Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
В дни, когда Пчелку задерживали какие-нибудь уроки, Регина, верная обещанию, пускалась в разговор о первом попавшемся предмете. Эта случайная тема очень скоро вызывала все возрастающий интерес. Чем больше Петрюс знакомился с Региной, тем более преклонялся перед ее обширными познаниями, добротой и обаятельным умом.
По обыкновению, разговор начинался с живописи, ваяния, потом переходил на знаменитых маэстро всех стран и времен. Петрюс был сведущ в древней живописи, Регина, путешествовавшая по Фландрии, Италии и Испании, знала все великие творения этих школ. С живописи переходили к музыке. Молодая девушка и тут имела обширные знания обо всем: от Порнора до Обера, от Гайдна до Россини.
Понятно, что, исчерпав все эти темы, доходили до рассуждений о симпатиях, влечениях, о родстве душ. Таким образом, молодые люди переходили, сами того не замечая, в самую радужную область мечтаний, и прежде, чем отдать самому себе отчет в силе своего увлечения, Петрюс был уже совершенно влюблен в Регину. Им иногда овладевало неодолимое желание оставить рисунок, кисти, броситься к ногам Регины и признаться в своем обожании. Несмотря на удивительное умение владеть собою, молодому художнику казалось, что иногда взор девушки останавливался на нем с выражением, которое он истолковывал в свою пользу. Но несмотря на это, жест ее был полон величия, и слова останавливались на дрожащих губах молодого человека, и, побродив с нею вдоволь по заоблачным сферам, он опускался на землю, как побежденный титан.
Кроме уважения, которое внушала ему Регина, еще больше увеличивала его застенчивость среда молодой девушки.
Отец ее, маршал Ламот Гудан, был старым солдатом империи 1815 года, потомком древней дворянской фамилии, получившим высокое звание во время войны с Испанией в 1823 году. При всем том он сохранил традиции восемнадцатого века: был добр, но горд, в особенности по отношению к людям творческих профессий. Иногда он приходил в павильон, служивший мастерской, чтобы посмотреть, насколько продвинулся портрет дочери, давал некоторые указания, как дают их каменщику, ремонтирующему отель.
За ним следовала старая ханжа, сопровождавшая Регину, когда она приезжала к живописцу заказать свой портрет. Это была тетка Регины, носившая имя маркизы де ла Турнелль. Она находилась, благодаря покойному мужу, в родстве со всей высшей аристократией описываемой эпохи, знала чуть не весь свет так же, как политических деятелей от президента палаты пэров и до экзекутора Талейрана.
За ней стоял граф Рапп, ее любимец, член палаты депутатов, предводитель одной из самых могущественных правых партий, бывший адъютант маршала. Это был человек лет тридцати девяти – сорока, холодный, мужественный, честолюбивый, скрывавший под ледяной маской всевозможные страсти. В продолжение этих двух недель он был здесь три раза, и, хотя удостоил особенными похвалами портрет Регины, он очень не понравился художнику.
Единственная особа, присутствие которой было приятно молодому живописцу, была Лидия де Маран, подруга Регины по пансиону, два года тому назад вышедшая замуж за самого богатого и популярного банкира того времени, члена палаты депутатов, ярого противника королевской партии.
Кроме названных личностей, была еще одна, о которой Петрюс так много слышал и от Регины, и от Пчелки – это жена маршала Ламот Гудана, мать молодых девушек. Она была русская, дочь князя. Вот откуда происходил титул княжны, принцессы, которыми иногда называли Регину. Мы вернемся к этим личностям позже, для развязки романа, а пока оставим их, чтобы бросить взгляд на одного из родственников живописца.
В одном из отелей улицы Варенн – улицы тихой и аристократической – жил генерал граф Гербель де Куртенэ, дядя Петрюса и старший брат его отца.
Граф Гербель, уроженец Сент-Мало, моряк, изъявил в 1789 году свою преданность Людовику XVI во главе своих соотечественников, инженеров и моряков.
