильичей Лениным. Он просил передать вам, что вы являетесь сейчас одним из боевых отрядов той армии, которая едет на фронт непосредственной смычки с трудовыми массами крестьянства. Мы даем вам ответственные документы. Вас никто не тронет в пути ни туда, ни обратно, когда повезете свою долю хлеба домой. Но каждый из вас, как это правильно сказала только что уважаемая Настасья… извините, не знаю отчества, — он поискал взглядом пожилую работницу, — каждый должен помнить о своей рабочей чести и ехать в Сибирь не как мешочник, а как полномочный представитель революционного пролетариата. То есть с идейной и политической целью. Оправдайте же в поездке доверие Советского правительства. Во имя революции, ее укрепления и развития — крепите братскую смычку рабочих и крестьян…
