Великие голодранцы (Повесть) - Наседкин Филипп Иванович (книга бесплатный формат txt) 📗
Клавдия вздохнула и не сразу ответила:
— Собиралась, да не собралась.
— На экзаменах завалилась?
— Экзамены сдала не хуже других. А не прошла по социальному составу. Отец — собственник. — На большом мосту она остановилась. — Давай постоим. Вечер уж больно хороший!
Мы подошли к перилам, оперлись на них и уставились на воду. Здесь, на стрежне, она была чистой и прозрачной. И небо отражалось в ней как в зеркале. Оно походило на серебряный колокол, опрокинутый вниз.
— А ключи от этих заставней отец держит вместе с церковными?
— О да! — воскликнула Клавдия. — За этот мост он дрожит больше, чем за церковь. Боится, как бы кто не спустил воду. Месяц целый пруд будет набираться. А мельница будет стоять. Убыток.
Я подумал о Комарове и спросил:
— А какая у него, твоего отца, перспектива?
Клавдия быстро обернулась ко мне, и я заметил в ее глазах блеск.
— Перспектива? — переспросила она, словно проверяя, не ослышалась ли. — Он все надеется… Пройдет еще немного, и вы, большевики, прогорите. И тогда-то уж…
— Понятно, — перебил я, довольный, что и меня она причислила к большевикам. — Тогда-то уж он развернется. И в короткий срок станет капиталистом.
— Не знаю, в какой срок он станет капиталистом, — равнодушно отозвалась Клавдия. — И вообще станет ли? А только меня это ничуть не интересует. Я бы хотела… А лучше не будем об этом. — И, помолчав, спросила: — Подвела я тебя с Есениным-то? Ну, что подарила на глазах ребят? Допытывались, отчего и почему?
— И не подумали, — соврал я. — Даже обрадовались книжке. И сразу же принялись читать.
— Глупо как-то получилось. С великими голодранцами — тоже. И дернуло же меня брякнуть. Я понимаю, ты сказал так, чтобы дать мне отпор. Но я-то почему повторила? Растерялась, что ли? И получилась нелепица. Голодранцы, да еще великие. Чушь какая-то.
— А нам нравится, — сказал я. — И мы частенько величаем себя так.
Клавдия опять шумно вздохнула.
— Вам хорошо. У вас ячейка. Вместе работаете, спорите. И можете позволить себе даже несуразность. А вот когда одна… — И, подумав, добавила: — Ужасная вещь — одиночество. Бывает, что и жить не хочется. — Она оттолкнулась от перила и протянула мне руку. — Пора домой. Завтра в одиннадцать. Буду ждать.
Я постоял, пока она скрылась в сгустившейся темноте, и зашагал своей дорогой. Завтра в одиннадцать. Вспомнились ее часы. Я достал их и поднес к уху. Они тикали весело, отсчитывая неудержимое время.
На другой день в одиннадцать вечера я был у Комаровского дома. Погруженный в темень, он еле проступал на сером фоне неба. Мельница уже не работала, и кругом царила тишина. Я прошел мимо и с тревогой подумал, уж не забыла ли Клавдия. Но в ту же минуту услышал позади себя частые шаги. Конечно, это была она. Захотелось подождать ее. Но я продолжал идти. Чего доброго, подумает, что обрадовался.
Догнав меня, Клавдия схватилась за мое плечо и перевела дыхание.
— Гонишь как на пожар. Нарочно, что ли?
В темноте трудно было узнать ее. Какой-то пиджак, юбка, по-деревенски повязанный платок. Обыкновенная девка.
— Вот ключи, — сказала она. — Возьми.
Я сделал вид, что не заметил ее руки.
— Держи при себе. Откроешь сама. Я провожатый.
Она спрятала ключи и сказала:
— Прямо вельможи. Преподнеси на блюдечке.
Но злости в голосе не чувствовалось. Я вспомнил о часах, достал их и подал ей.
— На. Больше не нужны.
Она взяла. Но на руку не надела, а спрятала в карман. Несколько минут шли молча. Клавдия ждала, когда я заговорю. А мне не о чем было говорить. Все же молчать было неприлично, и я спросил:
— А отец не хватится?
Клавдия рассмеялась, точно обрадовавшись.
— Где ему! Напился, как сапожник. И спит как убитый.
— Опять у кого-либо гостевал?
