Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (книги хорошего качества TXT) 📗
— Вот что значит бездумное отношение, — назидательно сказал Тугоруков.
— Но вы же сами говорили: выполнение команд должно быть доведено до автоматизма, — опять не удержалась Манюшка.
— Так точно, говорил. Но! — Капитан поднял вверх указательный палец. — Автоматизм должен быть осмысленный, если хотите, творческий автоматизм… Тих, тих, тих. Что-то вы чересчур активны. Повороты в движении. Доманова, смирно! Шагом марш!
Несложные повороты направо и налево Манюшка выполнила сносно, но вот «кругом» ее срезало.
— Это что-то новенькое, — насмешливо сказал капитан. — Поворот «кругом» в движении делается в три приема, а у вас получилось целых пять. Становитесь в строй. — Он раскрыл журнал и поставил оценку, по движению авторучки видно было, какую.
— Пару-то вроде и не за что, — заметила Манюшка.
— Полное незнание оценивается единицей, но, учитывая, что вы все-таки старались… на один балл выше.
— Я вчера была на дежурстве.
Тугоруков окинул Манюшку изучающе-прищуренным взглядом.
— Тих, тих, тих. Действия начальника не обсуждаются. Зайдете ко мне после обеда. А сейчас продолжим занятия.
— Нет правды на земле, о аллах! — воздел руки Игорь.
— Тих, тих, тих. Зайдете ко мне сразу после Домановой.
В палатке командиров рот было светло и прохладно — благодаря поднятому заднему полотнищу воздух тут не застаивался.
Повторилась давнишняя сцена: капитан сидел на табуретке в проходе между двумя застеленными кроватями, а Манюшка стояла перед ним навытяжку, и ее попытки незаметно ослабить ногу Тугоруков решительно пресекал.
— Как вы думаете, почему я на занятии вызвал вас? Я ведь прекрасно помнил, что вы вчера дежурили. Признаться, на вашем примере я хотел показать всем — вот как надо относиться к военному делу, вообще к занятиям: человек был в наряде, мог бы отговориться, но поинтересовался, что пройдено, подготовился к уроку. Кстати, времени у вас было достаточно. Тих, тих, тих… Вы подрываете свой авторитет политического руководителя. А ведь это очень высокое звание. Институт комиссаров впервые был введен… — Тугоруков пододвинул к себе небольшую книжечку, раскрыл ее и начал лекцию. Время от времени он поднимал на Манюшку светлые широко расставленные глаза и иронически прищуривался.
«Чтоб ты сдох, Бирон проклятый!» — думала она, едва не падая от напряжения и обливаясь потом. Язык так и чесался сказать ему пару теплых словечек, но по опыту она знала: этим только продлишь срок «воспитания».
Наконец он отпустил ее, приказав прислать Козина.
В лагере стояла тишина, по распорядку — послеобеденный отдых, большинство спецов спало в палатках, но немало было и таких, что сачканули в укромные уголки на берег Самары. Только у кухни копошился наряд — драили посуду, пилили дрова, да несколько чудаков тренировались на спортплощадке.
Передав приказание капитана Игорю, Манюшка ушла в лес, улеглась между двух строевых сосен и прикрыла глаза. И сразу ласковая воздушная волна подхватила ее расслабленное тело и начала качать и баюкать. Мысли пошли вразброд, и глаза склеились. Но бодрствовал, неслышно тикал внутри какой-то механизм. В нужный момент он подал сигнал, и Манюшка проснулась. Ее штампованные показывали начало самоподготовки. Бирон, конечно, тиран и зануда, но тут он прав — негоже комиссару сачковать…
Теоретических занятий в лагере было немного, и все равно спецы тяготились ими. И то сказать: в десяти шагах шумит лес, манит речка Самара, дурманят голову ароматы цветущих и плодоносящих под солнцем трав и кустарников, а ты сиди под навесом столовой или в палатке и долби Устав внутренней службы. Слипаются глаза от избытка яркого света и никнет голова от избытка тепла, покоя и неги.
