Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович (читаемые книги читать TXT) 📗
Не только паутина летела из леса. Летели вышелушенные ольховые сережки, березовая пыльца, кленовые стрекозки и разнокалиберные семена других деревьев. Летели, чтобы упасть на землю и, пролежав зиму под снегом, весной проклюнуться тонким зеленым ростком.
В лесу дружно пошли грибы. Последний, самый обильный, осенний слой. Ребятишки, да и взрослые таскали кузовами и корзинками ядреные боровики, толстоногие подосиновики, бледно-розовые волнушки и благородные грузди. Артем раньше считал, что лучше рыбалки ничего не бывает на свете, но оказалось, что грибы собирать — тоже огромное удовольствие. Только вот девать их было некуда. Солить он не умел, сушить тоже. А больше двух сковородок в день не съешь. И он отдавал грибы соседу Кошкину, жена которого в два счета с ними расправлялась: что сушить, что солить, а что и в мусорную яму... Случалось, Артем приносил из лесу и поганки.
В саду среди ветвей закраснелись яблоки. С каждым днем они становились больше, наливались, радовали глаз. Однако Артем стал замечать, что самые спелые яблоки куда-то исчезают. Напрасно он шарил в густой траве под яблонями — плодов там не было. А несколько дней спустя, когда он впервые обратил внимание на пропажу яблок, застукал в саду дочь Кошкина — Машу. Девчонка метнулась к забору — она была в спортивных брюках — и зацепилась за гвоздь в доске. Услышав, что затрещала материя, замерла на месте. Ни капельки не испугавшись, таращила на Артема светлые плутоватые глаза. На вид девчонке лет пятнадцать. И хотя велик был соблазн отшлепать ее, Артем помог освободиться от гвоздя.
— Попросила бы, и так дал, — сказал он.
— Просить — это неинтересно, — бойко ответила она, с любопытством рассматривая его.
Артем тоже с интересом смотрел на нее: тоненькая, с острыми плечиками, курносая, волосы коротко подстрижены и на лоб спускаются тугими завитушками, пухлые розовые щеки щедро усеяны веснушками.
— Я ведь могу и нашлепать!
— Вот это будет интересно! — засмеялась она. — Меня уже давно никто не шлепает. Родители считают, что я уже взрослая: в девятый класс перешла.
На язык бойкая. И поглядывает на Артема насмешливо. Некрасивая, а в лице что-то такое есть...
— И зря, — сказал он.
— Я еще у дедушки Андрея яблоки таскала... Уж который год.
— Ну, тогда другое дело... — Артем не выдержал и рассмеялся.
Она посмотрела на него и тоже фыркнула.
— Я ведь по-божески... Другие все до последнего яблока обтрясут, да еще, бывает, ветки поломают. Считайте, что вам повезло: мальчишки знают, что это мой сад, и никто больше нос сюда не сует.
— Выходит, ты мой ангел-спаситель, — усмехнулся Артем. — Я еще должен тебе в ножки поклониться?
— Нарисуйте лучше меня, дядя Артем. Только не карандашом, а красками. Яркими-яркими, чтобы было красиво.
Артем молча смотрел на нее. Видно, старый стал, если девчонки дядей называют. Маша чем-то напоминала репинскую «Стрекозу».
— Я на фотокарточках кошмар как плохо получаюсь, — сказала она и опечалилась, даже уголки губ опустились. — Нас весной всем классом сфотографировали. Все девчонки как девчонки, одна я уродина... И у Людки Волковой почему-то вышло два носа. Я карточку на чердаке в старых газетах спрятала, чтобы никто-никто не видел меня такую...
— Когда-нибудь я тебя напишу, — сказал Артем. — А сейчас, дорогая Машенька, что-то нет настроения...
— Ой, правда? — обрадовалась она. — Можно, я и Людку Волкову приведу? А откуда вы знаете, как меня звать? Бабушка сказала, да? Она у нас любит поговорить... — Девчонка засмеялась: — Уж точно, спрашивала вас про вуяку? Да? Ей все время кажется, что папа вставил в стенку какую-то свистульку. Вот она и вует все время. И слово же такое придумала: «вуяка»! Ой, что же это я! — спохватилась она. — Угощайтесь... — И, достав из-под трикотажной блузки яблоко покрупнее, протянула Артему.
Он взял, вытер носовым платком и, надкусив, сказал:
— Спасибо.
Она тоже впилась острыми зубами в другое яблоко. Яблоки были с кислинкой и стягивали десны.
— Вон на той получше будут, — кивнул Артем на яблоню, приткнувшуюся к соседнему забору.
