Закон предков (Рассказы) - Яньков Николай Дмитриевич (книги полностью txt) 📗

Туристы раздирают клубки водорослей, обирают рачков-бокоплавов, похожих на больших блох. Это — бормаш, для наживки. Нити водорослей густо утыканы узкими упругими листиками, похожими на пихтовую хвою. Из клубков вместе с бормашем вылетают синявки, караси-карлики. По крайней мере они очень похожи на карасей. Размером вдвое меньше спичечного коробка. Из животов синявок мальчишки выдавливают больших белых червей и тоже используют для наживки. Размером плоский тягучий червь больше самой синявки, и диву даешься: как он умещается в ее животе? Не по вине ли этого червя-паразита рыбка с течением веков превратилась в карлицу? Червь, несомненно, вытягивает из синявки все соки. Подошла мотня. Ярятся золотисто-зеленые щуки, хлобыщут водой. Юра кидает щук на дно плоскодонки. Собирается толпа — смотрят, суют Юре деньги, просят рыбы. Юра — человек безотказный, но и план выполнять надо: зверопромхоз дает ему план на рыбу. Старуха в старинном цветном сарафане властно сует в руки Юры рубль, влажный от пота ладоней, и просит щуку:

— Одну мне, сынок, одну! Всего одну щучку!

Боясь отказа, бабка сама лезет в плоскодонку и торопливо, почти с вожделением хватает небольшую щуку, жадно прижимает ее к груди наподобие священного амулета. Юре смешно, он берет самую большую щуку и подает бабке.

— Не! — отрицательно трясет головой старуха. — Мне такую надо! Зять у меня пьет, осатанел совсем. Арейская щука будто хорошо пособляет от запоя, если ее живмя опустить в водку, настоять, а потом хорошенько угостить настойкой выпивоху. Спасибо тебе!

— Вот Васе бы с Гохой такой настойки, — хохочет Юра.

При активном участии туристов мы еще делаем две- три тони, а потом невод начинает барахлить: крылья его закручиваются веревкой, мотня ничего не приносит, кроме водорослей. Берег обрывист, неловок. Невод приходится разбирать на узкой песчаной полоске или совсем в воде. Нестойкой походкой пришел помогать Гоха. Вася Горбун, однако, не смог пробиться сквозь кордоны гостеприимства. Его зазывали в тень деревьев на хлеб- соль, заманивали в палатки и везде подносили стаканчик. Вася Горбун давал подробные инструкции на предмет пользования грязью, горячим песком, водяной картошкой. Странно себе представить, что Вася Горбун жил когда-то в поселке обычной крестьянской жизнью, имел дом, хозяйство и семью. Но Гоха как раз и напоминает об этом, ворчит:

— Чего ради старается? Они же его уродом сделали…

Гоха намекает на какую-то давнюю трагедию, которая поломала Васю Горбуна в юности. Вовсе не горбуном, а статным красавцем был Вася: лицо каленое, кольца кудрей на высоком лбу, открытые глаза цвета весеннего нёбушка. Но повредил парень ребра, сделали ему врачи операцию, а после этой операции — не то по злобе, не то по глупости — почти насильно угнали его на лесозаготовки. Там он будто бы поднял тяжелое бревно, свернул себе позвоночник, и с тех пор стал Вася на всю жизнь горбатым. Испортилось у него все внутри, а синие глаза подернуло бельмом-катарактой.

Жара накаляет воздух. Юра с Гохой уходят домой обедать. Я запекаю в песке щуку, разложив маленький костерок. Вкус арейской щуки особый — она напоминает мясо лосося. Вся насквозь она пропитана йодом.

За оврагом, в низине, расположилась лодочная станция. В тени лиственниц и ольховника выбита глубокая тропа. За поворотом обрыв берега кончается — начинается «чингисов» вал. К берегу примыкает широкая отмель с бархатным илистым дном. Вода здесь прогрета до температуры чая в пиале — излюбленное место купания детей и старичков-ревматиков. Едоки сфероностоков тоже тянутся к этому месту: как раз напротив отмели донная плантация водяных яблок. Их достают с лодки с помощью сачка из марли или легкой сетки. Аквалангисты ныряют за ними. А иные, стоя по горло в воде, шарят по дну ногами, приноравливаясь ухватить яблочко пальцами ног.

Говорят, что сфероностоки растут на тех самых ветках, которые напоминают птичьи перья. Но Вася Горбун утверждает, что они заводятся сами по себе, нарастают, круглеют, лежа в белесых водяных мхах. Аквалангисты утверждают, что так оно и есть будто бы.

