Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна (полная версия книги txt) 📗
Бениту всегда раздражало, когда отец, подобно рабочему волу, хотел сбросить с себя несносное ярмо. Ему это никогда не удавалось. Вечно ему приходилось мириться со своей долей. Правда, в последнее время старик чаще ворчал просто так, лишь бы позлить Минну.
Каарел работал через силу, так как Йосся, хозяина Рихвы, мало интересовали дела и заботы хутора.
И, разумеется, львиную долю своей досады Бенита заочно обрушивала на Йосся.
Бенита не знала человека, который звал бы ее мужа Йоссепом. Все только — Йоссь да Йоссь. Бывало, встретятся ей в поселке знакомые и с усмешкой спрашивают, как, мол, поживает Йоссь.
Впрочем, один случай она все-таки помнит. Во время венчания пастор назвал Йосся Йоосепом, и слышать это было очень странно.
Йоссь, будучи уже четыре года женатым человеком, хозяином хутора и отцом семейства, прошлым летом вдруг взял да и скатился на велосипеде с чердачной лестницы — пьян был. Хорошо еще, что зацепился за стул, не то велосипед мог бы с размаху угодить на стол, а оттуда через окно прямо в яблоневый сад. Бог бережет пьяниц. Руки-ноги у Йосся остались целы, только колесо дало «восьмерку».
О пьяных проделках Йосся болтает вся деревня, а вот тому, что он съехал с чердачной лестницы на велосипеде, никто не поверил. Думали, угодил в канаву, такое нередко случалось с Йоссем.
Йоссь и эти господа-бездельники с Веэрикуского хутора друг друга стоили. Связать бы их вместе и заставить плыть против течения! Бенита готова была побиться об заклад, что, привелись, например, Йоссю полоскать в реке белье, он повел бы себя точно так же, как эти веэрикуские лопухи: вытряхнул бы белье из корыта в реку, а затем, когда тряпки стало бы уносить вниз по течению, стал бы с воплями носиться вдоль берега.
Вообще эти веэрикуские господа, устроившие за мостом пляж, раздражали Бениту. Увидев, как госпожа в купальном трико, в шляпе, с книгой в руках загорала на берегу, деревенские женщины пришли в ажиотаж. Те, кто был хоть чуточку помоложе да попригожей, тоже решили вкусить сладкой жизни. Они сшили себе из ситца трусики, стянули грудь лоскутом и стали с визгом носиться по лугу. Бенита была наполовину горожанкой и кое-что в своей жизни повидала, однако такое выпендривание барышень из захолустной деревни было, по ее мнению, форменным идиотизмом.
Пусть беснуются, если хотят, чтоб им пусто было, Бените какое дело! Но достопочтенные хозяева вылезали на свет божий даже из своих тайных убежищ, только бы принять участие в светской жизни. В то время они облав не боялись! Но когда их ждала работа в поле, никакая сила не могла вытащить мужчин из сарая.
Да и чего им бояться! Сельская власть, койгиский Арвед, был подкуплен. Немцев «лесные братья» не интересовали, и немцы их не трогали. Правда, кое-где будто бы видели немецкие отряды, которые шныряли вокруг со сворами собак и стреляли наобум по кустам. Что ж, таков был приказ начальства — расходовать патроны. Однако большей частью все на этом и кончалось.
Похоже, что Йоссю уже изрядно надоела лесная жизнь, однако домой он тоже не возвращается. Наведываясь в Рихву, он прямо-таки не знает, к чему приложить свои силы. Возится с бараном, бог мой, Йоссь просто души не чает в этом Купидоне! Бените иной раз казалось, что Йоссь любит его больше, чем самого себя.
Он может без конца ласкать барана, мекать ему что-то на ухо или целовать в тупой нос. Однажды Бенита услышала, как Йоссь назвал Купидона птенчиком. Излив на него весь свой запас нежности, Йоссь принимался дразнить животное. Это он привил барану свирепость, и тот может, разозлись, с разбегу размозжить себе голову о каменную стену. Йоссь же хохочет, как дитя, и, держа в руках простыню, размахивает ею перед Купидоном до тех пор, пока баран не изогнет шею и не начнет бодать полотнище. А иной раз Йоссь привяжет тряпку ко дну ведра и просто покатывается со смеху, когда баран начинает биться головой о жестяное дно, да так, что звон стоит над всеми рихваскими покосами и полями.
