О водоплавающих - О'Брайен Флэнн (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Медленное введение иголок под ногти, перерезание бритвенным лезвием подколенных сухожилий, прободение грудной клетки, подвешивание за ноздрю, вырезание ремней из кожи на спине, проникновение бешеной крысы в задний проход, рагу из толченого стекла и компот из кабаньей мочи— всего восемь.
— Такие муки я ни за какие пироги терпеть не собираюсь, — ответил Треллис. — Если начнешь думать, какая из них хуже, мозги свихнешь. Разрешите предложить вам стакан превосходного молока, прежде чем удалитесь.
— Не только эти, но и другие тяжкие страдания придется вам претерпеть, — сказал Пука, — ну а когда решите, какое из них самое страшное, шепнете мне на ушко. С вашей стороны было бы очень любезно, если бы вы разрешили мне присутствовать при том, как вы встаете и одеваетесь, смело глядя в лицо страшным испытаниям. Молоко же вредно для моего пищеварения. Желуди и пирог из чресел — вот мои любимые лакомства на завтрак. Поднимитесь, сэр, чтобы мне удобней было вонзить вам в грудь мои коготки.
По оживленному шевелению в задней части штанов из приличного флотского сукна можно было понять, что природный хвост злого духа, равно как и его подшивные хвосты, напряглись и радостно завиляли, выдавая недвусмысленные намерения своего хозяина. Лицо Пуки посерело.
Цвет лица Треллиса, исключая зрелые головки прыщей, был белым.
— А ну-ка лапы прочь! — проревел он. — Христом Богом клянусь, я из тебя всю требуху повытрясу, если не уберешь от меня свои ручищи!
— И не думайте, что эти страшные кары будут посещать вас поочередно, одна за другой, — вежливо заметил Пука, — или, скажем, триадами. Они будут настигать вас по двое, вчетвером или вшестером, и все это потому, что истина — одна.
Вот тогда-то Пука Мак Феллими и продемонстрировал во всем блеске свои удивительные способности, единым движением корявого большого пальца заставив застыть, замереть естественный ход вещей и приведя в удивительное движение неисчислимое множество непредсказуемых сил, доселе пребывавших в бездействии. Было так, словно на спальню Треллиса обрушился шквал чудес. Тело человека, лежащего на кровати, его соски, поджилки, живот, полосовали острия бритв. Лоб и виски опутала ветвящаяся сеть свинцово вздувшихся жил, глазницы сочились кровью, а по всей спине прихотливым узором высыпали отвратительные нарывы и чирьи, придав ей сходство с богато изукрашенным самоцветами щитом; при точном подсчете можно было убедиться, что их ровно шестьдесят четыре. Страдальцу так скрутило все внутренности, что полупереваренное содержимое желудка и кишок было исторгнуто на кровать, точнее говоря, забрызгало все покрывало. И не только живая плоть обитателя спальни, но и сама спальня подверглась метаморфозам, не объяснимым никакими, даже самыми дерзкими физическими теориями или действиями механических приспособлений, как-то: лебедки, тали и складные механические полиспасты германского производства; содрогания спальни не соответствовали действию ни одного из ныне известных законов, определяющих траекторию полета снарядов и исходящих из влияния силы земного тяготения и расчетов, основанных на постулатах баллистической науки. Напротив, стены раздвигались, увеличиваясь и уменьшаясь, и снова смыкались с оглушительным грохотом, вздымая облака удушливой известковой пыли, причем часто образовывали почему-то не квадраты, а шестиугольники. Спальня то и дело неожиданно и мгновенно погружалась в кромешную тьму, а в воздухе, не смолкая, стоял звук, напоминающий оглушительную отрыжку, способную покоробить любой мало-мальски деликатный слух. Ночные горшки носились в воздухе, вычерчивая бесцельные круги и петли, подобно трупным мухам, а тяжелые предметы обстановки, к примеру платяной шкаф, зависли в воздухе без какой бы то ни было видимой опоры. Часы били без умолку — явный признак того, что плавное течение времени также было нарушено; среди этих звуков чуткое ухо могло бы уловить голос Пуки, бормочущего богохульные молитвы, и стенания и вопли корчащегося на постели страдальца. Темный воздух был пропитан неизъяснимым зловонием.
