На дальних рубежах - Мельников Геннадий Иванович (серия книг .txt, .fb2) 📗
— Ах, оборонять, — не выдержал молчавший до сих пор Жун Лу. — Свои армии им сюда подтянуть не удастся, слишком далеко. А если и удастся, то это будет самым ужасным, что только можно придумать. Добровольная оккупация — какой позор дня Поднебесной империи! Если они расположат свои войска на нашей территории, то мы не будем властны в своих землях, лишимся собираемых налогов, а народ станет дерзким и непослушным…
Он перечислял все мыслимые и немыслимые беды, ожидающие Поднебесную от дипломатического успеха Ли Хунчжана, а Жун Мэй видела, что императрица успокоена тем, что, пусть и с помощью русских солдат, но она защищена, ей не придется бежать и прятаться от японцев или каких других варваров.
Потом злобное бормотание сановников и лоскутки улавливаемых ею мыслей императрицы слились в ровное, успокаивающее жужжание толстого с коричневым брюшком мохнатого шмеля, изображение их дергающихся фигур подернулось туманом, словно она смотрела сквозь запотевшее стекло, дрогнуло, плавно накренилось и потихонечку поплыло. Жун Мэй покрепче ухватилась за кресло императрицы, махнула на них всех рукой и стремительно помчалась к своему милому, веселому, пушистому, с ровными белыми зубками, блестящими любопытными глазками, крепкими лапками и гладкой красной шерсткой лисенку. Они чрезвычайно соскучились друг по другу, да и наступила пора занятий. Сейчас Жун Мэй обучала сына запахам и вкусам. Осень, время уборки урожая, и они лакомились плодами земли от северной Маньчжурии до южной Юньнани и от Шаньдуна на востоке до Тибета на западе.
И, кроме того, ей нужно было пересказать все, что она видела и слышала, старому мудрому хэшану Яню. Он ждет ее известий, он внимательно выслушает ее, он просит подробно описывать все, что она читает в мыслях императрицы, слышит из уст сановников, видит на их лицах, узнает из сплетен и пересудов дворцовой челяди. Проницательный хэшан Янь видит всю опасность безмозглых и рискованных решений, принимаемых этими злобными пауками, именуемыми Верховным императорским советом, и только он один знает, как можно противостоять им.
АНДРЕЙ МЕДНИКОВ. НА ПРОМЫСЛЕ АНФЕЛЬЦИИ. СТАРАТЕЛЬСТВО. НА ПОСТРОЙКЕ СУХОГО ДОКА
Два дня Андрей Медников ходил как в угаре. Боялся. Из Никольского приехал полицейский пристав, днями долго рыскал по рощице, вынюхивал, высматривал, а вечерами вызывал к себе в опустевший домик Кирилловича землекопов по одному и подолгу беседовал. Дошла очередь и до Андрея.
Пристав был вежлив.
— Садись и рассказывай.
— Чего? — решил стоять насмерть Андрей.
— Все и с самого начала.
— Когда родился, что ли?
— Для протокола пригодится и это.
— Метрика у хозяина, — хмуро отвел глаза Андрей.
— Куда ушел Буяный? — внезапно спросил пристав.
— Увели его сперва в полицию, а потом в тюрьму на Корейской улице об прошлом годе, солдатушки.
— Хитришь, ты знаешь куда. Твои рваные бахилы со стоптанными подметками оставляют заметный след. Вот я сейчас покажу гипсовый слепок из рощицы, а затем полюбуемся твоими отпечатками, — пристав вытащил из-под стола какой-то грязно-белый камень с торчащими из него прутками и принялся тыкать его под нос Андрею.
— Чего это? — отпрянул Андрей. — Я такого никогда не видывал.
— Пойдем во двор, — пристав крепко ухватил Андрея за рукав и потащил к двери.
На улице у скобы, об которую терли ноги, соскребая грязь, чтобы в дом не тащить, пристав указал на влажную жирную землю.
— Ступи ногой!
Андрей ступил.
— Да крепче, — прикрикнул пристав.
Андрей, не понимая, чего от него хотят, оперся на ногу всей своей тяжестью.
— Отойди, — скомандовал пристав, присел над следом и внимательно его оглядел.
— Ах, каналья, — вдруг выругался он, — хитришь, сволочь. Ты правой ступи! Опорки Андрея были худые, протекали и расквашивались, доставляя ему много хлопот, и как раз вчера он на старые подошвы набил новые из толстой кожи. И подковки приладил, чем очень гордился. Этим днем они его не подвели.
Бегло взглянув на след правой ноги, пристав взъярился.