— Сам принимал гостей. Лапонины нагрянули. Петр Фомич с женой и сыном Михаилом. А родители мои и рады стараться. Такой пир закатили…
И оборвала себя. Спроси, мол, зачем гости, по какому случаю пир, тогда скажу. Но я не спрашивал. Какое мне дело до них? Пускай гостятся и пируются сколько влезет. Это задело Клавдию.
— А ты всегда такой?
— Какой?
— Бирюк?
Захотелось тем же ответить ей, и я, в свою очередь, спросил:
— А ты всегда такая?
— Какая?
— Сорока?
Клавдия фыркнула и замолчала. Мне стало досадно на себя. Она старалась ради нас. И можно было не обижать ее.
Уже возле церкви я обнаружил, что забыл спички.
— А огня-то у нас нет?
— Я захватила свечу, — сказала Клавдия. — И зажигалку.
За оградой было тихо и темно. Оба креста на высоких колокольнях терялись где-то в тучах. Мы подкрались к боковой двери. Клавдия опять протянула мне ключи. Но я и на этот раз остановил ее:
— Сама открывай.
Она долго не могла попасть в замочную скважину. Может, не тот ключ взяла? Или руки тряслись от страха? Но вот в тишине щелкнуло, и железная дверь с лязгом подалась внутрь. Клавдия вошла первой. Я последовал за ней. Темень в церкви показалась непроницаемой. И такой плотной, что о нее можно было разбиться. Клавдия отчего-то вздрогнула и прижалась ко мне.
— Боюсь.
Я тихонько подтолкнул ее.
— Пошли.
Мы сделали несколько шагов. И разом остановились. Что-то с шумом пронеслось над нами. Колени мои подломились, и я чуть было не присел. Стоило большого труда удержать себя на месте. А надо было не только самому держаться, но и поддерживать ее. Вон как она трясется! Будто злые духи уже вселились в нее.
Опять что-то прошуршало над головой.
— Господи! — прошептала Клавдия. — Не могу.
Я сжал ее за плечи.
— Идем.
Неслышно ступая, мы сделали еще несколько шагов. И снова остановились как вкопанные. В огромной церкви, наполненной темнотой, то там, то сям возникал и исчезал какой-то шум. Казалось, это святые, сойдя с икон, забавлялись чем-то. Или ожившие амуры на своих крылышках порхали по воздуху? Вспомнилась одна книга, и холод волной прокатился по телу. Вий! Он вдруг возник перед глазами — страшный, уродливый, с тяжелыми веками. Вот сейчас он протянет железную руку и громко объявит: «Да вот же они!»
Опять над головой раздался шум. Что-то пронеслось совсем близко. В лицо повеяло ветром. Да это же летучая мышь! Но как очутилась она в церкви? Может, залетела через пролом в стеклянном куполе?
— Не бойся, — сказал я Клавдии. — Это летучие мыши. Видать, живут где-то тут.
Я попросил у нее свечку. Клавдия чиркнула зажигалкой. Огонек вспыхнул весело, оттеснил темноту. Я зажал свечку в ладонях и двинулся вперед. Клавдия следовала за мной. И так близко, что я чувствовал у себя на шее ее дыхание.
С иконостаса на нас злобно взирали святые. Выстроившись в ряд, они казались стражами. Так и чудилось, вот сейчас они пустят в нас отравленные стрелы. Или пронзят наши сердца копьями.
А вот и царские врата. В тусклом свете они сверкают позолотой. Я приближаюсь к ним и раскрываю створки. И жду, ни жив ни мертв. Сейчас оттуда грянет голос, как громом, сразит нас. Но тишина царит и за вратами. И я знаком подзываю Клавдию. Она неслышно приближается, берет меня за руку. Мы входим в алтарь — святая святых церкви.
— Где он тут, барометр?
— Не знаю, — шепчет Клавдия. — Где-нибудь на стене.
Осматриваем алтарь. Квадратная комната. Стены сплошь увешаны иконами. Полукруглое окно забрано решеткой. Посреди комнаты — стол, до полу покрытый золотой парчой. На столе — плащаница с гробом господним. Это ее в страстную неделю выносят из алтаря и ставят посреди церкви. С задней стороны парча откинута. Под столом видны тюфяк и подушка. У изголовья — целая батарея пустых бутылок. Должно быть, на ложе этом отдыхает после трудов праведных пономарь Лукьян. Но где же барометр? Я еще раз осматриваю стены, стол с плащаницей. Барометра нигде нет. Куда же он девался?
Клавдия смотрит перед собой большими испуганными глазами.
— Должен быть тут. Своими ушами слышала.