Песочные часы (Повесть) - Бирзе Миервалдис (версия книг .txt) 📗
Из сада на веранду тянуло сыроватым, бодрящим утренним воздухом, словно рукой снимавшим остатки сна.
— Неужели в такое утро у тебя не появляется желание куда-то пойти, что-то делать? — спросил Эгле Янелиса.
— Сейчас на большой реке сплавляют лес. Я, может, на несколько дней пойду с плотовщиками. Вниз по течению, а со Взморья вернусь автобусом. На той неделе у нас игра с валмиерской командой. Надо потренироваться, — излагал свои планы Янелис, делая бутерброд с ветчиной.
— А как насчет работы? Когда я уйду в отпуск по болезни, денег у нас станет поменьше. Мне не хочется распространяться на эту тему, но я считаю, что об этом надо сказать заблаговременно.
Герта налила кофе.
— Вся жизнь впереди. Еще наработается. Пока ты будешь в отпуске, я перейду на полторы ставки.
— Да я и не говорю, что прямо с завтрашнего дня надо поступать на работу. — Эгле почувствовал, что если он продолжит разговор о работе, то останется в одиночестве. Герта и Янелис будут сидеть за столом, но тем не менее он будет одинок. Ему очень не хотелось этого.
Сегодня Герта впервые после отпуска собиралась на работу. Она надела цветное ожерелье из ракушек, пусть в санатории почувствуют, что она побывала в Крыму.
Подогнав к дому машину, она зашла в гостиную за сумочкой. Когда она вернулась к машине, там уже сидел Эгле.
— Ты куда? Мы же договорились, что ты будешь отдыхать.
— Буду, буду, надо только переоформить финансовые документы на Берсона, чтобы банк выдавал деньги по его подписи.
В санатории Эгле приводил в порядок финансовые и прочие дела. Однако в свой кабинет больше не заходил, чтобы не получилось, будто тогда, при Гарше, он попрощался с бородачами и гипсовой девочкой не всерьез.
Прежде всего Эгле по заведенной привычке зашел в рентгеновский. Посидел на удобном сиденье, прижавшись лбом к экрану и не шевелясь, потому что вдруг снова закружилась голова и все тело пронизала боль.
Позднее он вместе с Аболой обошел палаты, перед больницей надо было поглядеть, как дела у тех больных, кому он назначил Ф-37.
Ирена Лазда заулыбалась при виде врачей.
— Туберкулезный очаг у вас рассасывается, — сказала ей Абола.
Эгле заметил на тумбочке Лазды несколько писем.
— Наверно, и сердце больше не шалит? — спросил он весело.
Лазда залилась краской, но на этот раз слезы в ее глазах не заблестели, как тогда в автобусе-флюорографе.
— Откуда вы знаете? — удивилась она.
Эгле, в свою очередь, удивился, отчего так сильно укоротились волосы Ирены и словно бы слежались в отдельные прядки. Кажется, теперь это модно! От туберкулеза прическа не меняется, подобный симптом не описан в мировой медицинской литературе. Ага, — по соседству лежат две молоденькие рижанки. Стало быть, санаторий способствует не только выздоровлению, но и культурному обмену. Вреда в этом, конечно, нет, только неизвестно, понравятся ли короткие волосы тому длинному парню.
Когда они вошли в соседнюю палату, Дале старательно подводила тушью глаза. Чтобы замаскировать мешочки под ними, требовалось много краски.
— А я-то полагал, что вы уже давно дома… — искренне удивился Эгле.
— Совершенно неожиданно у нее вновь обнаружены палочки, — пояснила Абола. — Мы должны выяснить, откуда они выделяются. Возможно, из больного бронха.
Оставив коллегу в коридоре, Эгле вернулся к Дале и, поскольку в палате никого больше не было, пристально посмотрел ей в глаза.
— Это не ваши бациллы. Из ваших легких бациллы не выделяются. У кого вы одолжили микробов и с какой целью? Пенсию вы получите и без того как инвалид второй группы.
Дале осторожно облизала свои ярко накрашенные губы.
— Верно, доктор, это не моя мокрота. Но ведь Алдеру плохо, мне нужно быть с ним.
— Могли бы мне сказать!
— Я же знаю, что по инструкции вы не можете так долго держать хронических больных.
— Вечная беда всех туберкулезников — слишком много вы знаете. Инструкции вам известны, а где мой кабинет — не известно.