— Я знаю, — сказала Маша. — Я вон то желтое с красным хотела сорвать, но вы так неожиданно вышли... А вообще самые сладкие на яблоне с расщепленной веткой...
— Ты лучше меня знаешь, — улыбнулся Артем. Она швырнула в огород огрызок и посмотрела на него смеющимися глазами.
— Я даже знаю, почему вы не в настроении... И борода у вас такая унылая-унылая!
— Гм, унылая борода... Ну и выдумщица! Так почему же я не в настроении?
— Влюбились в Татьяну Васильевну, а она...
— Что же она?
— Влюбились! Влюбились! — засмеялась девчонка и припустила по травянистой тропинке к дому.
2
Ночью кто-то бросил булыжник в окно. Стекло разлетелось вдребезги, а камень с грохотом покатился по полу. Артем вскочил с кровати и выбежал на крыльцо. У клуба кто-то громко хохотнул, и снова стало тихо. Шлепая босыми ногами по влажной и холодной тропинке, он вышел за калитку. На улице тихо и пустынно. У автобусной остановки темнеют несколько молчаливых фигур, вспыхивают и гаснут огоньки папирос. Тот, кто швырнул камень, мог быть среди них. Но идти туда в одних трусах и выяснять отношения было нелепо. Артем передернул плечами — стало довольно прохладно — и вернулся в дом. Осколки блестели под ногами, кружевная тень от яблонь шевелилась на стене, под печкой уныло скрипел сверчок. Когда это он успел поселиться? В разбитое окно вместе с ночными звуками и шорохами вплеснулся серебристый лунный свет. Легкие порывы ветра то оттопыривали занавеску, то вытягивали наружу.
Артем оделся и снова вышел во двор. Полная круглая луна ныряла среди разреженных белесых облаков, шумели деревья в саду. В поселковом тихо. Лишь окна поблескивают да похлопывает на крыше флаг. Решительно зашагал к автобусной остановке, но там уже никого не было. На земле белели окурки, да ветер пощелкивал старой, разодранной на полосы киноафишей. Глядя на притихшую улицу, Артем подумал, что хорошо еще — не в мастерскую швырнули камень. Вчера только с Гаврилычем установили огромное цельное стекло, присланное Мыльниковым. Вон как оно весело блестит под луной! Вспомнились далекие времена, образно описанные в разных книжках, когда кулаки вот так же ночью разбивали окна селькорам и деревенским активистам, только не камнем, а из обреза... Неужели это Володя Дмитриеико додумался?
Крыши домов облиты лунным светом. В окнах — ни огонька. Лишь вдоль станционных путей светятся стрелки, да совсем далеко, чуть выше еловых вершин, ядовито алеет круглый глаз семафора.
Артем даже не стал подходить к двери Таниного дома — наверняка заперта. Он отворил калитку и вошел в сад. За соседним забором загремела цепь, глухо рыкнул пес и замолчал, сообразив, что забрались не в его сад. Приподнявшись на цыпочки, Артем заглянул в темное окно и постучал. И тотчас скрипнула кровать, прошлепали по полу босые ноги и створки окна распахнулись.
— Я знала, что ты придешь, — прошептала Таня, дотрагиваясь теплой ладонью до его лица. — И даже дверь не закрыла.
— У нас с тобой все шиворот-навыворот, — пробормотал он. — Когда дверь отворена, я в окно стучусь...
— Ты недоволен?
Она наклонилась, голые до плеч руки обняли его за шею.
— Да, я очень недоволен, — сказал он и, не в силах
побороть соблазн, прикоснулся губами к ее плечу. — Где ты была весь день сегодня?
— Так и будем разговаривать: я здесь, а ты там?
— Ты меня приглашаешь к себе? — удивился он. Таня улыбнулась и отступила от окна. В мгновение ока он вскарабкался на подоконник, а оттуда в комнату. Изнутри прикрыл створки окна.
— Он мне сначала очень нравился, — негромко рассказывала Таня. — Ты послушал бы, как он поет! Бывает ведь так: когда человек поет, смотришь на него и ждешь, когда он в твою сторону взглянет. А как взглянет, готова с ним хоть на край света пойти... Только он сначала и не смотрел в мою сторону. Задавался. А потом стал приставать. Причем с таким видом, будто делал большое одолжение. И я поняла, что он хороший и красивый, лишь когда поет. Но не может ведь человек все время петь, как в опере? Стоит ему заговорить — и сразу видно, что он грубый и глупый. И по-моему, недобрый, а я больше всего на свете боюсь злых, недобрых людей... Это еще с детдома.