Исключение составлял, пожалуй, курс «Самолеты иностранных армий». И сам по себе, конечно, материал интересный — можно сказать, экзотический среди дисциплин спецшколы, но главный интерес ребят к предмету был обусловлен тем, что вел его старший лейтенант Кустов. Во- первых, это был боевой летчик из боевой части. Во-вторых… Впрочем, все остальное вытекало из «во-первых»: зависть вызывала хорошо обмявшаяся на нем, ладно сидящая летная форма и орден Красной Звезды на груди, скрыто восхищались манерой говорить короткими и резкими, как автоматные очереди, фразами, подражали замедленной, с едва заметным подволакиванием ног походке. У него было узкое, красивое лицо с прямым носом и твердым волевым подбородком с ямочкой. На первом своем уроке, заметив, что кое-кто принес с собой недочитанные книги, старший лейтенант сказал:
— Давайте договоримся, хлопцы. Кому неинтересно, может читать, играть в морской бой, даже кемарить. Но без храпа. Мне не мешать. Этот курс — факультатив. Экзамены вам не сдавать. Практически знания эти сейчас не понадобятся. Да и в будущем. Техника развивается быстро. Станете летчиками — у американцев, например, уже не «Black widow» [2], а какой-нибудь «Золотой холостяк» будет на вооружении. Тогда зачем этот курс? Как мыслите?
— Что тут мыслить? — раздались голоса. — И так ясно.
— Для чего же? — Он ткнул пальцем в сидевшего за первым столом Архимеда.
Тот встал и начал загибать пальцы:
— Для общего авиационного развития будущих летчиков — раз. Врага надо знать — два. Это неважно, что техника меняется. Меняются тактико-технические данные, а основы-то остаются. Воспитывать ненависть к врагу — три.
— Стоп, приглуши двигатель! Какой враг, какая ненависть? Во враги никого не записываем. Пока нет войны. Возможный противник — так правильно. Его надо знать. А для чего?
— Как для чего? Это же элементарно!
— Так точно. Но, помимо элементарного — крепко усвоить: противник силен. Шапками не закидаешь. «На бога» не возьмешь. Усвоишь — меньше бит будешь. И реже.
По возрасту он был ближе к спецам, чем к офицерам, и, видимо, поэтому больше тянулся к ребятам. В перерывах между уроками, на самоподготовке, в свободные часы его можно было увидеть в их окружении, оживленно с ними что-то обсуждающим или внимательно слушающим. У него появились и товарищи, которые — наедине, конечно, — называли его по имени.
Из четвертого взвода этой чести удостоились Мигаль и Славичевский. Как-то во время Манюшкиного дежурства на реке они пришли втроем, взяли лодку и уплыли вверх по течению. Примерно через час вернулись и, выбрав крохотную полянку меж двух густых кустов в стороне от пляжа, устроились загорать. Ростик пришел к палатке дежурного.
— Слушай, Марий, нельзя ли выделить начальству какую-нибудь тряпку?
Манюшка вынесла суконное одеяло.
На берегу было пустынно — в лагере шли занятия, и рядовой сачок не рисковал появляться на этом открытом месте. Манюшка подошла к загоравшей троице и, попросив разрешения у Кустова, села сбоку, так, чтобы и в их компании быть, и обозревать порученный ей участок.
Ее несколько удивило, что несмотря на жару, старший лейтенант был в брюках, ботинках и в майке (ребята, естественно, разделись до трусов.)
Разговор лениво плескался, как сонная вода у берега Самары. Мигаль и Славичевский не преминули продемонстрировать перед Манюшкой свои приятельские отношения с летчиком.
— Слушай, Саша, — обратился к нему Ронька, украдкой покосившись на Мария, — а ты как попал в авиацию?
— Без проблем, — охотно откликнулся тот. — У нас отец был летчиком. Мы с братом родились, можно сказать, возле взлетной полосы. Над домом — с утра до вечера — самолеты. Мы, бывало, на крышу и часами наблюдаем. Как взлетают, садятся. Комментируем. Вокруг — отцовы друзья-летчики. Веселые, крепкие люди. Авиация для них — мать родная. Единственная. В такой обстановке не заболеть — значит быть чурбаком. Мы и заболели. Сразу после школы — в летное училище, в Ейск.
— С братом? — спросила Манюшка.
Старший лейтенант сожалеюще цокнул языком.
— Ему не повезло. Не прошел по зрению. Поступил в высшее военно-политическое училище.
