Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Но есть же у него, по всей вероятности, и какие-нибудь радости? – спросил Жан Робер, стараясь под держать юмористическое воодушевление друга. – Ведь нашел же он среди мрачной Сахары своего супружества какой-нибудь оазис, какой-нибудь чистый источник, к которому ходит освежаться и набираться новых сил для того, чтобы брести дальше по горячему песку супружеской пустыни?
– О, да, разумеется! – ответил Петрюс. – Ведь человек не может быть ни совершенно счастлив, ни совсем уже несчастлив. Ведь и в каждой тени есть проблески света, как в порывах ветра Рейсдаля и в бурях Жозефа Верне. Да, и у этого человека, как и у всех смертных, есть свои тайные радости. И можете вы угадать, в чем они состоят? Нет и тысячу раз нет. Но я скажу вам это. Невыразимое наслаждение этого человека, о котором он тайно мечтает в продолжение целых трехсот шестидесяти черных дней, состоит в том, чтобы надеть в масленичный вторник накладной нос. Пользуясь правами обычая, он идет по своему кварталу с уверенностью, что его никто не узнает, и оскорбляет злых соседей, которые оскорбляли его самого. Он верит в свою неузнаваемость особенно смело с тех пор, как наткнулся в прошлом году на свою жену, которая ехала в карете с любовником. Они видели его, но не поспешили даже опустить штору. Этот человек не уступит своих вторников за двадцать тысяч, – в эти дни он царь Парижа, который ходит по своему городу инкогнито, и сегодня вечером, когда он вернется домой, а жена станет расспрашивать его, как он про вел день, он ничего ей не скажет, а только взглянет на нее с состраданием, думая о тех удовольствиях, которые он испытывал в течение шести или семи часов. Итак, уважайте этого человека, – продолжал Петрюс, – уважайте его и завидуйте ему, потому что он веселится и забавляется, тогда как вы даже в дни общего веселья похожи: Людовик – на доктора, который только что отравил Веселость, а ты, Жан Робер, на могильщика, который только что отвез ее на кладбище Пер-Лашез.
– Если ты так ему завидуешь, так за чем же дело стало, – заведи себе тоже фальшивый нос, – предложил Людовик. – Ты ведь можешь точно так же, как и он, интриговать прохожих и уверять всех соседей по кварталу, что их жены обманывают.
– Не подбивай меня на это, Людовик.
– Не уговаривай безумного проявлять свое безумие, – сказал Жан Робер.
– Говорят, что безумие – мать разума, – наставительно произнес Петрюс, – а это доказывается тем, что человек, бывший безумцем в молодости, становится мудрецом в старости, и, наоборот, люди, благоразумные в молодости, становятся безумцами в старости. Так что имейте в виду, что ожидает вас обоих. Вы стоите, сами того не подозревая, на пути к разврату, к которому поведет вас ваша теперешняя мудрость. Не так поступали отцы наши – в молодости они были молоды и стары в летах преклонных. Они не считали недостойным себя справлять все праздники вообще, а масленичный втор ник в особенности. Но вы, двадцатипятилетние старцы, разыгрывающие Манфредов и Вертеров, вы презираете невинные удовольствия предков. В дни карнавала вы не пойдете на улицу! Напротив, вы бежите, запираетесь у меня, который – черт возьми! – еще скучнее, мрачнее и кислее вас самих!
– Браво, Петрюс! – вскричал Людовик. – Клянусь честью, ты переубедил меня, и в доказательство этого и я намерен сделать тебе другое предложение.
– А именно?
– Оденемся все трое в эти костюмы шутов и пойдем в таком одеянии шататься по самым скверным местам Парижа.
– Согласен! – сказал Петрюс. – Мне необходимо развлечься. А ты, Жан Робер, с нами?
– Невозможно! Я обедаю на улице Сент-Аполен, а вечер должен провести в одном семейном доме. Следовательно, прошу меня уволить.
– Хорошо, но с одним условием.
– С каким это?
– Только сделай милость, не отказывайся и не ломайся.
– Даю слово вести себя, как в играх, – сделаю все, что мне придется делать.
