Под горой Метелихой (Роман) - Нечаев Евгений Павлович (книги без регистрации TXT) 📗
Николай Иванович перезарядил правый ствол у централки, патрон из левого сунул обратно в кожаный подсумок. Легонько, совсем по-отечески, поддал Володьке пониже спины:
— Пошел! Снегу не зачерпни стволами.
Не чуя ног под собою, скатился Володька в овражек и там только с шумом выдохнул распиравший его воздух. Вот бы Федьку сюда Озерного, от зависти задохнулся бы…
Крался по дну буерака, ружье держал на отлете, на вытянутой руке. Пальцы стали горячими, и во рту пересохло. Вот и снежный наплыв висит козырьком с промерзлого бережка. А на яру рябиновый куст. Не дыша приподнялся Володька, выглянул одним глазом: куропатки шагах в двадцати. Насчитал восемь штук, а подальше — еще парочка.
Присел, зубами сорвал варежку с левой руки, потом с правой, взвел курок. Коротко щелкнул он и задрал кованое сизое копытце, а от пальцев Володьки аж пар идет. Еще выглянул: сидят. Положил на бережок шапку, на нее — двойную стволину. Ногами уперся в камень. Приладился, про всё на свете забыл. И вот тебе, откуда ни возьмись две сороки. Бросили их черти на рябину, такой тарарам подняли! Куропатки — в разные стороны. Замельтешило под мушкой: то один пушистый комок перескочит поверх нее, то второй.
Опустился Володька на одно колено, повел стволом в сторону. Сороки встопорщенные, злые, до хрипоты набрасывались одна на другую. Палец только прилег на гашетку, и над деревом — пух и перья, как из распоротой подушки.
— Ловко ты их. Молодец! — Николай Иванович похлопал по плечу паренька.
Учитель, оказывается, тут же в овражке был, а Володька и не заметил его в двух шагах от себя.
— В другой раз плотнее к плечу приклад прижимать надо, — советовал Николай Иванович. — Больно ударило?
Володька глотнул головой, а у самого щека вздулась. Да разве на это стоит обращать внимание! В ушах у него так и застряли слова: «В другой раз».
Пока выбирались из овражка, на другом конце поля бабахнуло. Подошли — и у Валерки заяц. Только поменьше, чем первый. Этот сам набежал, спугнутый выстрелом Володьки, а перед кустиком, за которым сидел Валерка, остановился столбиком.
— Хватит, пожалуй, — сказал Николай Иванович, — повезло нам сегодня!
— Какое там! — невольно вырвалось у Володьки. — Тут их, зайцев-то, может, сотня. А хотите, я вам покажу, где в позапрошлом году Андрон подвалил медведиху? И без ружья — топором! Вырубал он оглобли в низинке, а медведиха с медвежонком к речке спускалась. Ну и — нос к носу: лес там густой, не видно. Вначале-то на Андрона медвежонок наскочил. Хрюкнул, переметнулся и завизжал тоненько, как поросенок. И вот тебе — сама! Андрон говорил — пасть во какую разинула. И на дыбы… Страхота! Всей деревней потом сбежались, как к воротам привез: во всю телегу вытянулась. А к вечеру почитай на всей нашей улице медвежатину жарили. А что? Медвежатина, она сытная, только травой отдает. Медведь-то, он не поганый.
— Далеко это? — с нетерпением спросил Валерка.
— Рукой подать! Это от Провальных ям версты четыре. Попова елань называется, — живо отозвался Володька. — А еще подальше, за озером, именье. Только там никого нету. Один дом. Раньше барин жил, а теперь совы да мыши летучие. Можно и к барскому дому сходить, день-то большой, — просительно заглядывая в глаза Николаю Ивановичу, закончил Володька. — Знаете, какой барин был?! Немец! Андрон говорил: сундук золота выкопали в саду. А на втором этаже и посейчас одна комната заперта. Повешенный там.
Николай Иванович улыбнулся:
— Это что же, сам барин?
— Управляющий, — серьезно ответил Володька. — Сам-то успел убежать, когда красные подошли. А этот повесился. Потому — золота не уберег. Что бы он барину-то сказал, если бы тот вернулся?
— И висит до сих пор?
— Висит. А что ему делать?
— Ну и дурак: десять лет в петле болтается! Неужели ему не надоело?
Теперь засмеялся и Володька.
