Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
— Зуб! Вот ты где!
К берегу шел улыбающийся Санька Крутько. За ним плелся настороженный Мишка.
— Я так и знал, что ты сюда смылся.
— А ну, дуйте отсюда!— медленно поднялся
Зуб.
— Чего ты? Мы ж к тебе по-хорошему.
— Вот и дуйте по-хорошему. Пожалеть захотелось? А ну!..
Зуб поднял увесистый голыш.
— Юра, мы ж...
Крутько увернулся от камня и отбежал назад.
— Директор сказал, чтобы ты за направлением шел. Тебя в пятое управление...
Второй камень не долетел. То и дело оглядываясь, ребята пошли назад. У Мишки Ковалева глаза были такие виноватые, будто он — причина всего, что произошло сегодня на педсовете. Зубу даже подумалось: приди Мишка сюда один, без этого мокрогубого, он бы его не прогнал.
Зуб лег в холодную траву. Земля пахла осенью. Хорошо бы простудиться, схватить воспаление легких. Его тогда положат в больницу, станут за ним ухаживать. Медсестра будет прикладывать к его лбу свою мягкую добрую руку, говорить ласковые слова и смотреть на него так, как умеет, должно быть, смотреть и говорить только один человек — мама.
Облака задергались, затуманились, стали наползать одно на другое. Зуб крепко зажмурился. Две горячие капли скользнули к вискам и затерялись в них. Рывком перевернувшись на живот, он уткнулся лицом в траву.
Один раз он уже болел воспалением легких — в детдоме. Бегали всем классом на лыжах, он,
разгоряченный, потный, наелся снега — и готов. Была больница, были ласковые руки и глаза, полные сострадания, И все, кто тогда узнавал, что он детдомовский, относились к нему с лаской, наперебой угощали всякой всячиной. Зуб даже уставал от такого внимания, но был счастлив. В то же время он мучился от смутного ощущения, что счастье это не его, а словно бы украденное или незаконно, ошибочно полученное. Будто счастье, как это бывает с письмами, перепутало адреса и привалило ему по недоразумению. Настоящий же адресат сидит где-то и дожидается.
Ночью Зубу привиделось, будто в дверях палаты появился кто-то сердитый, посмотрел на него и сказал с негодованием: «Да это же не он! А ну, уматывайся отсюда!»
Зуб со страхом проснулся и долго смотрел в светлый квадрат потолка. Он мечтал о чуде: вдруг выяснится, что ласковая медсестра и есть его потерянная или потерявшая мать. Вот это было бы счастье!
Но чудеса такие разве случаются?
Время, по всему видно, было обеденное. Крутько, поди, уже сбегал в дровяной сарай и слопал там шматок сала. Теперь сидит в столовой, наворачивает борщ и в десятый раз рассказывает, как они лазили в сад и какие там были интересные приключения.
Вспомнилось, как однажды на занятии по материаловедению он с Санькой попал за один стол. У Крутько в учебнике вместо закладки лежала маленькая пилочка для ногтей. Кончик у нее был интересный, в виде пики.
— Попробуй,— шепнул Санька Зубу,— как скальпель отточил. Операцию можно делать.
— Тоже мне — хирург.
— А что, я крови с детства не боюсь. Дай руку, я тебе чуток надрежу.
— Нашел дурака.
— Боишься? Эх ты, слабак!
Крутько, видно, очень хотелось попробовать свой «скальпель» на живом, а заодно показать, как он не боится крови. И он долго подначивал Зуба, уговаривая дать ему руку.
— Вот такие, как ты, от каждой царапины в обморок падают,— насмешливо сказал Санька.
Если бы он сказал это не на уроке, то, наверно, получил бы затрещину. Но шло занятие. Чтобы как-то отреагировать на Санькину насмешку, Зуб решительно положил перед ним левую руку вверх ладонью.
— Режь, если ты такой храбрый.
Санька с готовностью приложил острие пилочки к запястью, и сталь довольно глубоко вошла в кожу. Из надреза длиной сантиметра в полтора выступила бусинка крови и стала расти. Глаза у Крутько нехорошо заблестели.
— Еще?— криворото улыбнулся он.
Зуб молчал, но и руку не убирал. Странно было: как можно без всякой нужды, ради одного животного любопытства и так запросто, с улыбкой резать по живому?
