Великие голодранцы (Повесть) - Наседкин Филипп Иванович (книга бесплатный формат txt) 📗
Уже не осторожничая, я в третий раз обошел алтарь. И осмотрел все, что можно было осмотреть.
Даже под грязный тюфяк заглянул. Барометра нигде не было. Может, Клавдия обманула? И может, вот сейчас нагрянут служители бога, чтобы схватить вора? А потом выставить его на всеобщее посмешище?
Подняв свечу, я снова осмотрел комнату. Со стен насмешливо глядели на меня святые угодники. Они словно потешались над моей неудачей. Раздосадованный, я погасил огонь. Клавдия схватилась за меня, точно боясь, как бы я не растворился в темноте.
— Зачем потушил?
— Могут заметить.
— Что ж теперь делать?
— Сейчас подумаем.
Нет, Клавдия не обманывала. Если бы она была заодно с ними, она не тряслась бы так. Да и на что я им? Нет, тут не было подвоха. Но и ослышаться Клавдия не могла. Барометр где-то здесь.
— Придется подождать до зари. А на заре осмотрим все.
— До зари я не выдержу, — захныкала Клавдия. — Умру от страха.
— Другого выхода нет. С пустыми руками не уйдем.
Клавдия вся прижалась ко мне.
— Филя, милый! — взмолилась она. — Уйдем отсюда! А на заре вернемся. Уйдем, Филичка!
— Нет! — отрезал я, уверенный, что Клавдию потом и на аркане не затащишь в церковь. — На заре возвращаться опасно. Могут заметить. Самое верное переждать тут. — Я обнял ее, подтолкнул к плащанице. — Присядем на стол.
— Что ты, что ты! — вырвалась Клавдия. — Садиться на такое место? Это же грех большой.
Я рассмеялся. Забавным показался ее страх.
— А разве не грех, что ты в алтаре? Церковь-то строго запрещает женщине появляться в этом святом месте. И сулит за такое преступление геенну огненную. Так что ты уже великая грешница. И терять тебе больше нечего. Садись и отдыхай. А то до зари далеко.
Клавдия нащупала стол и присела. Я уселся рядом на золотую парчу. Все-таки интересно. Сидеть на самом святом месте. Да еще рядом с девчонкой. Нарочно не придумаешь.
— Господи, и зачем это я все затеяла? — вздохнула Клавдия. — А ну, как они передумали? И спрятали в другое место? Сколько переживаний, и все напрасно. Да и ты бог знает что подумаешь.
— А я уже чуть было не подумал, — признался я. — Может, ты ловушку мне устроила?
— Неужели тебе могло прийти такое в голову?
— А почему бы и нет? Кажется, мы не друзья, а враги. Да еще не простые какие-нибудь, а классовые…
Какой-то шум прервал наше перешептывание. За ним последовал лязг. Потом послышались голоса. Мы разом соскочили со стола.
— Сюда идут, — с отчаянием сказала Клавдия. — Мы погибли.
С минуту я стоял как оглушенный. Отец Сидор и пономарь Лукьян. Я сразу узнал их. Неужели они заметили свет? Я схватил Клавдию и потащил ее за плащаницу.
— Под стол! — и пригнул ее к полу. — Живо!
Клавдия на четвереньках заползла под стол, на котором стояла плащаница. За ней спрятался туда и я, опустив позади себя парчу. Под столом было тесно и низко. Мы легли на тюфяк и притиснулись друг к другу.
— Они найдут нас, — всхлипнула Клавдия. — И убьют.
Я зажал ей рот ладонью.
— Молчи!
Прислушиваясь, я лихорадочно думал, что делать, если нас обнаружат. Один бы я сумел удрать. Только бы меня и видели. А вот с Клавдией… Она так скована страхом, что не двинется с места.
А голоса все ближе и ближе. Послышались шаги. И густой бас Лукьяна:
— Вот и врата отчинены. А намедни сам затворял. Как сейчас помню.
— Где тебе помнить, когда ты пьян, — возразил отец Сидор. — Спьяну все померещилось.
— Своими очами зрел свет в алтаре. То вспыхивал, то затухал. Не иначе кто ходил тут со свечой.
— Да кому ж тут ходить-то? Кому и зачем? Да еще в такое время? Все живое спит. Только ты один блукаешь.
— Час поздний, это так, батюшка. А только своими очами… Был тут какой-то леший.
— Поменьше бы пил. А то меры не знаешь. Даже к вечерне пьяным являешься.
— Уж ты и скажешь, батюшка. К вечерне пьяным. Да когда ж такое было? А что до нонешней ночи… Полбутылки выпил, каюсь. Но разве ж это мера?