Про несметные богатства помещика Ландсберга — обрусевшего немца — Николай Иванович слышал не раз еще до революции, в бытность свою учителем Бельской гимназии. О ненасытной жадности Ландсберга ходили десятки рассказов, один страннее другого. Начал он с небольшого: где-то в верховьях Белой купил за бесценок поместье князя Юсупова и первое, что сделал, — вырубил начисто вековой липовый парк. Из чурок поделал бондарные клепки для бочек под мед и масло; мочало и клепку погрузил на баржу и на этой барже уехал в Самару. Вернулся на собственном пароходе. Еще через год под топор пошла княжеская дубовая роща — «мочальный барин» построил свою лесопилку. Дубовая плашка легла зеркальным паркетом в залах купеческих особняков в Саратове и Симбирске.
Незадолго до революции Ландсберг купил и это поместье, о котором рассказывал теперь Володька, — старинную барскую усадьбу за озером. Корабельный сосновый бор за Поповой еланью потому только и уцелел, что самому Ландсбергу пришлось в спешке увязывать чемоданы, окольными лесными дорогами пробираться из Уфы под крылышко к Колчаку.
Так и осталось всё брошенным. Прислуга разбежалась, дом наполовину сгорел. Пустая каменная коробка с двумя сторожевыми башнями по бокам, с темными глазницами выдавленных окон мрачно возвышалась на лысом бугре за озером. За десять лет двор успел зарасти чертополохом, каменные столбы ограды с литой чугунной решеткой обрушились, пруд затянуло илом, на широких гранитных ступенях лестницы, ведущей к озеру, густо переплелись кусты остроиглого шиповника.
Когда поднялись по лестнице к дому, Николай Иванович остановился. Опершись на ружье, долго смотрел вниз на свинцово-холодную излучину озера, на лесное нехоженое приволье вокруг, настороженное и чуткое ко всякому звуку. Володьке не терпелось зайти поскорее в дом, а учитель медлил.
— Красиво, однако! — задумчиво проговорил он. — Это сейчас, а летом?!
Володька смолчал и незаметно для Николая Ивановича дернул за рукав Валерку, кивнул на открытые двери дома.
В доме было темно и страшно. Со стен свешивались какие-то лоскутья. Шаги гулко отдавались по коридорам, и оттого казалось, что за стенкой еще кто-то ходит.
— Где же твой управляющий? — пошутил Николай Иванович, когда поднялись в большой зал на втором этаже.
Задрав голову, Володька рассматривал потолок, пузатеньких амуров. Про управляющего ничего не сказал, а про амуров со стрекозьими крылышками спросил:
— Зачем они, ангелы? Их ведь только в церкви рисуют. Молились тут, что ли?
— Пили, плясали и снова пили — вот что тут делали, — ответил учитель.
— При ангелах-то? Разве можно?
— Богатым, брат, всё было можно.
— Папа, папа! Идите сюда! — позвал в это время Валерка из соседней комнаты и выбежал сам навстречу с толстой книгой в руках. — Посмотри: «Руслан и Людмила»! А там еще знаешь сколько?
Володька, а за ним Николай Иванович прошли вслед за Валеркой в соседнюю с залом комнату. Она была завалена книгами. Полуистлевшие, пропыленные, со слипшимися страницами лежали они навалом вдоль стен. На стенах до самого потолка рядами виднелись выбоины до кирпича, — видимо, были полки.
Кто-то вырвал их «с мясом», а книги остались на полу. Те, что были сверху, попортились от непогоды и сырости; нижние источили крысы, но многое и уцелело.
Николай Иванович только крякнул. Снял и протер очки, приставил ружье в уголок, расстегнул верхний крючок полушубка.
Втроем дотемна разбирали книги. Больше сотни с картинками насчитал Володька, да столько же без картинок.
— Вот это охота! — довольно улыбался потом Николай Иванович, поглядывая на высокие стопки книг, отложенные в сторонку. — Придется спасибо сказать управляющему или свечку за упокой его грешной души поставить. Ему, дураку, не надо было и вешаться. Эка беда — золото выгребли! Это вот подороже золота: тут ум человеческий!..
На другой день Андрон привез книги в школу. Володька ходил по деревне козырем: хоть и не сам он нашел, а кто привел учителя к месту?!
Морозы сковали землю. Зима выдалась ранняя. Ссутулились мужицкие избы. По ночам завывал в трубах ветер, в буйной радости, будто лопатой, швырял в окна груды сыпучего мелкого снега. Надкушенный месяц поднимался над лесом, крадучись обходил Метелиху, настороженно, бочком поглядывал на землю в просветы рваных туч.
