Тропинка в небо (Повесть) - Зуев Владимир Матвеевич (книги хорошего качества TXT) 📗
— Длинен язычок, длинен, — перебил Тугоруков тихим, как бы раздумчивым голосом. — Укорачивать придется. А это болезненная операция… Тих, тих, тих…
Голод дал себя знать на первом же уроке. Как ни пыталась Манюшка вникнуть в суть новой теоремы и отвлечься таким образом от знакомого по военным временам тоскливого подсасывания в желудке, ничего у нее не получалось. Квадраты и многоугольники в конце концов превращались в ее воображении в бачки с лоснящейся от масла кашей.
Преподаватель математики Нузин, маленький полный человечек, весь измазанный мелом, шариком катался возле доски, подпрыгивал, размахивал руками и говорил, говорил, говорил. Иногда, вспомнив, что за спиной у него тридцать гавриков, он оборачивался к ним и независимо от того, шумели они или каменно молчали, кричал:
— Тихо, товарищи! — и снова погружался в свою любимую стихию.
По математике Манюшка была среди первых, и Нузин относился к ней благожелательно. Он почти никогда не проверял у нее домашние задания, а когда проверял, то не снижал оценки за грязь в тетради. Зато нагружал задачами сверх программы, при этом считая, что совершает благодеяние.
— Это вот еще когда в институте я учился, мы решали, — хмыкая носом, ворковал он. — Интереснейшая задачка! А эта на конкурсных экзаменах была.
Все задачи были интереснейшие, замечательные, любопытные, занимательные, и каждая отнимала у Манюшки часа полтора-два. Отказаться же было равносильно самоубийству в глазах Нузина…
Вдруг преподаватель обратился к Манюшке:
— Ну-ка, Доманова, повторите.
— Я прослушала, товарищ преподаватель.
— Ну вот вам, пожалуйста! — обиженно развел руками Нузин. — По наклонной плоскости пошли катиться? А две задачки, которые я дал вам позавчера, решили?
— Одну решила, а за одну только взялась.
— После уроков покажете мне. У меня тут есть еще одна — прелюбопытнейшая. Вот возьмите-ка.
Манюшка покорно приняла листок из его рук.
— А теорему прослушали? — вернулся он к уроку. — Ну вот вам, пожалуйста! Это, я бы сказал, где-то на уровне хулиганства.
— Она сегодня без завтрака, — сказал Петя Раковин. — А кому же в ум пойдет на желудок петь голодный?
Нузин смущенно почмыхал носом, не очень уверенно сказал:
— Ну, что делать? Мы, бывало, на фронте и по суткам не ели, а работу свою выполняли.
Он сам был командиром пятого взвода, и ребята знали, что Нузин не одобряет наказания голодом.
Зато их взводный придерживался противоположной точки зрения. Выслушав доклад дежурного и усевшись за стол, он первым делом обратился к Манюшке:
— Как вы себя чувствуете, голубчик?
— Отлично, — пожала плечами Манюшка. — А чего бы это я чувствовала себя плохо?
— Прекрасно. Оказывается, желудок у вас более стойкий, чем ваша комсомольская совесть.
Без назиданий он, конечно, обойтись не мог. Манюшка молча проглотила обиду. Но этим не кончилось. Справа раздалось бормотанье Васи Матвиенко:
Вот он всегда так, Архимед: занимается каким-то своим делом, а все-таки подмечает и слышит, что происходит вокруг, и эрудированный ум его как бы автономно формулирует, а болтливые уста выдают в свет соответствующие изречения и цитаты.
Лесин вскинул голову и, вытянув руку в сторону Васи, ковырнул пальцем воздух. Тот встал.
— Это зрение у меня неважное, Матвиенко, а слух — не хуже, чем у вас, авиаторов. Так что вы хотели сказать этими стихами Некрасова?
Вася недоуменно пожал плечами.
— Ах, вы не знаете? Вы кинули кость — и в кусты?
— Какую кость? Какие кусты? — недоуменно моргал глазами Матвиенко.
