Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод) - Рэнд Айн (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
— Почему они так поступают? — нервничал Таггерт. — Зачем?
— Никто этого не знает, — ответил доктор Феррис. — У нас нет ни информации, ни объяснений происходящему. Но бегству следует положить конец. Во времена кризиса экономическая служба столь же необходима стране, сколь военная. Всякий уклоняющийся от нее должен быть признан дезертиром. Я рекомендовал ввести для таких людей наказание в виде смертной казни, но Уэсли не согласился.
— Спокойно, парень, — медленно проговорил Фред Киннан каким-то странным тоном. Он неожиданно замер, сложив руки, и посмотрел на Ферриса так, что все в комнате вдруг поняли: доктор Феррис предложил убивать людей. — Только не говори мне о смертной казни в промышленности.
Доктор Феррис пожал плечами.
— Мы не должны принимать крайних мер, — поспешно вставил Моуч. — Мы не хотим напугать людей. Мы хотим, чтобы они встали на нашу сторону. Главная проблема сейчас — примут ли они вообще нашу директиву?
— Примут, — отрезал доктор Феррис.
— Я немного волнуюсь, — проговорил Юджин Лоусон, — о «Пункте третьем» и «Пункте четвертом». Все, что касается патентов, изложено прекрасно. Но меня тревожит положение об авторских правах. Это вызовет антагонизм интеллектуалов. Это опасно. Это вопрос духовности. Не означает ли смысл «Пункта четвертого», что отныне не будут написаны и опубликованы новые книги?
— Да, — ответил Моуч, — означает. Но мы не можем делать исключение для издательского бизнеса. Это такая же промышленность, как и всякая другая. Когда мы говорим «нет» новым продуктам, это должно означать «нет» новым продуктам, в чем бы они ни выражались.
— Но это вопрос духовности, — в голосе Лоусона звучало не разумное уважение, а благоговейный страх.
— Мы не вмешиваемся ни в чью духовность. Но, когда вы печатаете книгу на бумаге, она становится материальным объектом, товаром, а если мы сделаем исключение для одного товара, то не сможем удержать в узде остальные.
— Да, это правда. Но…
— Не будьте тупицей, Джин, — сказал доктор Феррис. — Вы же не хотите, чтобы к нам явился какой-нибудь бунтарь с трактатом, который пошлет к чертям всю нашу программу? Стоит только вымолвить слово «цензура», и они заорут, что ты — кровавый убийца. Они пока еще не готовы. Но если вы оставите в стороне духовность и переведете все на материальные рельсы — не материю идей, а материю в виде бумаги, краски и печатных прессов — вы достигнете цели гораздо легче. Сделайте так, чтобы ничего опасного не было напечатано, и никто не станет бороться с материальной стороной дела.
— Да, но… но я не думаю, что писателям это понравится.
— Вы уверены? — Уэсли Моуч почти улыбался. — Не забывайте, что, согласно «Пункту пятому» издатели должны печатать столько же книг, сколько выпустили в базовом году. Поскольку новых книг не будет, им придется переиздавать старые, а публике — покупать их. Существует очень много толковых книг, которым не выпало равного со всеми шанса.
— Ох… — Лоусон припомнил, что две недели назад видел, как Моуч обедал с Бальфом Юбэнком. Потом нахмурился и покачал головой: — И все-таки мне тревожно. Интеллектуалы — наши друзья. Мы не хотим их потерять. Иначе они могут доставить нам немало неприятностей.
— Не доставят, — ответил Фред Киннан. — Интеллектуалы вашего толка захлопнут рты при первом признаке опасности. Они много лет плевали в человека, который их кормил, и лизали руку того, кто отвешивал им пощечины. Разве не сдали они все страны Европы, одну за другой, коммунистам и головорезам? Разве не они вопили, пока не заткнули все орущие охранные сигнализации и не сломали все висячие замки? И с тех пор они уже не пискнули. А кто орал, что только они — друзья трудящимся? Почему же сейчас они не орут о лагерях рабов, мафиозных структурах, четырнадцатичасовом рабочем дне и повальной смертности от цинги в народных республиках Европы? Нет, мы слышим, как они внушают забитым беднякам, что голод — это процветание, рабство — это свобода, что пыточные камеры — ковчеги братской любви и что если бедняки этого не понимают, то страдают они по собственной вине; а искалеченные тела в тюремных камерах нужно проклинать за все беды, поскольку жертвами пали вовсе не лидеры, желавшие им добра. Интеллектуалы? Вам лучше волноваться о любой другой породе людей, но не о современных интеллектуалах: эти все проглотят. Я никогда не чувствовал себя в безопасности рядом с последним такелажником в профсоюзе портовых грузчиков: тот еще способен внезапно вспомнить, что он — человек, и тогда мне его не удержать. Но интеллектуалы? Эту истину они давным-давно забыли. Я думаю, здесь здорово постаралось образование, такова уж его цель. С интеллектуалами делайте, что пожелаете. Они все примут.
