Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Да, моей, сударыня, – ответил Петрюс, смущаясь и от ее красоты, и от мягкости голоса, которым был задан вопрос.
– Если не ошибаюсь, то был ваш собственный портрет? – продолжала она.
– Совершенно верно, – сказал художник, краснея.
– Мне хотелось бы иметь мой портрет в таком же роде: мне чрезвычайно понравились в нем сочетания цветов. У меня уже есть около десяти моих портретов. Их делали по заказу мамы или тети, но я недовольна ни одним из них. Не согласитесь ли вы попробовать угодить такой капризной особе, как я? – прибавила она улыбаясь.
– Постараюсь и даже сочту это для себя за великую честь.
– За честь? – вмешалась старуха. – Почему же это может составить для вас честь?
– Потому, что портрет особы такой красоты и такого положения, как мадемуазель Ламот Гудан, достоин сделать только знаменитый художник.
– Ах, так вы знаете, кто мы? – проворчала старуха.
– По крайней мере, знаю фамилию мадемуазель, – ответил Петрюс.
– Я ведь уже сказала вам, что я капризна и требовательна, но забыла прибавить, что я, кроме того, еще и любопытна.
Петрюс поклонился с видом человека, вполне готового удовлетворить это любопытство.
– Скажите, как вы узнали, кто я такая? – продол жала девушка.
– По дверцам вашей кареты.
– Ах, по нашему гербу? Разве вы знаток геральдики?
– Ведь мне приходится иметь с нею дело почти ежедневно. А какой же исторический живописец может не знать, что после взятия Константинополя и вплоть до Берг-оп-Зоома Ламот Гуданы были на всех полях битв и нигде не нашли того, кого вызывают своим девизом.
Этот так прямо высказанный дифирамб ее красоте и происхождению заставил девушку вспыхнуть.
Тщеславие старухи было тоже польщено, и она взглянула на художника весьма милостиво.
– В таком случае, – сказала она с любезностью, которой почти нельзя было ожидать при ее высокомерии, – теперь нам остается только назначить час и дать вам наш адрес.
– Час соблаговолите избрать сами, – ответил Петрюс с той вежливостью и предупредительностью, к какой его обязывала перемена в ее тоне, – а что касается адреса княжны Ламот Гудан, то каждый знает, что ее дворец стоит на улице Плюме напротив отеля Монтморен и рядом с отелем графа Абриаля.
– Хорошо, значит, завтра в двенадцать часов, – проговорила девушка и снова покраснела.
– Завтра в двенадцать часов я буду к вашим услугам, – ответил Петрюс с низким поклоном.
Дамы уселись в карету и уехали, а Петрюс пошел в мастерскую.
От природы он был человек безукоризненно честный, но это нисколько не помешало ему солгать девице Ламот Гудан самым наглым образом.
Он сказал, что никто не может не знать адрес дворца Ламот Гуданов, а, между тем, сам совершенно не знал этого всего два месяца тому назад.
Мало кто из парижан, за исключением обитателей предместий Сен-Жака и Сен-Жермена, знает ту часть бульвара, которая идет от Гренельской заставы до вокзала и, таким образом, тянется по левому берегу Сены к югу. Это пространство засажено четырьмя рядами деревьев и устлано дерном, и для человека, желающего предаться одиноким размышлениям или вдвоем побродить по тенистым аллеям, оно представляет самый подходящий уголок.
Некоторые женщины, не любящие показываться на публичных гуляньях и выходящие из своего затворни чества только в церковь, были прельщены этим уединением и приходили сюда летними вечерами подышать чистым воздухом, и перед юношами, забирающимися сюда с книгами, как бесплотные тени, проносились пре лестные фигуры знатных обитательниц Сен-Жермена.
К числу этих женщин, и притом к прелестнейшим из них, принадлежала та самая девушка, которую мы уже два раза встречали в течение этого рассказа: в первый раз у постели Кармелиты, во второй – в доме, где жил Петрюс, а именно девица Регина де Ламот Гудан, дочь маршала Бернара Ламота Гудана.
Петрюс увидел ее в первый раз за шесть месяцев перед ее приездом к нему с заказом. Это было в один из пре красных летних вечеров.