Отец Сидор разгуливал вокруг плащаницы. А Лукьян топтался на одном месте. И луч от его фонаря прыгал по полу. Я видел это в просвете между парчой и крашеными досками.
— В полночь взбудоражил, — ворчал поп. — А ради чего? Перекрестился бы и отогнал привидение. Так нет же! Разбудил и притащил. — И повелительно: — Пойдем! Я спать хочу.
— Сейчас пойдем, батюшка, — смирился Лукьян. — А допрежь позволь глоток влаги господней.
— Вот оно что! Так ты из-за этого придумал?
— Нет, нет, батюшка! На кресте клянусь. Своими очами зрел. А прошу от жажды. Огонь в душе залить.
— Нельзя. Осталась одна бутылка. Причащать нечем будет.
— Святой водицы сахаром разведу. И подкрашу так, что сам господь от своей крови не отличит. Ну позволь, батюшка! И сам причастишься. Чтобы спалось покрепче.
— Ладно уж, достань, — сдался поп. — И мне налей. А то и правда не скоро уснешь. Перебил сон, олух царя небесного.
Звякнуло стекло, забулькала жидкость. И снова голос Лукьяна:
— За господа бога, спасителя нашего!
Закурлыкали глотки, зачмокали губы. Крякнув, отец Сидор сказал:
— Достань-ка по просвирочке. Раз уж выпили, надо и закусить.
Медленное и громкое чавканье. И утробное гудение пономаря:
— А как вы обвели паству-то. Ведьма, крестный ход и дождь. Всем чудесам чудо. Закоренелые грешники и те перекрестятся.
— Не богохульствуй. Дождь не от одного прибора, а и от молитвы. — И прошаркал мимо нашего изголовья. — А ну-ка, взглянем на него. На что показывает? Может, на бурю? — И тревожно: — А где же он?
— Я спрятал в тайник.
— Фу ты, дьявол! А я уж испугался. Зачем спрятал-то?
— Для надежности. Ну, как кто увидит?
— Да кто ж тут увидит? Кроме нас с тобой, сюда никто не заходит. Нет, нет! Достань сейчас же! Или пропил уже?
— Что вы, батюшка? Как можно пропить его? Это же не икона какая-нибудь, он же дороже любого святого. — И, протопав куда-то, вернулся на место. — Вот смотрите. Целехонький. И показывает на «ясно».
— Повесь на стену. И пускай висит. Он должен быть на воздухе. А в тайнике может задохнуться и испортиться.
— Молитва молитвой, — сказал Лукьян, пройдя куда-то. — А главное все ж таки он. Он выручил нас. Сколько в воскресенье народу-то набилось? И касса наша сразу пополнилась. И будет пополняться от праздника к празднику. Только меня уж не обделите, батюшка. Совсем оскудел раб божий.
— Пропиваешь много. На баб несоразмерно тратишься. Сколько увещевал тебя? Укроти плоть. Чаще молитве предавайся. А ты все не внемлешь гласу мудрости. И в делах рвения не показываешь.
— Как же не показываю? Все как есть исполняю.
И ваши прихоти и Комаровские. Намедни набат по приказу бил. А как бил-то? На взаправдашнем пожаре так бы не старался. И за то чуть в темницу не угодил. Насилу выпутался.
— За то хвала тебе… — И звонкий, продолжительный зевок. — Разливай остальное, что ли? Долакаем и пойдем. А то еще и матушка примчится.
Снова звякнуло, забулькало, закурлыкало. А затем крякание, сопение, чавкание. И елейный голос отца Сидора:
— Прости нас, господи! Не накажи за слабость, грешных! Ибо в слабостях наших — наши радости!
— Аминь! — врастяжку пробасил Лукьян, точно был на клиросе. — Слава нашему создателю! И вам благодарность, батюшка!
Робкий луч скользнул по крашеному полу и метнулся в сторону. Глуше и глуше шаги. Стук, лязг железа. И натужная тишина. Я пошевельнулся, но Клавдия не выпустила меня.
— Подожди. Может, притаились?
И мы продолжали лежать. Прошло еще немало времени. Клавдия достала зажигалку, глянула на часы.
— Уже, должно, светает.
Я осторожно вылез из-под стола. Густая тьма поредела. То ли в самом деле рассветало, то ли тучи на небе рассеялись! Глаза различили на стенах иконы. Под одной из них поблескивал металлический круг. Это был барометр. Я показал Клавдии на него и прошептал:
— Вот он. Можешь взять.