Я раздеваюсь и тоже забредаю в воду. По топкому слою ила тучами ползают вьюны, оставляя за собой дорожки-канавки. Стоя по горло в воде, удержаться на ногах трудно: так и норовит тебя подбросить вверх. Но я все-таки умудряюсь поймать пальцами левой ноги несколько мелких и два крупных яблока. Такое впечатление, будто ешь мармелад, в который забыли положить сахар и специи. Большие зрелые яблоки внутри имеют белый твердоватый комок, и от этого своим срезом яблоко напоминает бычий глаз с бельмом посредине.

По утверждению Васи Горбуна, эти яблоки несъедобны: их обычно кладут на раны или мозоли. Но и мелкие следует есть очень немного. На памяти Васи Горбуна был случай, когда больной желудком съел целую кастрюлю водяных яблочек и по дороге в больницу умер «от ломоты в брюхе».

Могучие меднотелые сосны лепятся к самому краю песчаного вала. Крыльями распростерты их кривые сучья. Корни обнажены штормами и ветрами. Такое впечатление, что сосны готовятся улететь, как гуси, которых было множество когда-то у арейского берега.

В сторону тайги вал обрывист и крут. Топорщатся ветки дикун-травы, сплетаются непривычно огромные кусты багульника, темнеет прихотливая резьба листьев угрюма. Длинные корни угрюма телефонными проводами оплетает песок вала, оберегая его от разрушения.

Далеко внизу маячат замшелые кочки, ерник, колоды, пестрят стволы берез. Юра-рыбак прав: копни бульдозером, и вода хлынет в кочкастую сырую падь. Боязно смотреть туда, вниз… Купальщики нежатся на песке. Древние деревенские старушки, которые у себя дома стесняются пройти по улице в платье без рукавов, разгуливают в нейлоновых плавках — продляют жизнь. Старик-ревматик зарыл в песок внука по самое горло, себя окапывает лопаточкой: прогревает старые кости песочком. Искрятся стеклистые зерна кварца.

Уезжающие нагребают песок в мешочки, чтобы увезти домой: не то для лечения, не то в качестве сувенира. Утекает арейский песок в Казань, Благовещенск, в Лугу, что возле Новгорода.

Вчера женщины из Вологды одаривали Васю Горбуна ласковыми словами, щекотали самолюбие лестью:

— Тебя на том конце земли знают. Вологда — вон где она! А там наши знакомые говорят: как приедете на Арей — Васю спросите. Вася вам все сделает — человек он хороший со всех сторон.

Вася Горбун зацвел репешок-травой, обещал отворить бабам все блага и тайны Арея. Ты смотри-ка, и правда знают его во всех концах земли! Отовсюду едут на Арей люди.

— Из мертвяка Арей меня человеком сделал! — опять пьяненько хвастал и тряс колечками светлых кудрей Вася Горбун. — Орленок теперь, чисто орленок…

А уж какой там орленок! Сапоги растоптаны, штаны свисают мотней, пиджак сидит наперекосяк, складки щек вожжами стягивают лицо.

В лодке (выбираем рыбу из бригадных сетей) Юра- рыбак рассказывает:

— Вася-то мать сильно жалел. Мать у него умерла в войну, жалел ее и сам едва не кончился от жалости.

Юра-рыбак приподымает завесу над главной загадкой Васи Горбуна. Был статный паренек Вася, красавец на всю деревню: «С радости-веселья хмелем кудри вьются!» Но война пришла, обернулась она для далекой таежной деревни голодом и непосильным бабьим трудом. Не то от надсады, не то от болезни какой умерла Васина мать (они тогда не здесь; на Чикое жили), а была это поздняя осень, ворота зимы. Вася жалел мать, плакал: солнце, земля и небо даны человеку для радости, а смерть рука об руку с дурью ходят, горе-беда! Мороз сильный в ту ночь ударил, бабы обряжали мать, а Вася упал на земляной пол завозни — рыдал, плакал. Он, видимо, плакал всю ночь, а к утру уснул на мерзлой земле, весь заледенел грудью. Здоровье у Васи, видимо, было немалое, остуду легкие выдержали, а вот ребра в боку стали с той поры гнить, врач их вырезал, а потом Васю придавило недетской работой, и стал он горбатым. Будто бы послали его на лесную работу — таскать бревна, и там он надломил себе позвоночник, хотя сам Вася Горбун это начисто отрицает: не было никаких бревен! Никто его, больного, не посылал силком на лесные работы.