Петрюс одиноко брел по дороге, усаженной четырьмя рядами деревьев, и, глядя на горизонт в стороне бульвара Инвалидов, любовался красками солнечного заката. Вдруг в конце аллеи появились две верховые фигуры, несшиеся, очевидно, наперегонки.
Петрюс посторонился, чтобы пропустить их; но как быстро ни пронеслись они мимо него, он все-таки успел рассмотреть их лица.
Девушка, созданная по образу Дианы-охотницы, была одета в амазонку цвета небеленого полотна. На голове у нее была серая шляпа, сзади которой развевалась зеленая вуаль. Во всей фигуре было нечто, напоминающее прекрасную Диану Вернон, созданную для всеобщего восторга воображением Вальтера Скотта, и чудную Эдмею, которую так неподражаемо изобразила Жорж Санд.
Гордая поза, в которой она сидела на своем резвом черном коне, и властная энергия, с которой она им управляла, с первого взгляда обнаруживали в ней искусную наездницу, а разговор, который она поддерживала со своим кавалером, несмотря на бешеный галоп, доказывал, что она и смела, и способна на большое самообладание.
Спутником ее был старик лет шестидесяти или шести десяти пяти, плотный, величавый, одетый в верховой костюм из зеленого сукна, в белые лосины и глянцевитые французские сапоги. На голове у него была большая черная войлочная шляпа, из-под которой развевались волосы, напоминающие своей стрижкой моду времен Дирек тории. Даже и не глядя на несколько разноцветных лен точек в петлицах его казакина, можно было с первого взгляда догадаться, к какому классу общества он принадлежал. Густые брови, жесткие усы, спускавшиеся ниже подбородка, и несколько резкое выражение лица обличали привычку повелевать, в нем сразу можно было при знать одно из тогдашних военных светил.
Они пронеслись мимо Петрюса, как легкое видение, и если бы через полчаса не возвратились снова, он мог бы остаться в уверенности, что видел призрак прекрасной средневековой владелицы замка, которая спешила об ратно в склеп своих предков в сопровождении отца или какого-нибудь престарелого паладина.
Петрюс вернулся домой и сел за работу; но работа – женщина ревнивая и не допускает человека до себя, если он подходит к ней с челом, еще пылающим от лобзаний соперницы.
На этот раз соперницей работы являлась встреча Петрюса с незнакомкой амазонкой, его мечты о ней.
Напрасно брался он за палитру, напрасно, стоя перед мольбертом, заставлял себя водить кистью по полотну, – образ прекрасной амазонки стоял перед ним неизменно, туманил мозг, застилал глаза, опускал руку.
Почти целый час продолжалась эта борьба с прекрасным видением, но наконец, он пересилил себя и принялся работать. Можно было подумать, что он победил, но, в сущности, он остался побежденным.
На полотне, перед которым он стоял, был изображен раненый, распростертый на песке рыцарь-крестоносец. Над ним сострадательно склонилась арабская красавица. Поодаль – группа черных невольников, которые, видимо, удивлены тем, что она, вместо того, чтобы злорадно добить неверного пса, приподняла его голову и послала раба за водой. Фигура рабыни со шлемом рыцаря в руке виднеется на втором плане у фонтана, осененного тремя пальмами.
Эта картина показалась Петрюсу аллегорией его жизни. Ведь и сам он был тоже рыцарем, раненным в тяжкой житейской борьбе, а каждый художник – своего рода крестоносец, совершающий тяжкий поход в Иерусалим искусства. А эта незнакомая амазонка, только что встреченная им, – разве не была она похожа на прекрасную фею, которую зовут Надеждой и которая появляется из своего водяного грота каждый раз, как труд превышает силы человека, и брызгает с концов своих чудных пальцев и вьющихся волос, как Венера – Афродита, животворной росой на чело утомленного путника.
Это уподобление показалось ему до того живым и верным, что он схватил нож и в несколько мгновений уничтожил головы девушки и крестоносца, а вместо них нарисовал себя и амазонку.
После этого он не видел прекрасную амазонку целых четыре месяца и даже не искал встречи с нею. Но тот случай, который свел с нею в мае, устроил так, что он встретил ее в январе в одно пасмурное, снежное утро.