Эта весьма примечательная часть нашей истории закончилась тем, что Треллис, с безумным взором, весь усеянный бесчисленными чирьями, покрывавшими не только его спину, но и прочие части его персоны, как был — в насквозь мокрой от пота ночной рубашке и кальсонах — молнией метнулся к окну и, разбив стекло, еле живой рухнул на булыжную мостовую. Непредвиденное падение стоило ему разбитого глаза, расквашенного уха и двух переломов. Пука, постигший науку крысиных полетов, подобно грозовой туче раскинув полы своего черного плаща, спланировал вниз, туда, где ополоумевший Треллис пытался кое-как собраться с мыслями, поскольку только такие мелочи и могли послужить ему защитой от обрушившейся на него беды; далее следует краткий пересказ этой полунемой сцены.
— Чертов боров, чтоб тебя кондрашка хватила! — произнес он изменившимся голосом, глухо пробивавшимся сквозь прикрывавшую рот окровавленную руку. Он лежал, раскинувшись на грязной мостовой, и яркое пятно крови расползалось вокруг него. — Чтоб ты собственной блевотиной подавился!
Улица в лучах рассветного солнца безмятежно уходила вдаль, ночь и день спешили поделиться друг с другом своими маленькими секретами. Поднеся два пальца к носу, Пука деликатно обонял утренние запахи — явный признак того, что он собирался высказаться насчет прогноза погоды.
— Чтоб тебе света белого не взвидеть! — сказать Треллис.
— Весьма неосмотрительно было с вашей стороны, — учтиво произнес Пука, — покидать свое теплое ложе, не утеплившись вашим превосходным зимним пальто из голуэйского бобрика, за что вы можете поплатиться неприятностями легочного характера. Простите, но сейчас, наверное, не самый подходящий момент поинтересоваться, не слишком ли вы ушиблись.
— Грязный ублюдок, — сказал Треллис.
— Ваши речи не только не радуют слух, но и ведут к разжиганию классовой розни, — отвечал Пука. — Ласковое, утешительное слово, сказанное в час суровых испытаний, учтивость перед лицом скорбей и горестей человеческих — вот к чему призываю я вас, мой друг. А чтобы избежать непонятного для меня, но тем не менее оскорбительного отношения к проблеме четных и нечетных чисел, я добавляю вам еще один о-очень неприятный гнойничок слева на груди.
— Похоже, ваше последнее замечание заинтересовало меня, — сказал Треллис, — и в то же время я не могу обойти вниманием тот факт, что последняя нанесенная мне рана совпадает...
— Постойте-ка минутку, — прервал автора Шанахэн, — вы забыли одну вещь. У нас остался еще один кот в мешке.
— Какой же именно? — поинтересовался Орлик.
— Наш приятель у себя в спальне. Отлично. Появляется этот молодчик и начинает выделывать свои штучки. Отлично. Стены ходят ходуном. Шум, вонь. Отлично. Все блестяще, кроме одного. А это одно, между прочим, очень немаловажная часть обстановки. Господа, я имею в виду потолок. Неужто его высокоблагородие такой жалостливый — не захотел, чтобы ему потолок на башку рухнул?
— О, это страшное дело, — сказал Ламонт. — Моему приятелю как-то кусок штукатурки прямо на шею свалился. Потом целый год в гипсе ходил.
— Что я вам говорил? Отличная штука.
— Чуть не убило, чуть мозги не вышибло.
— Вот-вот, чтобы потолком его хорошенько прихлопнуло, большего не прошу, — сказал Шанахэн. — Как вы на это посмотрите, сэр? Этак тонну штукатурки ему на макушку.
— Боюсь, не поздновато ли? — ответил Орлик, задумчиво и с сомнением постукивая пальцем по столу.
— Да еще полгода в больнице провалялся, — продолжал Ламонт. — Вся шея была в струпьях, даже рубашку не застегнуть.
— Значит, надо опять переносить действие в дом, — сказал Орлик.
— Оно того стоит! — воскликнул Ферриски, хлопая себя по обтянутому светлой, как солнце, саржей колену. — Клянусь Богом, стоит!
— Засуньте его обратно, дружище, — взмолился Шанахэн. — Поменьше бы болтали, уже давно успели бы все обделать.