— А ну, снимай их, — скомандовал он.
— Нету такого закону, — не послушался Андрей, — чтобы босиком ходить. Или меняться станете? — кивнул он на блестящие сапоги пристава, начищенные, тупоносые, хромовые голенища гармошечкой.
Тот уже понял бесполезность своего требования и решил испытать Андрея с другой стороны.
— Ты куда в ту ночь ходил?
— В каку?
— В позапрошлу, — передразнил его пристав.
— Дак дрых я, уставши.
— Нет, ходил, ходил, люди видели.
— Не знаю… по нужде может… Неудача с отпечатками обуви подорвала уверенность пристава в выстроенной версии, да и сведения, добытые хитроумными расспросами боявшихся власти мужиков были, видимо, расплывчаты и туманны, так что он махнул рукой: — Пошел вон…
Андрей тому и рад был.
Но назавтра с железки его выперли. Благо корейцев и китайцев на дорогу много нанялось. И деньги тотчас рассчитаться нашлись. Огорчился Андрей, но и обрадовался. Подальше от греха. Сразу он в Никольское подался и вола купил. Довольно замореного, правда, но мужик-малоросс присоветовал, бери, мол, по свежей траве быстро отъестся, кости, шкура есть, и молод еще.
Так, гордый покупкой, вошел он в Ивановку.
Прошлый год Медниковы не то, что пробедствовали — землю отдали корейцам-половинщикам, а сами дом достроили, огородом, садом, пасекой занимались, словом, испугом отделались. Да и деньжат немного скопили, сдав ячмень в интендантство. Купили они вола, да второго Андрей привел, опять пахать можно, чем они сразу и занялись. Но Андрей, пожив в новой избе с недельку, в город засобирался.
— Плохо мне что-то тут, к людям привык. Пойду в город работу искать, — объяснил он отцу-матери. И ушел во Владивосток.
С работой в городе было неважно. Все были рады пользоваться дешевым желтым трудом, да и специальности у Андрея никакой не было. Потыкался по городу он, работу поспрашивал, но все бестолку. Половым, правда, в трактир предложили, но Андрею с души воротили повадки внешне угодливых да бесцеремонных молодцов, и он решил, что у него так не получится никогда.
Тут прослышал он, что местный купец Яков Лазаревич Семенов набирает ватажки капусту морскую драть, и подался к нему. Семенов со своим компаньоном Демби организовал капустный промысел, в прошлые годы у них хорошо получалось, вот они и расширяли свое дело. Артели набирали, по преимуществу корейские, человек по тридцать — сорок, но пять — шесть русских обязательно. Хоть корейцы и не обманут никогда и с оплатой всегда согласны, да на русских, по привычке, надежды более. Артели свои Семенов развозил по всему побережью Приморья, и на Сахалине южном капусты было множество. Но Андрею повезло, недалеко отправили, в залив Стрелок. Построили рабочие себе балаганы, лапника наземь елового-пихтового настлали, застелили брезентом, вот и устроились. Где по мелководью, где под воду ныряли корейцы с серпами, а на берегу длинные листья анфельции укладывали на козлы для просушки. Потом в плотные тюки упаковывали и шаландами в город отправляли, а оттуда уже в Китай и Японию. Работа тяжелая, совсем Андрей тощим стал и солнцем прожаренный. Но платил Семенов хорошо, в два раза больше, чем Андрей зарабатывал на строительстве дороги.
К концу октября, когда совсем уже холодно стало, выбрались они в город. Семенов дал расчет, но остался Андреем доволен, звал на следующий год на прежнее место работать. На зиму же у него для Андрея работы не было. Побродил он по городу, опять везде потыкался, но без особого старания. По дому соскучился. Потом сходил к Кунсту и Альберсу к Мальцевскому оврагу, накупил обнов братовьям, шаль цветастую матери, сапоги добрые бате, а себе тульскую гармонику, девок к себе в Ивановке приваживать, и снес все добро в Матросскую слободку, чьи улочки за Гайдамаковским оврагом с сопки к Морскому госпиталю у бухты скатывались, и где ночевал он у бабы Авдотьи. Завтра с утра решил домой отправляться, а вечером с товарищем по капустному промыслу зашли пиво попить в трактир «Петербург» обшарпанный, там же, в Матросской слободке. Без особого желания Андрей согласился в трактир идти. И накурено там, и воздух спертый, от чего назавтра голова болит, и тоска, и матерно, да и драки без конца вспыхивают, приходится унимать соседей. Но не откажешь же товарищу. Не к лицу, не по-мужски выйдет.
