Перед прыжком (Роман) - Еремин Дмитрий Иванович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Десятки рук подхватили Калинина, и хотя он просил: «Не надо… зачем вы? Я превосходно и сам дойду… ну полно! Да хватит!» — его понесли над толпой и так, на руках, бережно вынесли из цеха мимо низко опустившего голову, напряженно сжавшегося Терехова — под уже темнеющее, мигающее огоньками звезд весеннее небо.
Когда машина, зарокотав и пустив клубы дыма, отошла, мужик в овчинном полушубке, стоявший рядом (это был Бегунок), с широкой улыбкой на бородатом лице повернулся к Терехову:
— Вот и повидал я, браток, послушал Калинина!
Терехов молча кинул на Савелия угрюмый ненавидящий взгляд: радуется и счастлив дикарь. Еще бы: их президент — мужик, и этот — мужик. Вот он, лик большевистской Совдепии. И они, такие вот, взяв власть, хотят стать хозяевами России? Немыслимо! Невозможно! Нет, надо, надо скорее в Сибирь…
— Ленина слушал, теперь Калинина довелось… Ох, слава те господи! — истово перекрестившись, продолжал между тем бородач. — Теперь в самый раз и домой, в Мануйлово. Сам-то ведь я, браток, из Сибири, — доверчиво пояснил он Терехову. — Да вот замешкался. Загостился тут у Платона Головина. Теперь охота назад. С эшелоном поеду. Уж больно все ладно вышло!
До судорог в пальцах сжимая браунинг в кармане ватника, чтобы сделать оружие незаметным, Терехов молча шагнул от Савелия прочь, в сторону хозяйственного двора: ему не о чем было разговаривать с этим счастливым сибирским бородачом…
Одним из тех, к кому по приезде в Сибирь следовало обратиться без опасения быть выданным советским властям, Верхайло под строжайшим секретом назвал Терехову сына оренбургского казака, есаула Ярскова.
— Умен и надежен, — сказал Верхайло. — Можешь на этого положиться…
Ярсков действительно был умен и надежен. После первого разгрома армии оренбургского атамана Дутова ему удалось бежать в Сибирь. Там он воевал в одной из частей колчаковской армии. А когда летом девятнадцатого года Колчак был разгромлен под Петропавловском, Ярскову снова пришлось бежать, теперь уже за Тобольск.
Голодный, небритый, оборванный, он в одной из маленьких северных деревень прижился в теплой избе солдатки Домны Суконцевой. Еще не старая, до предела уставшая за годы войны от вдовьего одиночества, добрая женщина сразу же привязалась к раненому, еле живому «солдатику». Она без труда записала его в волсовете своим «мужиком» Авдеем Суконцевым, всю зиму обхаживала, откармливала — не могла наглядеться. А когда в Сибири до самого Забайкалья утвердилась Советская власть, Ярсков отпросился у «женки» съездить якобы к папаше в Челябинск. Уехал — и не вернулся: вместо Челябинска он устроился агентом в Тобольской заготконторе, а месяцев через шесть перевелся в Омск.
Еще в деревеньке, живя у Домны, до ломоты в висках обдумывая, как теперь быть, он пришел к единственно верному в его положении выводу — не таиться в деревне, где ты у всех на виду и где рано или поздно тебя найдут. Отсюда надо бежать. Не домой в Оренбуржье, где тебя знают, но и не в новый медвежий угол вроде Домниной деревеньки, а в город. В самый большой: в толпу. Устроиться в городе под именем бедняка Суконцева на какую- нибудь небольшую должность, заслужить доверие начальства, а тем временем — поискать надежных дружков. Из таких же, как сам. А их найдется немало! Большевики — не надолго: лето двадцатого — все решит! Если же и оно не решит, то решит двадцать первый год: борьбе еще не конец, ей только-только начало…
В Омске, как и в Тобольске, мало интересовались тем, откуда и почему приехал сюда раненный на недавней войне Суконцев. Достаточно было того, что он сразу же проявил себя человеком дельным, сообразительным, безотказным. Готовым и на такую нелегкую, даже опасную по тем временам работу, как разъездной заготовитель местного потребсоюза.
Все лето двадцатого года, до самой зимы, разъезжал он с товаром, взятым на комиссию со складов Губсибпродкома. И всякий раз возвращался на базу в телеге или кошевке, доверху набитой продуктами и сырьем деревенского производства.
