Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
Он отодвинул свой стул и сидел, являя собою олицетворенный страх, унижение и ярость. Он боялся заговорить, взглянуть, двинуться, боялся оставаться неподвижным. Малодушный, пришибленный и жалкий, он более унижал собою образ человека, чем если бы весь, с головы до пят, был покрыт отвратительными язвами.
Его собеседник не торопясь продолжал свой туалет, время от времени с улыбкой поглядывая на Джонаса и любуясь произведенной им метаморфозой, но не говоря ни слова.
– Так вы не против того, – сказал он, закончив свой туалет, – чтобы рисковать вместе с нами и далее, друг мой Чезлвит?
Его бледные губы едва выговорили:
– Нет.
– Хорошо сказано! Это на вас похоже. Вы знаете, я вчера думал о том, что ваш тесть, полагаясь на ваш совет, как человека весьма опытного в денежных делах, мог бы вступить в наше общество, если объяснить ему все как следует. Есть у него деньги?
– Да, у него есть деньги.
– Предоставить мистера Пекснифа вам? Возьметесь вы за мистера Пекснифа?
– Я постараюсь. Сделаю что могу.
– Тысячу благодарностей! – ответил Тигг, похлопывая его по плечу. – Не сойти ли нам вниз? Мистер Неджет, идите за нами, пожалуйста.
Таким порядком они и отправились. Что бы ни чувствовал Джонас по отношению к Монтегю; как бы он ни сознавал, что пойман, загнан в угол, в канкан, что падает в бездну и что ему грозит неминуемая гибель; какие бы мысли ни роились в его голове уже теперь, в самом начале, о единственной, ужасной возможности спасения, единственном багровом проблеске в непроглядно черном небе, – ему так же мало приходило в голову, что фигура, крадущаяся за ним по лестнице и отстающая ступенек на десять, и есть преследующий его рок, как и то, что другая фигура, рядом с ним – его ангел-хранитель.
Глава XXXIX
сообщает дальнейшие подробности о домашнем хозяйстве Пинчей; а также странные известия из Сити, близко касающиеся Тома.
Милая крошка Руфь! Веселая, домовитая, хлопотливая, тихая крошка Руфь! Ни один кукольный домик не доставлял своей юной хозяйке такого удовольствия, какое доставляло Руфи владычество над треугольной гостиной и двумя тесными спаленками.
Быть хозяйкой у Тома – какое почетное звание! Ведение хозяйства и в обыкновенных условиях сопряжено с высокой ответственностью всякого рода и вида; но хозяйничать для Тома означало целую бездну самых серьезных дел и необыкновенно важных забот. Недаром забрала она к себе ключи от маленькой шифоньерки, где хранились чай и сахар, и от двух сырых шкафчиков возле камина, где плесневели даже черные тараканы, так что спинки у них переставали блестеть, и, надев на кольцо, забренчала ими перед Томом, когда он вышел к завтраку! Недаром она, звонко смеясь, спрятала их с горделивой радостью в этот свой милый карманчик. Ведь для нее было так ново – стать хозяйкой, что если б она была самой безжалостной тиранкой из всех маленьких хозяек, то ей стоило бы только сослаться на это в свое оправдание, и с нее тотчас же сняли бы всякую вину.
Однако она вовсе не была тиранкой и разливала чай с такой милой застенчивостью, что Том просто не мог на нее наглядеться. А когда она спросила, чего он хотел бы на обед, и нерешительно предложила «котлеты», как блюдо достаточно зарекомендовавшее себя во время вчерашнего очень удачного ужина, Том совсем развеселился и начал над ней без церемонии подшучивать.
– Я не знаю, Том, – сказала его сестра, краснея, – я не совсем уверена, но думаю, что могу приготовить мясной пудинг, если хорошенько постараюсь, Том.
– Во всей поваренной книге не найдется ничего такого, что мне было бы по вкусу больше мясного пудинга! – воскликнул Том, хлопая себя по ноге для пущей убедительности.
– Да, милый, очень хорошо! Но если он не совсем удастся для первого раза, – нерешительно сказала его сестра, – если он выйдет похож не на пудинг, а скорее на тушеное мясо, на суп или еще на что-нибудь, тебя – это не очень огорчит, Том, ведь нет?