Два года спустя законодательное собрание, сломившее королевскую партию, заставило толпу принять присягу, причем имя короля даже не было произнесено. Некоторые офицеры, видя в этой присяге недостаток верности, собрали целое войско и эмигрировали с армией и багажом в Кобленц, где принц Конде устроил свою главную квартиру.
Граф Гербель не последовал за ним. Он переплыл Атлантический океан и в Новом Орлеане пережил события 10-го августа и заточение короля. Теперь голос преданности погибающей королевской власти стал шептать ему, что в такое время место порядочного человека не в Америке, а на берегу Рейна. Он сел на первое судно, отправлявшееся в Англию, переплыл в Голландию и оттуда достиг Кобленца.
Здесь был центр роялистской армии, образованной из лейб-гвардейцев, распущенных после 5-го и 6-го октября и не желавших остаться во Франции.
Виконт Мирабо поднял полчища, к которым пристали войска ирландского полковника Варвика, солдата, отец которого скорее принужден был удалиться, чем покинуть Жака Стюарта, своего законного короля. После того, как граф де Шатр, в свою очередь, испросил позволение у эрцгерцогини Христины расставить по квартирам свои войска в ее владениях, масса офицеров стала стекаться туда.
Граф Гербель, родившийся на берегу океана, в Сент-Мало, привык с детства к мрачным картинам плоского песчаного берега и потому изнеженная жизнь, которую вели в Кобленце, внушала ему непреодолимое отвращение. Он с нетерпением ждал битв и, протянув вследствие несогласия прусского и австрийского кабинетов семь или восемь месяцев жизнь эмигранта, переходя с одного поля битвы на другое, попал в плен 19-го июля 1793 года.
Тяжело раненный граф был настигнут всадником республиканской армии, который, подняв шпагу, предложил ему просить пощады.
– Мы ее принимаем всегда, – отвечал граф, – но никогда не просим.
– Ты достоин быть республиканцем! – вскричал солдат.
– Да. Но, к несчастью, я не республиканец.
– Ты знаешь, что ждет эмигранта, взятого с оружием в руках?
– Он должен быть в ту же минуту расстрелян.
– Именно.
Граф Гербель пожал плечами.
– К чему же в таком случае просить пощады, безумец!..
Солдат посмотрел на него с некоторым удивлением, несмотря на то, что солдата-республиканца поразить чем-нибудь было нелегко.
В эту минуту привезли в телеге еще трех пленников, связанных и скованных.
Графа посадили вместе с его товарищами по несчастью, и телега направилась к лесу. Ясно, что их везли на казнь.
Когда приехали в лес и высадили пленников, республиканец, взявший в плен графа, подошел к нему.
– Ты бретонец? – спросил он его.
– Ведь и ты также, – ответил граф.
– Если ты догадался, почему тебе было не сказать этого раньше?
– Разве я тебе не говорил, что пощады мы никогда не просим, а сказать тебе, что мы земляки, значит, просить ее.
Солдат отошел к товарищам.
– Это земляк! – сказал он.
– Ну, так что ж, – отвечали другие.
– А то, что я земляка не расстреляю! Вот и все!
– Так и не расстреливай!
– Спасибо, товарищи.
И, подойдя к графу, он снял веревку, спутывавшую его руки.
– Черт возьми! – сказал граф. – Ты сослужил мне большую службу: я давно умираю от желания достать щепотку табаку!
И, вынув из кармана куртки золотую табакерку, он открыл ее и вежливо предложил республиканцам, но они отказались. Тогда граф взял большую щепотку испанского табака.
Республиканцы с улыбкой смотрели на этого человека, который мог с таким наслаждением нюхать табак в ту минуту, когда должен был готовиться к смерти.
– Ну, теперь, земляк, спасайся, – сказал ему солдат.
– Как спасаться?
– Да, именем республики я милую тебя за твою храбрость.
– А товарищей моих вы тоже помилуете?
– О! Что касается их, – сказал республиканец, – они расплатятся и за тебя.
– Тогда, – возразил офицер-бретонец, кладя табакерку в карман, – я остаюсь.
– Чтобы быть расстрелянным?
– Конечно.
– Если так, то ты большой дурак… Через десять минут будет поздно.
