Когда цветет полынь - Марат Муллакаев (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений TXT) 📗
воспитанников детского дома... Как тяжело тогда мне ни было, но это место было
моим домом, где каждый уголок, каждое дерево, каждый бугорок были родными моему
сердцу. Даже спустя несколько десятилетий я вновь и вновь возвращаюсь в своих снах,
воспоминаниях к этим местам, до тошноты надоевшим в детстве, но вызывающим
щемящую тоску в груди сегодня.
После окончания школы меня отправили уже в третий раз в другой детский дом.
Так делали только в исключительных случаях. Обычно после завершения восьмилетки
нас направляли в сельские или городские профессиональные училища. Я долго не мог
понять, почему сделали исключение для меня. Ведь учился я не шибко усердно –
сплошь тройки, ну, еще штуки три четверки, пять по пению и физкультуре. Тем
более я не хотел больше есть детдомовскую кашу. Но не я распоряжался своей
судьбой, за меня решали другие.
Перед отъездом я зашел к нашему директору. Он был неплохим человеком, сам не
распускал руки, не разрешал этого и воспитателям. На его отношение к детям, видимо,
повлияло то обстоятельство, что он сам вырос сиротой, искалечил левую руку на войне,
растил пятерых мальчиков и дочку – инвалида. Но каким бы он ни был порядочным,
изменить систему и отношение общества к сиротам не мог. Достал из моего личного дела
письмо командира войсковой части с просьбой направить меня в другой детский дом
для дальнейшей учебы. На письме черными чернилами в левом углу была чья-то,
скорее всего, самого министра резолюция: «Удовлетворить просьбу!».
– Кто-то из родственников? – спросил директор. – Молодцы, хоть додумались.
Одобряю, тебе надо обязательно завершить среднюю школу, а потом в институт...
73
Повесть
Я сразу догадался, что это дело рук Даниса. Других близких людей, кто бы стал за
меня просить, не было. Надо же, он даже не знал, в каком детском доме в это время
я нахожусь, но в первый же год службы пошел к своему командиру и попросил за
меня походатайствовать. Несколько месяцев спустя мы обменялись письмами. Он
остался на сверхсрочной службе в армии. Так и не женился. Мечтали когда-нибудь
встретиться, но всегда нам что-то мешало. То я служил в армии, то его отправляли в
командировку, и встречи срывались. В каждом письме хоть вскользь он упоминал о
Зухре. В 1979 году его полк оказался в Афганистане. А в 1981 году по пути домой ко
мне заехал его сослуживец-прапорщик. Он принес скорбную весть. Данис погиб в
Кандагаре у него на руках. Посмертно награжден орденом Красной Звезды. «Перед
смертью просил найти тебя и передать вот это», – сказал он, протягивая вещмешок. В
нем завернутая в женский платок, лежала тальянка. «Он ее купил на базаре в Ташкенте,
когда мы ехали в Афган. Сам на ней не играл, но постоянно чистил зубным порошком ее
клавиши. Никому не разрешал ее трогать, говорил, что купил для брата. А еще просил
отдать тебе эту картину», – добавил прапорщик, протягивая небольшой рисунок в
рамке, нарисованный моим детским другом. Я вздрогнул. На меня, улыбаясь, смотрела
Зухра, а рядом, обнимая ее узкие плечи, в военной форме, с погонами прапорщика, стоял
со счастливым лицом сам Данис. Я сидел между ними на маленьком стульчике,
открыв в изумлении рот и растопырив детские уши… Господи, прошептал я тогда,
зачем ты одним преподносишь счастье полной чашей, а другим не разрешаешь даже
пригубить?
В восемьдесят девятом году уже бурлила беременная революцией держава.
Семьдесят с лишним лет ее подданных заставляли бежать к коммунизму, уничтожая
по пути веками сложившиеся традиции, отправляя людей в лагеря, отнимая у них
имущество, веру, надежду, принося в жертву миллионы соотечественников только ради
утопической идеи. А в итоге вышло, что неслись-то в никуда. Только исковерканные
судьбы, пролитые слезы, тщательно спрятанные безымянные братские могилы «врагов
народа» в укромных уголках лесов и оврагов необъятной страны…
Сообщив всем, что еду в командировку, сам тайком поехал к тете Кате. Но я
опоздал. Пастух, гонявший небольшое стадо коров, поведал, что еще где-то в
семьдесят четвертом году снесли последний дом бывших кулаков.
– Все померли, все. Последняя, что жила с краю, баба Катя почила под Новый год, в
семьдесят третьем. Мой зять как раз тридцать первого декабря копал могилу, –
рассказал мужик, – теперь здесь колхозный скот пасем.
– Где они похоронены?
– Дык, еще лет пять, кажись, тому назад кладбище и ихние бесхозные усадьбы
вспахали и засеяли травой. Вон, коровы гуляют. Они же пришлые были, кулаки…
Я подошел к роднику, посидел часок, вдыхая забытые запахи трав, слушая
журчание ручейка и тревожное кваканье лягушки. Я словно ждал, что вот- вот с
ведром появится женщина и обронит мимоходом: «Не русские, что ли?». Если бы
только она явилась моему взору!