То, как серьезно она глядела на брата, и то, как он глядел на нее, и то, как она мало-помалу начала весело смеяться сама над собой, – совершенно очаровало бы вас.
– Что ж, – сказал Том, – прекрасно. Это придаст обеду новый и небывалый интерес. Мы берем лотерейный билет на мясной пудинг, а выиграем… даже трудно сказать что именно. Быть может, мы сделаем какое-нибудь изумительное открытие и приготовим блюдо, какого никто до сих пор не пробовал.
– Я ничуть не удивлюсь, если приготовим, – ответила его сестра, все так же весело смеясь, – или если у нас получится такое блюдо, какого мы больше и пробовать не захотим; но ведь что-нибудь у нас получится, во всяком случае. Мясо есть мясо, и никуда оно не денется, – Это большое утешение. Если ты не боишься рискнуть, я готова.
– Нисколько не сомневаюсь, – возразил Том, – что пудинг получится отличный; и уж мне он, во всяком случае, понравится. У тебя как-то само собой все выходит так ловко и живо, Руфь, что, если бы ты сказала, будто сумеешь сварить миску превосходного черепахового супа, я бы тебе поверил.
И Том был прав. Это была именно такая девушка. Никто не мог бы устоять против ее тихого обаяния, да и незачем было пробовать. А она будто даже и не знала, как она мила, вот что было лучше всего.
Итак, она перемыла чайные чашки после завтрака, болтая без умолку и рассказывая Тому разные истории про владельца латунно– и меднолитейных заводов, убрала все на место, привела комнату в такой же порядок, как и самое себя, – не думайте, однако, что комната была так же изящна, как она, или хоть сколько-нибудь на нее похожа, – и, завладев старой шляпой Тома, чистила ее до тех пор, пока та не залоснилась, как мистер Пексниф. После того она мгновенно обнаружила, что воротничок Тома обтрепался по краям, и, сбегав наверх за иголкой и ниткой, примчалась обратно с наперстком на пальце и удивительно ловко починила воротничок, ни разу не уколов брату щеку иголкой, хотя все время напевала его любимый мотив и выбивала такт пальчиками левой руки по его шейному платку. Не успела она покончить с этим, как опять куда-то исчезла и тут же воротилась, веселая и хлопотливая, как пчелка, завязывая на ходу под маленьким круглым подбородком ленты такой же круглой шляпки: она собиралась сию минуту идти к мяснику и приглашала Тома пойти вместе с ней и посмотреть своими глазами, как будут резать мясо. Что касается Тома, он был готов идти куда угодно; и они быстро побежали, рука об руку, так проворно, как только можно вообразить, говоря друг другу, до чего приятно жить на такой тихой улице, и до чего дешево, и какой тут чистый воздух.
Увидеть, как мясник похлопал по куску мяса, прежде чем положить его на колоду, и как он поточил нож, – значило тут же забыть о недавнем завтраке. Приятно было также – в самом деле приятно – наблюдать, как он режет филей, такими ровными сочными ломтями. Ничего грубого и дикарского в этом не было, хотя нож был большой и острый. Это было искусство, высокое искусство; нежное туше, чистота тона, искусная разработка темы, богатство оттенков. Это было торжество духа над материей в полном смысле слова.
Прежде чем вручить мясо Тому, его завернули в капустный лист, быть может самый зеленый из всех, какие только растут на огороде. Да, мясник тонко знал свое дело и понимал, как облагородить его. Увидев, что Том неловко засовывает капустный лист в карман, он попросил разрешения помочь ему: «Потому что с мясом, – сказал он не без волнения, – надо обращаться деликатно, а не тискать его».
Они вернулись домой, купив яиц и муки и еще кое-какую мелочь; и Том степенно уселся писать в гостиной на одном конце стола, а Руфь принялась стряпать пудинг на другом конце. В доме больше не было никого, кроме одной старухи (хозяин был загадочная личность, он уходил из дому рано утром, и его никто никогда не видел), и, помимо самой черной домашней работы, они все делали сами.
– Что ты пишешь, Том? – спросила Руфь, кладя ему руку на плечо.
