Дом и корабль - Крон Александр Александрович (читать книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
«Не дружат, — отметил Митя. — Что это — соперничество, борьба за влияние?» И, вынув записную книжку, нацарапал: «X — С = ? Выяснить при случае». Затем перелистал свои прежние записи и надолго задумался. С тех пор как «двести вторая» перестала числиться в кораблях первой линии, снабжение техническими материалами почти прекратилось. Пора браться за корпусные работы и ремонт трюмных систем, но нет трубок нужного сечения, нет листового металла, нет кабеля, и бедному старпому все чаще вспоминается старая сказка о солдате, варившем суп из топора. Рожденная в век примитивной техники и патриархальных отношений, она тем не менее довольно точно отражает действительное положение вещей.
Сразу после ужина доктор увел часть команды на «Онегу» — смотреть какой-то фильм, а Горбунов принялся разжигать камин. Митя удивился — камин пожирал кучу дров, и топили его только в экстраординарных случаях. Таким экстраординарным случаем мог быть приход Катерины Ивановны, она появлялась не часто, примерно раз в неделю, и оставалась ночевать. Катерины Ивановны давно уже не было видно, и Митя нисколько не удивился бы, если б она вдруг вошла. Удивительно было другое — горбуновское предвидение.
Катерина Ивановна не заставила себя ждать. Сперва она промелькнула в шубе и в платке — улыбнулась огню и помахала рукой Горбунову. Через пять минут она вернулась, уже без шубы, в своем длинном, до пят, темно-синем суконном халате. Вслед за ней шел отец, — в дни, когда топился камин, специального приглашения не требовалось. Рассаживались почти всегда на одних и тех же местах: художник и Катя справа, Горбунов посредине, левее Митя и доктор и, наконец, в самом углу, почти не освещаемый пламенем, молчаливый механик. Он не любил быть на виду и не любил смотреть на огонь. Начинался разговор, и Митя, несколько робевший в присутствии художника, очень ценил эти неторопливые беседы у огня. Иногда Горбунов и художник спорили, и Мите нравилось, как они спорят — мягко и неуступчиво, стараясь понять собеседника и не стремясь во что бы то ни стало оставить за собой последнее слово. Митя так не умел — почти каждый спор с Тамарой грозил ссорой, споры с доктором, мирные по существу, бывали утомительны для обоих из-за школьной привычки дразниться.
На этот раз разговор почему-то не завязался. Горбунов, разложив на коленях холстину, чистил пистолет, Ждановский драил пуговицы, Катерина Ивановна штопала носки. Художник вскоре задремал. Митя, выспавшийся и не знавший, чем себя занять, ерзал на своей скамеечке. Он долго возился с гнилой, утыканной ржавыми гвоздями сваей, от брюк и безрукавки уже пахло паленым. Тогда он отодвинулся от огня и, невидимый для всех, стал наблюдать за Горбуновым и Катериной Ивановной. Их стулья стояли на некотором расстоянии, к тому же наискось: Катя ближе к огню. Катя не могла видеть Горбунова, а Виктор Иванович видел столько же, сколько Митя, — освещенную пламенем часть щеки и прядь волос над ухом. Ухо казалось фарфоровым, а волосы — медными. За все время командир и Катя не обменялись ни словом, ни взглядом, и от этого было еще заметнее, как они поглощены друг другом. Стоило Кате повести головой, и Горбунов, видимо не сознавая этого, повторял ее движение. «Словно дублирующие репитеры», — подумал Митя и нахохлился. У него опять испортилось настроение, и, движимый злым чувством, он стал выламываться, как избалованный ребенок, который хочет обратить на себя внимание. Для начала он подошел к огню и встал так, чтоб всем бросился в глаза его мрачный вид. Затем подошел к своей койке и лег не разуваясь. Полежав несколько минут, он стал шуршать лежавшей в ногах газетой, а когда и это не привлекло внимания, вскочил и стал натягивать шинель. Застегивался нарочно долго в расчете, что его окликнут и спросят, куда он идет, но никто не спросил. Он был уже на кухне, когда в коридорчике раздались торопливые шаги.
— Дима? — спросила Катя, слегка задыхаясь. В кухне была непроглядная тьма, и только по Катиному дыханию Митя угадал, что они стоят совсем рядом.
— Да, Катерина Ивановна. — Так и было задумано: вежливо, но с холодным достоинством. Катя поняла холодность по-своему и тихонько засмеялась:
— Ох, Дмитрий Дмитрич, извините, ради бога, что я вас назвала Димой. Но это потому, что вас все так зовут.