— Говорят, вам тоже невесело. Я не хотела вас тревожить, — оправдывалась Дале.
— Но вы же видели, что я на работе.
— Так-то оно так. Значит, продлите мне лечение?
— Да. Передайте Алдеру, что последний анализ у него лучше. А теперь я посмеюсь над вами — не удалось меня обмануть, а? — Эгле прищурил глаз и в самом деле засмеялся, довольный своей проницательностью.
В коридоре у палаты, где лежал Вединг, врач предупредила:
— У Вединга в связи с небольшой ангиной подскочила температура. Он непрерывно измеряет ее и дважды в день гоняет няню на почту телеграфировать жене, сколько у него градусов.
Эгле вошел в палату. Вединг неподвижно лежал на спине и не обратил внимания на вошедших. Изо рта у него торчал термометр. Эгле присел подле его койки.
— Что это еще такое?
— Так точнее всего, вы это могли бы и сами знать, — ответил Вединг и снова вложил термометр в рот.
— Извините, я совсем забыл об этом, — с деланной серьезностью наморщил лоб Эгле. — Хорошо. Только теперь уж не вынимайте термометр изо рта, пока я не договорю до конца. Так вот: няня на почту больше ходить не будет, иначе она не сможет обслуживать других больных. Если возникнет необходимость, мы телеграфируем сами. Это, во-первых. Во-вторых, если температуру измерять непрерывно, то она повышается, посему запрещаю вам это делать чаще двух раз в день.
Вединг извлек на секунду термометр.
— Вы не можете мне запретить наблюдать за состоянием моего собственного здоровья.
— В-третьих, на острове Святого Маврикия был такой случай: один человек тоже держал весь день во рту градусник. От этого у него свело судорогой челюсть, он раскусил термометр, проглотил ртуть и через два дня умер от отравления ртутью.
Вединг, словно в гипнозе, не сводил с доктора глаз.
— Я вам назначаю воздушные ванны… Если у него нет сил самому выйти, пусть санитары выносят его вон туда, на лужайку, — добавил он уже Аболе. — Рядом поставьте большую пальму, чтобы солнечный удар не хватил. Не забудьте про пальму!
Когда врачи ушли из палаты, Вединг достал изо рта термометр и внимательно исследовал, не заметно ли на стекле меток от зубов.
Наконец Эгле вошел в семнадцатую, к Алдеру. Алдер сидел, подпертый тремя подушками. Руки, точно утомленные тяжким трудом, лежали поверх одеяла. В кружке на окне опять стояли свежие ромашки.
— Положение улучшается, — начал Эгле.
— Да, я это чувствую. Крови в мокроте больше нет, — шепотом говорил Алдер, будто бы то, что он чувствует себя лучше, являлось тайной.
Эгле знал, что состояние не изменилось, но и знал также, что Алдеру очень хочется, чтобы оно улучшилось, и потому добавил:
— Палочки в мокроте есть, но меньше. Нам надо продержаться до зимы, до морозов, тогда мокроты поубавится, и будете меньше кашлять. Будем дожидаться зимы.
«Оба мы будем дожидаться зимы, — подумал Эгле. — Зимой мы будем ждать лета, потому что весенние оттепели, когда днем пригревает солнце, а ночью под ногами хрустит ледок, — тоже незавидное время для легочников. Тяжело Алдеру. Если в груди недостает воздуха, а ты знаешь, что вокруг целый океан, то страдание причиняет не только то, что нечем дышать, но и чувство несправедливой обиды. Если у меня мало крови, а я знаю, что в войнах тысячи литров крови вытекали и вытекают на землю, то я мучусь не только от болей в сердце, которому не хватает крови, но и от чувства несправедливости. Мы оба страдаем. Возможно, он больше, полагая, что существуют на свете лекарства или мудрый врач, которые могли бы спасти его, но все упирается в невозможность доставки в „Арону“ этих лекарств или врача. И вообще — страдание не температура, которую можно измерить градусником: у меня сильней, у тебя меньше».
— Будем дожидаться зимы, — выходя, повторил Эгле.
«Правда, старики говорят, зимой умирать нельзя, — живым трудно в мерзлой земле рыть могилу.
Вот мы и будем ждать лета, летом — зимы. Впрочем, этак нам вообще конца не будет. Нет, не будем нахалами, уступим место другим».