Даже Минна, эта капризная и вздорная старуха, бывало, склонит голову набок, скрестит руки на животе и с умилением взирает на проделки сына. Правда, Бените тоже не всегда удавалось удержаться от громкого смеха, но в общем она не очень-то и старалась, потому что, если человек вообще перестанет смеяться, лицо у него может окаменеть.
Чего таить, иногда Йоссь вспоминал и о своей законной жене. Порой он даже терпеливо выслушивал ее жалобы. Обычно он утешал ее одними и теми же словами, дескать, Бените следует понять: идет война и ничего не поделаешь. В такие времена женщинам всегда приходится трудно, на их плечи ложится основной груз забот.
Интересно, почему этот ветеринарный врач Молларт сует свой нос в частную жизнь Купидона? А может, он вообще впервые видит такого злого барана? И что он у него обнаружил?
Утром Молларт уедет, и бог с ним.
— It’s a long way to Tipperary… [5] — замурлыкала Бенита, чтобы подбодрить себя.
Самое неприятное — идти в темноте по скользким камням. И надо же было так запоздать сегодня. Но в общем дорога до нудности знакомая, исхоженная вдоль и поперек бессчетное количество раз. Порой, правда, мелькнет тревожная мысль, а что, если какая-нибудь группа, проводящая облаву, вдруг напала на ее след. Им тогда ничего не стоит по протоптанной дорожке выйти к сараю. Правда, посередине река, и от сознания этого на душе делается спокойнее.
Бенита ухватилась за гладкий ствол ольхи, раскинувшей свои ветви далеко над водой, для равновесия подняла корзину повыше и левой ногой ступила на первый камень. Впрочем, угоди Бенита в воду, она бы не испугалась. Река была не особенно глубокой, хорошему пловцу пара пустяков добраться до другого берега. Вот только содержимое корзинки подпортилось бы, и тащись тогда домой за новой провизией.
Бенита запаздывала и поэтому с большой осторожностью переступала с камня на камень.
Посередине реки на отмели росли камыши, цепляясь за них, легче было перепрыгивать с камня на камень. Наконец Бенита достигла валуна, на котором можно было даже посидеть, не боясь замочить подол платья. Правда, удовольствия такое сидение не доставляло, кругом холодная вода, однако Бенита все-таки на минутку присела. Больше для того, чтобы проверить свою смелость и присутствие духа — не каждая из этих деревенских женщин была бы способна в темную осеннюю ночь сидеть в одиночестве посреди реки!
Внезапно Бенита почувствовала голод, хотя совсем недавно встала из-за стола. Сунув в рот кусочек жаркого, она едва удержалась, чтобы еще раз не запустить руку в корзинку.
Бенита сидела неподвижно, прислушиваясь к монотонному плеску свинцовой воды. Ни птичьих голосов, ни дуновения ветра. Весной и летом было просто наслаждением совершать эти вечерние вылазки — все в природе ликовало, теперь же при мысли о затяжных дождях становилось не по себе. Хорошо, что осенние дожди еще не начались, иначе пришлось бы идти кружной дорогой через мост, потому что достаточно было одного ливня, чтобы камни на стремнинах исчезли под водой.
Бенита встала и продолжала путь. Шагов десять еще, не больше! Прекрасная обувь — постолы, можно всей ступней опереться на камень или, скрючив пальцы ног, зацепиться за какой-нибудь выступ.
Работая в поле или в огороде, Бенита, бывало, распрямив спину, с тихим изумлением смотрела на свою обувь и одежду. В такие минуты ей казалось невероятным, что на выпускном вечере в колледже она щеголяла в кружевном платье и атласных туфельках. Теперь, в прохладные или дождливые дни, она натягивала на себя старый мужнин пиджак с обтрепанными рукавами и отвисшими, словно свиные уши, лацканами.
До сарая оставалось теперь совсем немного.
Только в такой отдаленной лесной деревне можно было позволить себе прятаться в столь доступном для всех месте. Хотя скрывавшихся мужчин и называли «лесными братьями», фактически они жили на сенокосе койгиского Арведа. Впрочем, было бы не совсем правильно называть этот отрезанный от государственного леса участок сенокосом. Он лежал далеко от койгиских строений, и батрак редко когда приходил сюда с косой. Другое дело, если на культурные луга обрушивалась засуха. Койгиский хозяин любил утверждать, что дешевле удобрить землю поблизости от дома и снять с нее урожай, нежели косить стебельки за рекой. Осенью сорокового года он без всякого сожаления дал отрезать от своих заречных угодий участок своему батраку, новоиспеченному хозяину Юри. Махнув рукой, Арвед сказал, дескать, едва ли батрак запретит ему возить оттуда дрова.