– Видите ли, мне очень интересно знать, ошибся ли Петрюс относительно человека с фальшивым носом. Ты должен подойти к нему и спросить: «Как вас зовут? Кто вы? Чего вы ищете?» А мы станем ждать тебя здесь.
– Хорошо, – сказал Жан Робер.
Он взял шляпу и вышел. Минут десять спустя он вернулся.
– Ловко я попался, нечего сказать! – вскричал он.
– А что? Он тебе ничего не ответил?
– Напротив! Он сказал мне, что зовут его Жибасье, что он бежал с каторги и что теперь ожидает одного господина, который должен ему дать тысячу экю за одно дельце, которое он устроил сегодня ночью.
Все трое громко расхохотались.
– Ну, вот видишь, – сказал Людовик Петрюсу, – это совсем не то, что ты говоришь.
– Это из чего ты заключаешь?
– У буржуа не хватило бы остроумия на такой ответ.
Они оделись и вышли на улицу, расхваливая находчивость человека с фальшивым носом.
Результатом этого предложения Петрюса и были все приключения, составляющие начало нашего рассказа.
XV. Ван Дейк с улицы Уэст
Кроме поразительной красоты и изящества, наружность Петрюса имела еще одну особенность, которая сразу делала его человеком, заметным в толпе. Особенность эту составляло чрезвычайное сходство с Ван Дейком… При взгляде на него невольно приходил в голову вопрос, какова женщина, перед которой преклонится этот баловень природы, а в воображении возникал прелестный образ маркизы Бриньольской, прославленной столькими портретами работы гениального фламандца.
Но Петрюс довольно долго сохранял свободу своего сердца, которое имело право быть требовательным в выборе своего божества. Один случай, однако, неожиданно решил это дело.
Однажды, возвращаясь домой по довольно пустынной улице Уэст, на которой была и его мастерская, Петрюс увидел, что перед дверью дома, в котором он жил, остановилась роскошная карета. Она пронеслась мимо него с быстротою вихря, но гербы на ее дверцах были сделаны так четко и ярко и таких размеров, что он все-таки успел рассмотреть их. То была голова мавра в настоящую величину, над нею княжеская корона и девиз: «Adsit fortior!» (Пусть явится кто-нибудь более храбрый).
Когда карета остановилась, сидевший на козлах лакей в синей с серебром ливрее соскочил на землю, от крыл дверцу, и из нее вышла молодая женщина поразительно изящной и аристократичной наружности.
Вслед за нею, тяжело опираясь на руку лакея, появилась старуха лет шести-десяти.
Девушка остановилась, закинула голову назад и, по-видимому, не найдя того, чего искала, обернулась к кучеру и спросила:
– Уверены ли вы, что это № 92?
– Точно так, ваше сиятельство, – ответил тот.
Дом Петрюса был под № 92.
Увидев, что дамы вошли, художник перешел улицу и, входя в дом, слышал, как младшая из них спрашивала у привратницы:
– Здесь живет мосье Петрюс Гербель?
Гербель была фамилия Петрюса.
Консьержка была буквально ослеплена великолепием обеих дам и роскошью мехов, в которые они были за кутаны.
– Точно так, сударыня, – ответила она, почтительно приседая, – только теперь их дома нет.
– В какое же время можно его застать? – продол жала девушка.
– Утром-с, часов до двенадцати, а то и до часу, – сказала консьержка. – Да, впрочем, вот они и сами, – прибавила она, увидев художника, который был на целую голову выше обеих посетительниц.
Они обернулись, а Петрюс снял шляпу и почтительно раскланялся.
– Вы господин Петрюс Гербель? – спросила старшая довольно дерзко.
– Я, – холодно ответил художник.
– Мы хотим заказать портрет, – продолжала старуха тем же тоном, – возьметесь вы его сделать?
– Это мое ремесло, сударыня, – ответил Петрюс чрезвычайно вежливо, но еще холоднее прежнего.
– Хорошо. Так когда же вы думаете начать? Долго это будет? Много сеансов вам нужно? Говорите скорее: мы совсем замерзли.
Молодая девушка, которая все время не говорила ни слова, заметила резкость тона старухи и сдержанность Петрюса. Она подошла к нему и спросила:
– Скажите, пожалуйста, портрет, который был на последней выставке под № 309, вашей работы?