— В одном я согласен с мистером Киннаном, — вступил доктор Феррис. — Я согласен с приведенными им фактами, но не с его чувствами. Уэсли, тебя не должны тревожить интеллектуалы. Просто вставь нескольких из них в правительственную платежную ведомость и пошли проповедовать все то, что сказал мистер Киннан: порицания, мол, заслуживают сами жертвы. Дай им более-менее приличный заработок и титулы поблагозвучнее, и они позабудут о своих авторских правах и обслужат вас лучше, чем целая армия правоохранительных органов.
— Да, — согласился Моуч. — Я знаю.
— Опасность, которая меня тревожит, подстерегает с другой стороны, — задумчиво проговорил доктор Феррис. — Уэсли, тебе может немало досадить это «добровольное подписание Сертификата дарения».
— Догадываюсь, — мрачно ответил Моуч. — Я хотел, чтобы в этом вопросе нам помог Томпсон. Но теперь понимаю, что не поможет. По сути дела у нас нет законного права завладеть патентами. Да, существуют десятки законов, которые могут нас прикрыть — почти, но не совсем. У любого воротилы, который захочет устроить процесс по прецеденту, есть все шансы разбить нас. Мы просто обязаны создать видимость законности, иначе население не примет директивы.
— Совершенно верно, — подтвердил доктор Феррис. — Принципиально важно, чтобы владельцы отдали нам патенты добровольно. Даже имея закон, разрешающий прямую национализацию, для нас предпочтительнее получить патенты в дар. Мы хотим сохранить у людей иллюзию защиты их прав на частную собственность. И многие из них примут наши условия игры и подпишут Сертификаты дарения. Главное — организовать пропагандистскую кампанию и внушить людям, что это их патриотический долг, а все те, кто отказывается подписать сертификат — воплощенное зло, вот они и подпишут. Но… — Феррис умолк.
— Я понимаю, — Моуч все больше нервничал. — Наверное, появятся кое-где старомодные ублюдки, которые откажутся подписывать, но у них не хватит влияния, чтобы поднять шум. Никто не станет их слушать — бывшие соратники и друзья отвернутся от них, обвинив в эгоизме, поэтому нам они вреда не причинят. Так или иначе, мы получим патенты, а у этих типов не хватит ни денег, ни нервов, чтобы обращаться в суд. Вот только… — Моуч замолчал.
Джеймс Таггерт смотрел на них, откинувшись на спинку кресла: ему начинал нравиться ход беседы.
— Да, — продолжил доктор Феррис. — Я тоже об этом подумал. Что, если некий магнат задумает нас разбить? Трудно сказать, удастся нам возродиться из пепла или нет. Одному Богу известно, что может произойти в наше, столь истерическое время, да еще и в такой деликатной ситуации. Любая неожиданность способна нарушить шаткое равновесие и погубить все дело. Если есть хоть один человек, желающий это сделать, он это сделает. Ему известно истинное положение вещей, он знает то, о чем не говорят вслух, и не побоится назвать все своими именами. Он владеет самым опасным оружием. Он — наш смертельный враг.
— Кто? — выдохнул Лоусон.
Поколебавшись, доктор Феррис пожал плечами и ответил:
— Невиновный человек.
Лоусон непонимающе смотрел на него.
— Что вы имеете в виду, о ком говорите?
Джеймс Таггерт улыбнулся:
— Я имею в виду, что единственный способ обезоружить человека — преступление, — объявил Феррис. — То, что он сам считает своим преступлением. Если человек некогда украл хоть цент, вы смело можете подвергнуть его наказанию, как будто он ограбил банк, и он смирится с ним. Он вынесет любое страдание, в уверенности, что не заслуживает лучшего. Если в мире недостаточно преступлений, мы должны их создавать. Если мы внушим человеку, что любоваться весенними цветами дурно, и он нам поверит, а потом совершит этот поступок, то мы сможем с ним делать все, что заблагорассудится. Он не станет защищаться, потому что сочтет себя недостойным. Он не станет бороться. Но спаси нас, Боже, от человека, который живет по своим собственным стандартам. Спаси нас от человека с чистой совестью. Такой человек нас одолеет.