А за ним все громче тянулась слава оборотистого, преуспевающего заготовителя. Жестковат и прижимист, верно. Зато уж ловок что надо: где у другого и вполовину не выйдет, у этого выйдет на полных сто…
До начальства не доходило, что в торге с крестьянами их оборотистый «коробейник» был не только до жесткости неуступчив: ни вершка ситчика сверх положенного, ни лишней иголки или моточка ниток. Он был и очень словоохотлив.
— С вас, бородатых тюхтей, не так еще драть надо! — говорил он, не то издеваясь над мужиками, не то сочувствуя им. — Избаловала вас власть царя Николашки вольной торговлей. Ворчали на прежнюю власть… Советскую захотели? Ну вот — теперь погодите: новая — спуску не даст! Дурь из вас выбьет. Тем больше, что жрать в городах стало нечего, особенно в той России. Поэтому мы, то есть новые, и взялись за Сибирь. Потрясем вас как надо! Так что спорить насчет послабления вам теперь ни к чему…
После его отъезда в селах и деревнях начинались тревожные разговоры. Родился слух, будто комиссары начнут обирать крестьян до последнего зернышка, потом объявят — вначале пока в России, потом и во всей Сибири — новое крепостное право. Загонят всех поголовно в «коммуны», под одно одеяло. Тут мужику и конец…
Между тем заготовитель Суконцев — преуспевал. И в один из студеных октябрьских дней, когда из степных просторов за Иртышом на город неслась первая снеговая туча, его вызвал к себе сам председатель уездного отделения потребсоюза.
— Ну как, Суконцев? Дела идут? — спросил он, одобрительно поглядывая на подтянутого, ладно одетого во френч и галифе, заправленные в добротные сапоги, хорошо побритого молодца.
Тот скромно ответил:
— Стараемся, коли надо…
— Надо!
Председатель еще раз внимательно пригляделся к Суконцеву:
— Говорили мы тут, понимаешь, с секретарем. Третья годовщина подходит… чуешь? Октябрьский призыв! В партию тебе надо. Ты как?
Суконцев невольно дрогнул и, чтобы не выдать злой радости, на секунду потупил остро блеснувший взгляд своих серых глаз: вступить в РКП входило в планы его друзей по подполью.
— Да я-то бы что, — сказал он, как бы робея. — Возьмут ли?
— Возьмут. Сам рекомендацию напишу…
Начальник с минуту раздумчиво мял пальцами толстую мочку правого уха, потом снисходительно усмехнулся:
— Ладно уж, скажу и об этом. Должность тебе намечают. На повышение. Так что, брат, все одно к одному…
И вскоре Суконцев, он же Ярсков, занял действительно небольшую, но все же руководящую должность в Омском продкоме.
В те дни во взрывчатые, как динамит, деревни, села, станицы и уездные городки обширной Акмолинской области, куда входило тогда несколько губерний, включая Омскую, — еще кровоточащие после войны, поротые колчаковцами, колотые, резанные, покрытые, как синяками, свежими пепелищами, только что пережившие кулацко- белогвардейский мятеж и снова чреватые кровавыми мятежами, — в те дни сюда по строгому указанию Центра партийные организации края вместе с Сибревкомом, Сибпродкомом и командованием размещенных здесь воинских соединений и частей трудармии направили около двух с половиной тысяч коммунистов и активистов для всестороннего учета необмолоченного, оставшегося от прошлых лет в кладях и еще вполне годного хлеба, и тех миллионов пудов, которые были ссыпаны справными, хозяевами в закрома, и тех, которые спрятаны в тайных ямах и в заимках кулаками.
Надо было также учесть поголовье скота, коней и верблюдов, количество пригодных для сева земель, сенокосных угодий, исправных и нуждающихся в ремонте сельскохозяйственных машин и орудий. Проверить готовность к лету гужевого и речного транспорта, элеваторов, складов, мельниц, железнодорожных пунктов и пристаней. Привести все это в боевой рабочий порядок: зерно прошлых лет — обмолотить, собрать и отправить голодающим рабочим в Центр, пригодные для посева земли — засеять. После этого слаженно провести сенокос, уборку нового урожая, а затем — и сев озимых.
