Одинокому везде пустыня - Михальский Вацлав Вацлавович (е книги .TXT) 📗
Знаменитый археолог подавил трепет умиления, сумел сделать вид, что не дрогнул под натиском внезапной благосклонности своей дамы сердца, огляделся по сторонам, как перед боем… За его спиной простирались развалины Карфагена. Для многих это были лишь серые груды камня и пеньки мраморных колонн с редкой травкой в расселинах, а для него, увы, очень прочный, очень надежный тыл, можно даже сказать, плацдарм для наступления. Мсье Пиккар воодушевился, приосанился, помог дамам расставить этюдники и с ходу взял быка за рога, начал рассказывать о последнем дне Карфагена.
Дамы делали подмалевки и что-то набрасывали на своих холстах, а мсье Пиккар ходил на пятачке между ними, провидел сквозь века и вещал звучным голосом опытного лектора так громко и отчетливо, словно перед ним была аудитория в сотню студентов.
– По моим расчетам, вот на этом самом холме, где стоим сейчас мы, за сто сорок шесть лет до Рождества Христова стояли римский стратег Сципион и его друг, греческий историк Полибий. Кстати сказать, – тут мсье Пиккар метнул лукавый и вместе с тем как бы поощряющий взгляд в сторону Марии, – по кое-каким преданиям, до которых мы докопались в последнее время, древнегреческий историк Полибий был по рождению вовсе не грек, а пелопонесский славянин. Но это я так, к слову. Полибию шел пятьдесят шестой год, он еще сохранил крепость тела и духа, хотя за его плечами и была совсем непростая жизнь: сорок томов написанной им "Всеобщей истории", Ахейский союз, который он возглавлял одно время, третья Македонская война против римлян, жестокое поражение, плен, жизнь в заложниках, где вопреки, казалось бы, всему он сумел снискать себе высокое общественное положение и встать на короткую ногу с самыми могущественными людьми Римской империи. Так что совсем не случайно в последний поход на Карфаген римский полководец Сципион взял с собой на правах ближайшего друга и советника именно его, Полибия. Сципиону мало было победы над Карфагеном, он хотел, чтобы эту победу засвидетельствовал воочию и увековечил письменно не лишь бы кто, а именно Полибий – историк, почитавшийся в те времена безусловно великим.
Накануне последнего штурма Кафрагена Сципиону исполнилось тридцать девять лет. Он был прославлен в битвах и ораторском искусстве, его полное имя звучало так: Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский Младший.
Его приемный отец, Сципион Старший, завершил вторую Пуническую войну, а Сципиона Младшего ждал триумф победителя в третьей Пунической. Ганнибал был разгромлен, бежал с телохранителями, и по всей Северной Африке за ним шла настоящая охота на добивание, как за смертельно раненым и неспособным уйти слишком далеко. С моря Карфаген был блокирован римским флотом, с суши обложен когортами легионеров, которые шумно веселились у костров под стенами города и чьи разудалые голоса и раскатистый хохот касались слуха стоявших на холме Сципиона и Полибия.
"Чему они радуются?" – спросил Полибий.
"С рассветом я разрешил им убивать всех подряд, в том числе безоружных, – нехотя ответил Сципион, – они жаждут крови, жаждут безнаказанного глумления над беззащитными жертвами. Легионеры могут только убивать или быть убитыми. – Сципион помедлил секунду и добавил уже другим, торжественным тоном: – Мы сотрем Карфаген с лица земли, и тогда наступят мир и процветание для всех народов".
Полибий промолчал. Не говорить же ему Сципиону, что ложь, которую тот только что изрек, вечна и называется она правдой победителей.
Ночь над Карфагеном стояла облачная, без единой звездочки, казалось, само небо отвернулось от побежденных. Город оцепенел в ожидании своей участи. Перед этой последней ночью карфагеняне свезли на пристань все свои сокровища, там их погрузили на римские корабли. А потом по приказу римлян знатные карфагеняне свели на пристань своих юных сыновей и дочерей, сдали их в заложники в знак своей полной покорности. Римляне спустили заложников в трюмы к золоту и бриллиантам, серебру и сапфирам, яхонтам и изумрудам. Карфагеняне отдали все и рассчитывали на милость победителей.