«Положим, не все, а только Тамара», — отметил Митя, а вслух сказал:
— Да нет, пожалуйста, пожалуйста… — и вяло хихикнул. «Акустический эквивалент улыбки, — как сказал бы доктор».
— Вы можете звать меня Катей…
— А Виктор Иванович тоже вас Катей зовет?
Получилось грубовато, но Катерина Ивановна не обиделась, она вновь засмеялась, и Митя против воли залюбовался голосом — грудной, низкий, какой-то многострунный, весь в призвуках, как в ворсинках, голос, которому не нужно специально придавать выражение, он сам послушно и точно выражает состояние души.
— Виктор Иваныч? Нет, не зовет. Удивляюсь, как он не говорит мне «сударыня».
Митя промолчал.
— Я нарочно пошла за вами, — заговорила Катерина Ивановна. — Мне нужно задать вам один вопрос. Если вам почему-нибудь неудобно на него ответить — не отвечайте.
«О Тамаре», — подумал Митя. Он и боялся разговора, и хотел его.
— Слушаю вас, — сказал он и притворно покашлял, чтоб скрыть хрипоту.
— Скажите, Дима… — Оттого, что Митя не видел лица Катерины Ивановны, он еще яснее угадывал ее волнение. — Что с женой Виктора Ивановича?
— Как — что? — удивился Митя. Удивление на секунду вытеснило все остальные мысли. — Так она же погибла…
— Что?
Это был крик шепотом. Наступила долгая пауза, не было слышно даже дыхания. Наконец Катя спросила прежним голосом:
— Вы уверены?
— Конечно, уверен. — Он вдруг заколебался: надо ли ссылаться на Соловцова. — А не лучше ли будет, если вы спросите самого Виктора Иваныча?
— Лучше? — повторила она, раздумывая. — Нет, не лучше. Наверно, мне не следовало спрашивать и вас, но у него-то я, во всяком случае, спрашивать не буду… Послушайте, а как же мальчик? Ведь был же… ведь есть же мальчик?
— Да.
— Ну и где же он?
— Неизвестно.
— Как? И никто его не ищет?
Митя обиделся.
— Почему же никто? Ищем, как умеем.
— Кто это «мы»? И как вы это делаете?
Митя прикинул: гибель Елены Горбуновой — уже не тайна. Тайна — то, что в письме. Поэтому он рассказал — только схему, опустив излишние подробности. Катерина Ивановна слушала не дыша. Затем сказала:
— Наверно, это правильно, что вы ищете полковника. Но мальчика надо искать не так. Я помогу вам.
— Вы?
— Конечно. Поверьте мне, вы совершенно не умеете искать мальчиков. А у нас на радио есть целая группа, которая этим занимается, есть специальные передачи… Боже мой, какие вы… кустари. Как зовут малыша?
— Вовка.
— Владимир?
— Конечно.
— Не обязательно. Может быть, Вадим. Или Всеволод. Половину всех девочек зовут Ляля или Люся. Владимир?
— По-моему, да.
— Значит, Владимир Викторович. Сколько ему — год?
— Что-то в этом роде.
— Надо знать точнее. Ну хорошо, спасибо. — Она шагнула вперед, безошибочно нашла Митину руку, сжала в запястье, и Митя узнал свободный доверчивый жест, с которым она взяла его за руку в день первого знакомства. И убежала, оставив Туровцева размышлять о том, почему Горбунов скрыл от Катерины Ивановны гибель жены и какого рода отношения связывают этих людей.
После кухонной тьмы двор показался Мите ярко освещенным. Полная луна лила сильный ртутный свет, в котором все предметы выглядели, как на недодержанном негативе — слишком черными или слишком белыми. Воздух был влажный, острый, как огуречный рассол. «Классическая погода для бомбежки», — подумал Митя. С минуту он рассматривал небо, затем взгляд его остановился на полузасыпанном снегом черном окне. Лунный свет туда не достигал, чернота была глухая, в разбитой форточке бельмом торчал кусок грязного асбеста.
Решение родилось внезапно: он простоит во дворе ровно десять минут. Если в течение этих десяти минут из флигеля выйдет Тамара — он подойдет и заговорит. Вероятность встречи ничтожна, но, если б маловероятное все же случилось, Митя готов был усмотреть в этом указующий перст. Если же — что гораздо вероятнее — выйдет не Тамара, а любой другой человек — все равно, мужчина или женщина, — это следовало рассматривать как предостережение и указание на необходимость неуклонного выполнения ранее принятых решений.
