Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
— Входи, — отрывисто бросил Быстров.
Хозяйка выбежала навстречу, дебелая, грудастая, пшеничная, торопливо схватила Марусю под уздцы.
— Идите, идите, — роняла она, — выхажу, напаю… — Быстров доверял ей Марусю.
Вошли в дом, очутились в зарослях фикусов.
Низкий потолок, тусклые оконца, блеклые снимки по стенам.
— Не теряй времени, ранехонько еще, часочка три соснуть в самый раз!
Быстров бросил на кушеточку, на засаленный ситчик одеяло в букетиках.
— Спи!
Сел на венскую никелированную кровать, маузер под подушку, утонул в пуховике, тут же уснул.
Лег и Славушка… На засаленный ситчик в букетиках. Но разве мог он заснуть? Множество вопросов мешалось в его голове: передел земли, томительно терзающий мужицкие души, судьба батрачат, батраков повзрослее поубивали на войне, проклятые дезертиры, прячущиеся у богатых отцов, помещичьи библиотеки, сваленные в общественных амбарах, школы, церкви, бог еще знает что, и проблема света — керосин, потому что без керосина ни туда и ни сюда…
Боролся с дремотой, на все ждал ответа, наступал день… Нет, он не мог заснуть!
Ленин тоже, возможно, не спал в эту ночь. У него забот побольше. Война с Польшей. Нашей конницей взят Житомир. Война с Врангелем. Чуть успокоились, а враг высаживает десант и берет Мелитополь. Голод. Рабочие приносят неслыханные жертвы. А на Украине кормят пшеницей свиней. Тут не до сентиментальности, нужно выдержать и устоять…
Что делает он там сейчас, в Кремле? Спит? Спит на невзрачной походной коечке? Нет, не может быть… Думает? Пишет? Или идет по кремлевской мостовой в лучах восходящего солнца? Невысокий, ладно сбитый, с рыжеватой мужицкой бородкой, с задорно закинутой назад головой, посматривая на мир всевидящими глазами.
Нет, не может он спать в такое утро, когда тысячи мальчиков по всей стране добывают керосин для читален, конвоируют дезертиров и реквизируют спрятанный хлеб!
Славушка взглянул на Быстрова. Тот все спал… Как можно!
Он стал мысленно внушать: «Проснись, проснись, опоздаем…» И Быстров проснулся. Но затем не было уже места никаким мыслям. Степан Кузьмич сам заторопился.
В укоме Слава ожидал встретить множество людей, оживление, суету, горячку, а вместо этого тишина, пустота, лишь один-единственный человек в черном ватнике дремлет на деревянном диване в пустынном коридоре.
— Ты пока регистрируйся, а я поищу Шабунина… — И Степан Кузьмич исчез, бросив Славу на произвол судьбы.
На облупленной двери, крашенной в рыжий цвет, косо приколот кнопкой листок, и по нему синим карандашом: «Мандатная комиссия».
— Можно?
В тесной каморке, за громадным, занимавшим всю комнату ветхим письменным столом мрачный дяденька, обросший седой щетиной.
Он смотрел на мальчика так, словно давно его ждал.
Слава подал мандат. Тот быстро написал на большом листе фамилию, имя и отчество.
У него громадные заскорузлые рабочие руки и вокруг ногтей ободок несмываемой грязи.
Затем задал несколько вопросов — о родителях, о происхождении, о пребывании в стане инакомыслящих…
Должно быть, ему нравились детские ответы Славы, потому, что он все чаще и чаще улыбался.
— Стаж? — спросил он.
Стажа не было.
— Один день… — Он запнулся. — Меня только вчера приняли в партию.
Регистратор вскинул на мальчика глаза.
— Один день? — переспросил он и задумался. — Как же быть?… Один месяц, — решил он. — Напишем один месяц.
И вручил Славе розовую карточку.
Ни люстр, ни колонн, даже никакой торжественности: в деревянном доме какого-то не шибко богатого купца, потому что шибко богатые купцы в Малоархангельске не проживали, устроен партийный клуб, пользовались им для собраний, вырубили на втором этаже перегородки, соединили четыре или пять комнат в узкую длинную залу, тут-то и заседает конференция.