Как только легла ночь, груженные драгоценностями корабли с заложниками взяли курс в открытое море. Когда отплыли километров на пять от берега, стали выводить из трюмов юных заложников, крепко связывать их между собой – нога к ноге, рука к руке – в единые цепочки, человек по пятнадцать, и так, живыми гирляндами, сталкивать за борт. Столкнули всех, и корабли пошли налегке к Остии – морским воротам Рима. А в глухой черноте над морем еще долго слышались крики обреченных. Местные рыбаки говорят, что до сих пор в этих местах вскипает цепочками море и раздаются душераздирающие вопли тех самых юношей и девушек, которых столкнули за борт римские легионеры…
– Да, я знаю это место, – прервала мсье Пиккара Николь, – там рифы, во время прилива шумят пенные буруны и громко кричат чайки, выхватывая друг у друга рыбешку.
– Может быть, – мрачно согласился мсье Пиккар, – но я говорю о последнем дне Карфагена, а не о море вблизи обреченного города.
Наступила неловкая пауза.
– Ну, простите меня, мсье Пиккар! Черт за язык дернул! – раскаянно сказала Николь. – Пожалуйста, продолжайте!
– Да, рассказывайте, – поддержала ее Мария, – я вся – внимание!
– И я, – поддакнула Николь.
Мсье Пиккар справился с раздражением, послал мальчиков Али и Махмуда принести ему фляжку с водой, в которой на самом деле была вовсе не вода, а коньяк, промочил горло и продолжил свой рассказ с новой энергией:
– Когорты римских легионеров обложили город, жгли костры, лихорадочно веселились в предвкушении кровавого пиршества. Между кострами чернели в ночи огромные пороки – стенобитные орудия, предназначенные для разрушения Карфагена. Как только стало сереть над морем, Сципион дал знак строиться в колонны и втягиваться в город через все ворота, к тому времени уже или проломленные пороками, или сожженные лазутчиками, или покорно раскрытые настежь самими карфагенянами. С первыми лучами солнца началось исполнение плана, давно одобренного Римским сенатом: сначала уничтожаются люди, независимо от их пола, возраста, сословной принадлежности – и рабы, и господа, и взрослые, и дети, и младенцы – всё едино, потом разрушаются их жилища, дворцы, храмы и наконец сметается с лица земли весь город, со всеми его крепостными стенами, башнями и прочая.
Ближе к полудню, когда основная резня закончилась и приторно пахнущая, стынущая сгустками кровь сочилась по узким покатым улочкам, Сципион пригласил Полибия подъехать к центральным воротам, ибо ему доложили, что сейчас оттуда выведут отцов города. Стратегу и историку подвели коней, подали каждому стремя, и они двинулись с холма, на котором мы сейчас стоим, вон туда, вниз. В знак высшего уважения Сципиона к Полибию им были даны кони одной масти, светло-серые, в яблоках, похожие друг на друга, как близнецы, возможно, так оно и было. Когда Сципион и Полибий спустились к центральным воротам Карфагена, навстречу им вывели связанных одной веревкой отцов города, облаченных в черные одеяния. Да, я забыл сказать, что Сципион и Полибий были в одинаковых белых тогах, символизирующих, что дело их правое. В последней надежде рухнули на колени отцы некогда великого Карфагена и преклонили головы. Полибий был уверен, что Сципион дарует им жизнь, но тот повел бровью, и несчастных тотчас поволокли к ближайшему рву, столкнули в него, и сотни легионеров быстро засыпали их землей, похоронили заживо, да еще сверху пустили пару боевых колесниц с торчащими из колес обоюдоострыми мечами, ослепительно сверкающими на солнце. Полибий отвернулся, а Сципион смотрел на месиво из земли и крови, слушал последние крики поверженных, и ни один мускул не дрогнул на его суровом и простодушном лице исполнителя.
Тех карфагенян, что прорвались за городские стены, поджидали специально отряженные страшные римские колесницы с обоюдоострыми мечами, охота на людей продолжалась до полной темноты. Еще три дня и три ночи пороки сносили дома и храмы, стены и башни – пыль и удушающе сладкий смрад стояли такие, что Сципион вынужден был разбить свой лагерь за километр от Карфагена. Надвигалась жара, и еще через сутки стратег и его войско практически бежали из мертвого города. Чтобы не заразиться от тысяч разлагающихся трупов, римляне решили покинуть Карфаген до следующей весны. А потом они послали туда рабов, чтобы те довершили дело – сравняли город с землей. Но рабы на то и рабы, чтобы не слишком усердствовать. Благодаря их нерадению вы, дорогие дамы, и можете сейчас писать развалины Карфагена.