— Садитесь! — сдирижировал пальцем командир взвода. — Вопрос принципиальный, товарищи: как воспитывать будущих солдат, летчиков — как маменькиных сынков, кисейных барышень или как настоящих мужчин, которым нипочем ни голод, ни холод? По-моему, двух мнений быть не может. Хотя есть люди, которые считают, что спецшкольники — это такие же учащиеся, как и все остальные в мужских средних школах, и воспитывать их нужно так же.
— Чепуха! — подал голос Мотко. — Спец есть спец. И нечего нас равнять с какими-то штатскими хлюпиками.
После урока к Манюшке подошел Захаров.
— Вот так-то, Марий, мы не то, что другие, мы особенные. Поэтому терпи.
Хотя тон его был ироничный, Манюшка поняла, что в данном случае он тоже согласен с Лесиным, но так как не любит пафоса и крайностей, ему кажется неуместным и нескромным говорить об исключительности спецов вслух.
— Конечно, мы не такие, как все, — подделываясь под него, сердито ответила Манюшка. — Мы на рубль двадцать дороже.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Лечение по-спецовски
Четвертому взводу вручили переходящее Красное знамя за второе место в школе по успеваемости. Вообще-то фактически он был первым, но на первое место не потянул — кое у кого имелись троечки.
Знамя вручили на общешкольном собрании, а после Лесин приказал собраться в классе на свое, взводное.
— Все положенные торжественные и хвалебные слова сказаны, а теперь давайте-ка, голубчики, поговорим без фанфар.
Взяли в оборот Троша, Евстигнеева, Сурдина, Бутузова — тех, у кого тройки редко вытеснялись четверками. А в конце собрания Захаров невинно обратился к Манюшке:
— Марий, не будешь мне чупрыну драть?
Та, ничего плохого не ожидая, улыбнулась и пожала плечами.
— Я вот о чем. Мы ругаем троечников, и правильно. Если они хотя бы половину своих трояков поменяют на четверки, мы сразу вон куда шагнем! Но у нас есть и еще один резерв. У некоторых товарищей среди пятерок и четверок затесалась одна троечка, и они ее терпят. Например, у Мария по физкультуре. Неужели он тебя не кусает, этот трояк?
Манюшка покраснела, глянула отчужденно. Она привыкла давать сдачи, но сказать было нечего, а пристыженно моргать глазами — не в ее обычаях, поэтому Манюшка не придумала ничего лучше, как достать из парты «Историю одного города» и демонстративно углубиться в чтение.
Захаров иронически сморщил нос, Лесин насмешливо хмыкнул — и этим ограничились, пощадив ее самолюбие.
По-разному реагировали на критику троечники. Бутузов, бодрым и деловым голосом отбарабанив положенные обещания, вернулся на свое место и продолжил послание к девочке, с которой познакомился вчера в парке.
Борис был щеголем и франтом. Кокарда и пуговицы на нем всегда сияли, стрелки клешей поражали всех остротой и прямизной.
Капитан Тугоруков был доволен блестящим внешним видом Бутузова, хотя и догадывался, что не только службы ради наводился этот лоск и шик. Но ему и в голову не могло прийти, что не столько службы ради. Процентов девяносто «вины» за такой исправный внешний вид ложилось на днепровских девочек, нежнейшим и преданнейшим воздыхателем коих был Борис Бутузов. Каждую свободную — а если удавалось, и несвободную — от службы минутку он проводил у них. У Бориса было миловидное румяное лицо, он поднаторел в подходах и объяснениях и потому заслуженно пожинал лавры победителя. Успехи его на амурном фронте, само собой, оборачивались неудачами и поражениями на фронте учебном…
Командир взвода, любивший давать характеристики, посмотрел на безмятежное лицо Бориса, горестно пожевал губами и изрек:
— Человек, который мило улыбается и ничего не делает.
Сурдин разразился бессвязной и путаной речью. Поднатужив ум и вникнув, можно было догадаться, что парень жалуется на обилие и сложность разных наук в спецшколе — сколько на них времени зря теряется! Некогда, мол, заниматься единственным мужским делом — гимнастикой…
— Темна вода во облацех, — вздохнул Лесин. — Придется подвергнуть вас отлучению от тренировок. Первым делом, голубчик, в школе все-таки «самолеты», то есть в данном случае учеба.