Быстров из президиума подавал Славе знаки — кивком, глазами, рукой. Славушка срывался с места и шел выступать. В ту пору «повестки дня» включали множество вопросов: международное положение, текущий момент, продовольственный, военный, земельный, работа с женщинами, с молодежью, профсоюзы, и мало ли что приходило на ум тысячам партийных деятелей во всех уголках России.
И Слава выступал. Взбегал на эстраду, становился у кафедры — с кафедры не виден — и начинал без особых раздумий обо всем, что приходило на ум…
Выступал не слишком-то умно, опыта нет, неоткуда взяться уму, но слушать его слушали, одобрительно, даже любовно, говорил правду, искренне говорил, взволнованно, одну только правду, дезертиров называл по именам, рассказывал, кого где обнаружили, о спрятанном хлебе, где, у кого и сколько нашли, о школах, о школе в Обалдуевке — на то и Обалдуевка! — где до сих пор преподают закон божий, о пьесах для народных домов…
Старики хлопали оратору, не жалели ладоней, вдвое были те старики старше Славушки, было старикам лет по тридцати, по тридцати пяти, и Славушка дивился: откуда горячность, как не растеряли они свой темперамент?!
В Малоархангельске у Быстрова множество дел, всюду надо поспеть, а Славушке делать нечего, вот он тенью и ходит за Быстровым.
В укоме партии оживленней обычного, делегаты еще не разъехались, всех еще что-то связывает…
Так бывает при смене квартиры: новые жильцы жмутся, пока старые не уехали. Карасев чувствовал себя уже гостем, а Шабунин, хоть и взял удила в руки, не решался их натянуть. Карасев уезжал в Орел, губком наметил его на пост председателя губисполкома. Карасева хорошо знали в губернии. В том, что его кандидатура не встретит возражений на съезде Советов, сомнений не было. Секретарем укома, как и предсказывал Быстров, выбрали Шабунина. Любили его меньше Карасева, достоинства Шабунина очевидны, однако утрата Карасева огорчала, Шабунин строг, а Карасев обходительнее, мягче.
Быстрова нашли в земельном отделе. Он все мечтал основать у себя в волости, в селе Моховом, в бывшем имении коннозаводчика Давыдова, племенной совхоз. Степан Кузьмич обмирал при виде породистых лошадей.
Беседу о лошадях прервал телефонный звонок.
— Вас ищет Афанасий Петрович…
Шабунин с утра ждал Быстрова.
— Наконец-то!
Позади Шабунина какой-то юноша рассматривал карту уезда.
— Вот что, Степан Кузьмич, расскажи поподробнее, что за паренька ты привез, каков, чем дышит?
— Да вы его знаете! Помните, перед приходом Деникина приезжали к нам…
— Так разве это тот? — удивился Шабунин, должно быть, он не запомнил мальчика. — А где он?
— За дверью.
— Давай его сюда!
Слава стоял перед Шабуниным маленький, несчастненький, точно только что вытащенный из воды котенок.
— Хотим ввести твоего парня в оргбюро уездной комсомольской организации. — Шабунин вопросительно посмотрел на Быстрова. — Подойдет?
Но судьба Славы, видимо, решена была еще до прихода Быстрова.
Шабунин обратился к юноше, стоявшему перед картой.
— А твое мнение?
— Заберем, — коротко сказал тот.
И Слава понял, что судьбу его решил не Шабунин, а этот высокий молчаливый юноша, который подходит к нему с таким видом, точно он возьмет его сейчас и куда-то унесет.
— Знакомьтесь, — сказал Шабунин. — Андреев. Предоргбюро.
— Сергей, — добавил предоргбюро. — Меня зовут Сергей. — Протянул Славе руку. — Какое ж мое мнение, Афанасий Петрович? Я уже говорил, заберем…
— Как сказать! — резко возразил Быстров. — Не для того мы его…
Шабунин насупился:
— Что не для того?
— Мы растили, пусть у нас и дальше растет.
Андреев укоризненно покачал головой.
— Зачем он вам?
— Руководить, — уверенно объявил Быстров.
— Кем?
— Молодежью!
— Он у вас дичок… — Андреев снисходительно усмехнулся. — Всякое деревцо, от которого хотят плодов, нуждается в прививке…
— Не спорьте, — остановил спорщиков Шабунин. — Спросите его самого.
— Есть партийная дисциплина, — решительно высказался Андреев.
— Правильно, — согласился Быстров.