А Крутько и не дожидался ответа. Пилочка снова вошла в руку. Зубу даже почудилось в тишине легкое потрескивание разрезаемой кожи. Из-за непонятного глупого упрямства он не отдернул руку, хотя было очень больно. И было еще мерзко, обидно терпеть эту боль от Крутько, которого Зуб и без того презирал.
Сделав второй надрез, Санька снова было вонзил пилочку в кожу. Но в эту секунду Зуб, не помня себя от злости, так залепил свободной рукой ему в ухо, что Крутько чуть не свалился в проход.
Степан Ильич быстро подошел к их столу.
__ Что произошло? Зубарев, чего не поделили?
Тот угрюмо молчал, вытирая промокашкой кровь. Степан Ильич посмотрел на три аккуратные надреза и, кажется, все понял.
— Дай сюда,— протянул он руку к Крутько. Сказано было негромко, но так, что ослушаться невозможно.
Пилочка легла на ладонь преподавателя. Он посмотрел на отточенный кончик и так же тихо спросил:
— А зарезать ты смог бы?
Крутько не ответил. Он стоял в проходе между столами, прижимая ладонь к уху.
В наступившей тишине Степан Ильич вернулся на саое место, раздумывая, видимо, как поступить в этом случае.
— Он и меня уговаривал,— нарушил тишину кто-то из ребят.— Давай, говорит, дурную кровь пущу, здоровее будешь.
— И меня тоже...
Помолчав, Степан Ильич обвел взглядом ребят и спокойно сказал:
— Продолжаем занятие. Крутько, пересядь за соседний стол. Кстати, тебе что, тоже больно бывает — за ухо-то держишься?
Ребята дружно засмеялись. В их смехе чувствовалось желание, чтобы Крутько было очень больно, чтоб он тоже почувствовал.
И вот за этого самого Крутько Зуб, не задумываясь, подставил свою голову. Пожалел бедного...
11
Тишь пруда убаюкала Зуба.
Проснулся он оттого, что продрог. Пруд взялся
мелкой волной и был похож на огромную стиральную доску. Небо посерело, стало непривлекательным. Ветер дул с севера — осенний, остуженный льдами далекого океана. Вместе с запахом убранных полей он нес свежесть снежных туч.
Зуб поднялся и побрел в сторону города.
Училище, как видно, отправилось в кино. Народу почти нет. На территории установилась непривычная тишина. Конечно, об изгнании Зуба знали все— плохие вести не лежат на месте. Ребята, которых он встретил на пути к главному корпусу, провожали его взглядами, в которых сочувствие было смешано с неприятным для Зуба любопытством.
Главный корпус оказался безлюдным. Только техничка гремела где-то ведром и шумно передвигала стулья. Зуб повернулся уходить, но тут открылась дверь одного из кабинетов. Вышел Степан Ильич с повязкой дежурного воспитателя на рукаве.
— За направлением? Теперь до завтра — директор ушел.
Подойдя к насупленному Зубу, он положил руку на его плечо.
— Все образуется, Зубарев.
Тот дернул плечом, но Степан Ильич руки не убрал, только грустно, понимающе улыбнулся. Зуб поймал себя на мысли, что раньше не замечал, чтобы этот человек улыбался. Все считали его замкнутым и даже загадочным.
— До завтра ты еще наш, ершистый Зубарев. И чего ж ты, брат, такой ершистый?
— Если не нравится, загипнотизируйте, буду послушным,— съязвил Зуб, которому теперь было на все наплевать, даже на то, если его в самом деле начнут гипнотизировать.
— Вот чего не умею, того не умею.
— Зря говорят про вас, что ли?
— Говорят... Про тебя вон тоже говорят.— Степан Ильич вздохом согнал свою грустную улыбку. — Не всему верь, что говорят. А то, бывает, веришь, веришь да и захрюкаешь.
— Я хрюкать не собираюсь.
— Правильно, не надо. Поэтому на веру не все принимай.
— Значит, не верить, что про меня на педсовете говорили?—с вызовом спросил Зуб.
Очень ему было интересно, что скажет на это Степан Ильич, как он будет выкручиваться. С одной стороны, он вроде заступался за него, на Ноль Нолича нападал, а с другой — не станет же он говорить, что педсовет был несправедлив к нему. Только Степан Ильич и не думал выкручиваться. Он внимательно, словно в чем-то испытывая, посмотрел на Зуба и спросил:
